Ги Декар - Зверь

—       Создается впечатление, мадам, что вы как будто скрывались в то время, пока шло расследование.

—       Ничуть, господин председатель, я трижды явля­лась к следователю Белену по его повесткам. И только после того, как он сказал, что не будет больше меня до­прашивать, я решила избавить себя от навязчивого лю­бопытства прессы.

—       Поскольку ваш муж не хотел во время заключе­ния встречаться с вами, сегодня, следовательно, вы впервые оказались вместе?

—       Да,— тихо ответила молодая женщина, опустив голову.

—       Скажите, — спросил председатель у переводчи­ка,— какова была реакция обвиняемого, когда он узнал, что его жена находится в зале?

—     Ни малейшей реакции, господин председатель.

—       Задавал ли он вам вопросы или делал ли какие- либо замечания во время показаний мадам Вотье?

—       Нет, господин председатель. Он ничего не ска­зал.

—      Такое поведение все же озадачивает,— заключил председатель.

—      Но не меня, господин председатель,— сказал Вик­тор Дельо, вставая.— Думаю, что я нашел ему объясне­ние, но чтобы быть до конца уверенным, прошу суд раз­решить мне воспользоваться присутствием в зале свиде­тельницы и провести с обвиняемым эксперимент.

Посовещавшись с заседателями, председатель спро­сил:

—    Что вы имеете в виду под «экспериментом», мэтр?

—    Просто прикосновение.

—     Суд позволяет вам.

—     Мадам Вотье,— обратился Виктор Дельо к моло­дой женщине,— будьте добры, подойдите, пожалуйста, к вашему мужу.

Казалось, Соланж выполнила просьбу адвоката не без некоторого отвращения. Когда она была в несколь­ких сантиметрах от рук слепоглухонемого, он обратился к переводчику:

—    Возьмите, пожалуйста, правую руку обвиняемого, и пусть он ею слегка прикоснется к шелковому шарфу на шее мадам Вотье.

Как только рука коснулась шарфа, подсудимый нервно затрепетал всем телом и издал хриплый крик, пальцы его лихорадочно забегали по фалангам пере­водчика.

—     Наконец-то он заговорил! — торжествующе вос­кликнул Виктор Дельо.

—    Что он говорит? — спросил председатель.

—      Он повторяет без конца один и тот же вопрос: «Какого цвета шарф у моей жены?» — ответил перевод­чик.— Мне ему ответить?

—      Постойте! — крикнул Виктор Дельо. — Скажите ему, что шарф — зеленый.

—      Но он серый! — удивился генеральный адвокат Бертье.

—      Знаю! — рявкнул Виктор Дельо.— Разве один из свидетелей, брат Доминик, уже не объяснил здесь, что реальный цвет совсем не совпадает с тем, каким его воображает себе Жак Вотье? И сам я разве не говорил, что один из цветов спектра сыграл решающую роль в убийстве, в котором несправедливо обвиняют моего кли­ента? Ложь, на которой я настаиваю, абсолютно необ­ходима. Нужно ему сказать, что шарф, который сейчас на шее у его жены, зеленого цвета.

Переводчик сообщил ответ обвиняемому. Слепоглу­хонемой вскочил с места и стал огромными руками ис­кать перед собой. Ему удалось уцепиться за шарф, и он стал стягивать его с шеи жены. Несмотря на отчаян­ные усилия жандармов, он продолжал тащить его к себе. Жена успела только прошептать: «Ты мне делаешь больно, Жак»; лицо ее стало лиловым. Виктор Дельо с переводчиком бросились на помощь жандармам. Потре­бовались усилия четырех мужчин, чтобы справиться со слепоглухонемым. Со звероподобным застывшим лицом он как мешок рухнул на свое место. Виктор Дельо под­держивал молодую женщину, которая мало-помалу при­ходила в себя.

—     Ничего, ничего, мадам. Простите меня, но это бы­ло необходимо.

Когда подсудимый набросился на жену, присутству­ющие с возгласами ужаса повскакивали со своих мест, а затем в зале разом установилась тишина. Публика пы­талась разобраться в случившемся. Даниель закусила губу, чтобы не закричать. Сейчас, когда опасность ми­новала, девушка снова с тревогой задавалась вопросом: не бывает ли в самом деле этот Вотье временами насто­ящим зверем? Разве Виктор Дельо не рассказывал ей, что слепоглухонемой и его хотел задушить во время первой встречи в тюремной камере? А эта история с по­дожженным садовым домиком? А рассказы членов се­мьи о том, как он еще в детстве бросался наземь с пе­ной у рта от ярости? Все это было странно. Несмотря ни на что, ей хотелось верить, что она, как и все сейчас, ошибается в характере Жака. Очень скоро она стала даже искать оправдание этой выходке: если уж мысль задушить жену возникла в мозгу несчастного, значит, для этого была какая-то серьезная причина. Этот шарф, цвет которого он себе неправильно представлял, играл, по-видимому, какую-то важную роль в его жизни. От него было много зла, и Виктор Дельо уже разгадал эту тайну. Иначе зачем ему был нужен этот эксперимент?

Тишину нарушил саркастический вопрос генерально­го адвоката Бертье:

—     Защита удовлетворена своим «экспериментом»?

—       Вполне удовлетворена, — ответил Виктор Дельо, успевший уже вернуться на свое место.

—        Суд ждет от вас, мэтр Дельо, что вы объясните причину и этого эксперимента, и публично заявленной лжи.

—        Суд, конечно, будет немного недоволен мной,— ответил, улыбаясь, Виктор Дельо,— но я прошу его по­терпеть до завтра. Обязуюсь все разъяснить в своей ре­чи. И кроме того, разве нам не предстоит многое узнать из замечательной обвинительной речи, с которой непре­менно выступит господин генеральный адвокат?

—       Суд благодарит вас, мадам, — сказал председа­тель.— Можете быть свободны. Слушание дела будет продолжено завтра в час дня. Заседание закрыто.

Надзиратели уже увели подсудимого. Зал пустел. Даниель Жени подошла к Виктору Дельо, спокойно вы­тиравшему пенсне носовым платком.

—    Замечательно, мэтр!

—    Что замечательно, внучка?

—      Ну, то, как вы заронили у присяжных сомнение в виновности подсудимого.

—     Да... это удалось, правда? — сказал старый адво­кат со слабой улыбкой— И потом, это было крайне не­обходимо: после выступления свидетелей обвинения об­щее мнение складывалось не в нашу пользу. Вы могли сами судить об этом по реакции зала.

—      Но, мэтр, вы уверены, что все это удастся дока­зать?

—      Ах, вот вы о чем! Уж не считаете ли вы меня выжившим из ума?

—      Нет, что вы, мэтр! Я уверена, как и вы, что Жак не убивал. Он не мог убить. Он слишком умен для та­кого идиотского преступления. И потом... под внеш­ностью зверя я чувствую в нем очень доброго чело­века.

Старый друг смотрел на нее с добродушным любо­пытством, а она не решалась вслух признаться в своих мыслях: «Жак — добрый зверь. Даже, наверно, в объя­тиях. «Зверь», который понравился бы многим женщи­нам. Мне? Не знаю... Такого мужчину надо только вре­мя от времени уметь усмирять. Это, должно быть, не так уж трудно. Но вот, однако же, у этой Соланж не очень-то получалось. Разве что когда она была девоч­кой, а он еще ребенком. А потом, когда она стала жен­щиной, а он сильным мужчиной? Под влиянием Ивона Роделека она вышла за него замуж из самопожертво­вания, а не по любви. А этому бедному Жаку нужна была бы такая любовь...»

И вдруг странная, сумасшедшая мысль вспыхнула в возбужденном сознании девушки: в конце концов, что доказывало, что эта не очень хорошая жена не могла быть преступницей? Она вполне могла бы убить этого американца, подстроив дело так, чтобы вся ответствен­ность пала на Жака: это был бы легкий способ изба­виться от слепоглухонемого, которого она, возможно, уже не могла выносить. «Нет! Это было бы ужасно! То,

что я думаю сейчас, — чудовищно, недостойно меня и этой женщины».

Даниель, устыдившись, зажала ладонями голову, словно хотела спрятаться.

—     Ну, что с вами, внучка, померещилось что-то страшное? — забеспокоился Виктор Дельо.

—  Да, да, мэтр, вы правильно сказали: именно — по­мерещилось.

—     В вашем возрасте,— мягко сказал адвокат,— это нездорово. Кстати, рано утром я получил ответ на теле­грамму, которую вы отправляли вчера. Мне позвонили по телефону прямо из Нью-Йорка. Какое чудесное изо­бретение этот телефон! И практичное к тому же! Воис­тину: с его помощью можно отправить на гильотину то­го, кто никак на это не рассчитывает...

Глава 4 ОБВИНЕНИЕ

—     Слово предоставляется адвокату от прокуратуры мэтру Вуарену.

—       Господа судьи, господа присяжные заседатели,— начал противник Виктора Дельо,— моя роль ограничит­ся исключительно защитой памяти Джона Белла, звер­ски убитого пятого мая этого года на борту теплохода «Грасс». Считаю излишним возвращаться к обстоятель­ствам, при которых было совершено это преступление и которые были подробно изложены суду. Свою задачу я вижу в том, чтобы дать представление о личности жерт­вы. Можно утверждать, что этому молодому двадцати­пятилетнему американцу было уготовано блестящее бу­дущее, если вспомнить о том, какой многообещающей была его юность. Закончив с отличием Гарвардский уни­верситет, где он считал делом чести выучить наш язык и овладел им в совершенстве, Джон Белл в восемна­дцать лет записался в одно из лучших войсковых соеди­нений, которое не нуждается в похвале,— в морскую пе­хоту Соединенных Штатов. После капитуляции Японии он вернулся с четырьмя наградами. Как очень многие молодые люди, молодость которых была отмечена страда­ниями войны, Джон Белл мог бы предаваться радостям жизни, но он поступил иначе. На войне он окончатель­но созрел и, зная ее разрушительные последствия в раз­личных частях земного шара, более пострадавших, чем