Ги Декар - Зверь

—     Вы видели молодых после?

—      Однажды, когда они вернулись из свадебного пу­тешествия, перед поездкой в Америку.

—       Они по-прежнему были счастливы, так же как в день свадьбы?

—       Мне кажется, что да, и я воздал благодарность Всевышнему за это их счастье. Это дает мне надежду думать, что Бог не мог оставить Жака после того, как он помог ему стать полноценным человеком. Я верю — не в его милосердие, потому что не могу считать этого ребенка виновным,— а в то, что он поможет ему с честью выйти из этого испытания.

—      Суд благодарит вас. Можете быть свободны. При­гласите следующего свидетеля.

Появление молодой блондинки с бирюзовыми глаза­ми, изящная фигурка которой резко контрастировала с атлетическим сложением Вотье, произвело сенсацию. Присутствующие поочередно переводили взгляды с хрупкой женщины с очаровательным, слегка покраснев­шим личиком, которая казалась смущенной от того, что находится в подобном месте, на колосса, неизменно со­хранявшего бесстрастное выражение лица. Соланж вы­шла к барьеру, не поворачивая головы в сторону обви­няемого, и застыла перед председателем, словно боясь взглянуть на человека, в пользу которого она пришла давать показания.

«Вот и она наконец! — подумала Даниель Жени.— Она точно такая, какой я ее себе представляла!» Самые восторженные отзывы свидетелей не преувеличивали ее красоту — Соланж была очень хорошенькой. Будущий адвокат даже ощутила в себе что-то похожее на рев­ность. Это было глупо, но она ничего не могла с собой поделать. Она дошла даже до того, что вообразила, буд­то Жак — так она называла теперь в мыслях бывшего «зверя» — смотрит на них обеих и сравнивает ее с Соланж. Тройной его недуг значил теперь гораздо меньше. В открытом, чистом лице Соланж она искала черты, ко­торые свидетельствовали бы об эгоизме:«Ведь она сов­сем не позаботилась о несчастном с тех пор, как он в тюрьме». Об этом она узнала от самого Виктора Дельо, и это был ее основной упрек молодой женщине.

—     Мадам Вотье,— доброжелательно обратился к ней председатель Легри,— суду уже известно, что вы знали Жака Вотье задолго до того, как вышли за него замуж, то есть с тех времен, когда вы оба были детьми.

Молодая женщина не спеша рассказала о своих впе­чатлениях той поры, о жалости к ребенку, о возмуще­нии родственников. Вспомнила о том, как тяжело ей бы­ло расставаться с ним, когда его увозили в Санак, как она надеялась увидеться с ним снова, рассказала о сво­их занятиях с сестрой Марией.

—      Все те семь лет, которые предшествовали вашему приезду в Санак, вы переписывались с Жаком Вотье?

—      Я писала ему каждую неделю. Первые два года вместо него мне отвечал мсье Роделек. Затем Жак стал писать сам с помощью алфавита Брайля, который я хо­рошо понимала. Отвечала я ему таким же образом.

—     Вы помните товарища Жака Вотье, который был немного постарше его и тоже воспитывался в Санаке, Жана Дони?

—   Да,— спокойно ответила Соланж.

—     Суду важно, мадам, получить ваше разъяснение по одному конкретному пункту. Жан Дони утверждал в этом зале, будто у вас был с ним некий доверительный разговор.

—    Какой разговор? — быстро откликнулась Соланж.

Председатель обратился к секретарю:

—    Зачитайте мадам Вотье показания свидетеля Жа­на Дони.

Молодая женщина молча выслушала зачитанные секретарем показания. Затем председатель спросил:

—    Вы согласны, мадам, с содержанием этих показа­ний?

—     Жан Дони, — твердо ответила она, — в связи с этим несчастным случаем, не имевшим, к счастью, тя­желых последствий, позволил себе сделать лживые ут­верждения, которые выставляют его в благородном све­те, хотя в действительности его поведение было далеко не таким. Чтобы Жак затащил меня в этот садовый до­мик и попытался овладеть мной! Это смешно! Жак слишком уважал меня. Я не могу сказать этого о Жане Дони, моем ровеснике, чьи манеры мне всегда не нра­вились Именно он сыграл в тот день гнусную роль и несет ответственность за все случившееся.

—    Что вы имеете в виду, мадам?

—      Я надеюсь, господин председатель, что суд меня достаточно хорошо понял, и нет нужды возвращаться к событию, которое никакого интереса не представляет. И я настаиваю, что никогда никакого доверительного раз­говора с Жаном Дони у меня не было.

—      Суд принимает к сведению ваше заявление и хо­тел бы знать теперь, мадам, следующее: участвовали ли вы в написании романа Жака Вотье?

—       Нет. Жак один написал «Одинокого». Я только собирала по его просьбе документы, которые ему были нужны. А мсье Роделек взялся переложить роман на обычное письмо.

—      Но все же, мадам, не были ли вы в какой-то сте­пени вдохновительницей произведения, в частности тех страниц, где речь идет о семье героя? — с намеком за­дал вопрос генеральный адвокат Бертье.

—      То, что вы сказали сейчас, мсье, не очень краси­во,— ответила молодая женщина. — Если я правильно поняла смысл ваших слов, вы хотите сделать меня ви­новной в том, что Жак так резко высказался о своих близких? Ну так знайте же раз и навсегда, что я никог­да на него не влияла — ни до, ни после замужества.

—      Кажется, мадам, Жак проявил большую робость, когда пришло время просить вашей руки?

—        Какой же мужчина, господин председатель, в этих обстоятельствах не испытал подобного душевно­го состояния?

—      Это верно, мадам, но суд хотел бы услышать из ваших уст, каким именно образом действовал директор института, в некотором смысле заменивший Жака Вотье— слишком робкого, чтобы самому осмелиться про­сить вашей руки?

—      Полагает ли суд, что подобный вопрос, ответ на который ставит свидетеля в щекотливое положение, не­обходим для нормального хода процесса? — спросил Виктор Дельо.

—    Суду, — ответил председатель, — необходимо вы­яснить характер отношений между подсудимым и его женой в тот момент, когда встал вопрос о браке.

—     В таком случае отвечайте, мадам! — бросил Вик­тор Дельо слегка покрасневшей женщине.

—      Прибыв в Санак, я встретила порывистого мо­лодого человека, подлинные чувства которого по отно­шению ко мне проявились очень скоро. Я была и счаст­лива, и немного встревожена. Я любила его, но это еще не была любовь-страсть: в моей нежности было слиш­ком много жалости. Людей, к которым испытывают жа­лость, не любят. Им сострадают! Так прошло пять лет, к счастью занятые напряженным трудом, затем подго­товкой к написанию «Одинокого».

Роман наконец появился, и Жак стал известен. Вскоре после этого мсье Роделек постучался однажды вечером в дверь моей комнаты. Этот замечательный че­ловек сказал мне: «Не сердитесь на меня, милая Соланж, за то, что я пришел к вам в такой поздний час, но у меня к вам важный разговор. Вы давно поняли, что Жак влюблен в вас. Но он робок и не осмеливается признать­ся вам в своих чувствах. Поэтому его приемный отец пришел просить руки прекрасной девушки. Не подумай­те только, что я хочу как-нибудь повлиять на вас. По­думайте хорошенько. У вас с Жаком есть время».

Поскольку я молчала, мсье Роделек посмотрел на меня долгим пристальным взглядом. «Я не могу пове­рить в то, что вы не любите Жака настоящей любовью. Все в вашем поведении по отношению к нему говорит об обратном — ваша детская нежность, письма, которые вы писали каждую неделю, радость, с которой встрети­лись с ним здесь, усердие, с которым помогали мне сде­лать из него человека. Все это говорит в пользу того, что ваш союз будет прочным. Жака, несомненно, ждет карьера мыслителя и писателя. Его уже пригласили в Америку. Кому же, как не жене, сопровождать его ту­да? Кто, кроме вас, мог бы окружить его постоянной заботой, вниманием, любовью, в которых он так нужда­ется? Подумайте об этом, Соланж. Вы сами, можете ли вы сами жить без него? Пусть сердце подскажет вам ответ на этот вопрос. Спокойной ночи, милая Со­ланж» .

Часами я думала обо всем, что мне сказал мсье Роделек. Сердцу легко было ответить на любой из его воп­росов, кроме последнего: «Вы сами, сможете ли вы сами теперь жить без него?» Я поняла, что люблю Жака лю­бовью, которая сильнее всего, сильнее моей нежности к нему. Сила этой любви ничего не оставила от чувства жалости, которое я испытывала к тому, кого долгое вре­мя считала своим «подопечным». Через три дня я дала мсье Роделеку ответ: «Я буду женой Жака».

—      Это прекрасная история любви, мадам,— признал председатель.— И вы не испытали сожаления, почувст­вовав, что вы уже на всю жизнь связаны с Жаком Вотье?

—      Я была счастлива, господин председатель, — от­ветила она после недолгого колебания.

—       И долго вы были счастливы? — резко спросил генеральный адвокат Бертье.

Она разрыдалась.

—    Успокойтесь, мадам,— мягко сказал председатель.