Павел Шестаков - Давняя история
— Видите, какое у нее состояние было?
— Вижу.
В письме было еще несколько строк, Мазин прочитал их и перечитал, и перешел к окончанию: «Прости, что плету тебе несусветные глупости, а все от своих переживаний. Как мне, Кларка, развязаться со всем этим? Нужно мужа бросать, вот что главное. Приезжай скорее, посоветуешь мне, как жить.
Глупая твоя подруга Татьяна»
Мазин свернул листки:
— Я возьму письмо с собой.
— Думаете, пригодится?
— Надеюсь. — Но анализировать сейчас письмо он не собирался. — Теперь я понимаю, почему вы помогли в суде Гусеву. Вы считаете, что Татьяну убил любовник, чтобы избавиться от нее и ребенка. И вините себя.
— Виню. А разве не виновата?
Может быть, она надеялась на отрицательный ответ, но он сказал прямо:
— Виновата.
И поднялся.
* * *Мазин взял с собой письмо Татьяны Гусевой и в десятый раз перечитывал в кабинете, когда звонок отвлек его от невеселых раздумий. Он поднял трубку и узнал, что приглашенный для беседы Алексей Савельевич Мухин пришел и поднимается наверх. Мазин отложил письмо и в оставшиеся минуты постарался отключиться от того личного, волновавшего, что вызывали эти почти ученические, ровные строчки.
— Приветствую вас, Алексей Савельевич, и прошу присаживаться.
— Что, долгий разговор предстоит? — сморщил Мухин гримасой щеку.
— Не знаю. Главное, чтобы он получился откровенным, не таким, как в первый раз, когда поспешили вы от меня отделаться, и, как видите, напрасно.
— Ничего не вижу, потому что никого не убивал, — ответил Мухин угрюмо и уселся напротив Мазина по возможности твердо, стараясь занять позу непринужденную.
— А я, если помните, и не ставил вопрос так драматично — убивали вы или нет, — я спросил только, знали ли вы Татьяну Гусеву, и вы ответили отрицательно, хотя на самом деле знали, знали хорошо, и тем не менее соврали.
— Да ведь вопрос личный. Кого он касается?
— Был бы личным, если бы Гусева была жива, а так не личный, потому что убийство преследуется законом.
— Туда вы и раньше гнули, а не просто знакомствами моими интересовались. У меня определенное положение, семья, в конце концов, дети, а вы меня, как уголовника какого-нибудь, сюда вызываете.
— Ошибаетесь. К уголовникам я обычно сам езжу, в следственную тюрьму. Что касается положения и семьи, понимаю вас вполне, но ведь не я виноват, что пришлось нам здесь встретиться.
— А кто же?
— Думаю, что вы, Алексей Савельевич. И чтобы не препираться нам по-пустому и не раздражать друг друга, что только помешает взаимопониманию и ничуть не убавит ваших неприятностей, послушайте, пожалуйста. Это письмо Татьяна Гусева написала своей подруге, Клавдии Сибирьковой, незадолго до смерти.
И Мазин прочитал письмо, почти все, за исключением нескольких строк, которые он собирался показать другому человеку.
— Как видите, имя ваше здесь не упомянуто, и для обвинений юридических оснований в письме не так уж много, но не будете же вы утверждать, что не о вас в нем речь идет?
— Не буду, — сказал Мухин глухо. — Только не пойму, о каком совете она пишет? Вы спрашивали у Кларки?
— Глупый совет, Мухин! Не было ребенка.
— Эх-х, идиотка, — выдохнул Мухин, неизвестно в чей адрес, то ли Сибирьковой, то ли Татьяны.
— Успокойтесь!
Мухин развернулся на стуле:
— Знаете, что… Зря вы… Если меня подозреваете, то зря. Лучше сразу пропуск подпишите, а не успокаивайте.
Мазин взял в руки бумажку и неожиданно для Мухина вывел внизу свою фамилию. Мухин протянул руку.
— Я не проставил время. Скажите мне..
— Сейчас… — Мухин глянул на часы.
— Нет, я не спрашиваю, который час. Скажите, сколько вам понадобится времени, чтобы все рассказать?
— Издеваетесь? — приподнялся Мухин, — вы думаете, со мной можно так обращаться?
— Не знаю, потому что мне неизвестна пока мера вашего участия в гибели Татьяны Гусевой.
— Я сказал вам: я не убивал.
— А как по-вашему можно убивать?
— Что вы, собственно, имеете в виду?
— Многое. Но лучше разобрать по порядку. Давайте вместе вспомним весь этот день…
— Весь день? Зачем? Думаете, я помню через столько лет?
— Я помогу вам.
— Вы?
— Да, я. Ну, хотя бы с того часа, когда Курилов разыскал вас в читалке и показал записку от Татьяны.
Мухин крякнул:
— Сволочь! Сколько я ему, мерзавцу, добра сделал…
— Разве он соврал?
Мухин молчал.
— Что же дальше было, Алексей Савельевич?
— Он же рассказал! Пошел, всучил билеты Витковскому, уговорил его пойти.
— По вашему поручению?
— Вы же знаете.
— Я не формалист, Алексей Савельевич. Я спрашиваю по существу. Это вам принадлежала инициатива уговорить Витковского?
— Просил я, точно, но инициатива не моя была.
— Поясните, пожалуйста.
— Да что вы в мелочах копаетесь! Как Добчинский с Бобчинским, кто первый «э» сказал.
Мухин достал пачку папирос «Казбек», закурил, не спросив разрешения, выпустил дымную струю. Мазин мог бы ответить, что в этих мелочах, возможно, и кроется спасение Мухина, но он терпеть не мог табачного дыма, и куривший Мухин вызвал в нем острое недоброжелательство:
— Позвольте мне самому судить о важности тех или иных фактов. Ваше дело — объяснить свое поведение в этот день.
— А если я не пожелаю объяснять?
Мазин не вполне понимал Мухина. Тот не производил впечатления человека с гонором. Больше того, Мазин рассчитывал, что письмо Татьяны смягчит его, сделает сентиментальным. И — на тебе!
— Рано или поздно пожелаете, но чем позже, тем хуже. В ваших интересах дать исчерпывающие пояснения потому, что факты против вас сложились.
— Фактов пока не видел.
— Хорошо, получите. Вы подговорили Курилова отправить Татьяну Гусеву в кино со Станиславом Витковским. Вы знали, когда и куда они пойдут. Вскоре после того, как Татьяна вышла из флигеля Борщевой, простившись с Витковским, вы ворвались туда потрясенный, с окровавленными руками.
— Я случайно наткнулся на ее труп по пути домой.
— Предположим. Откуда вы шли?
— Я был у своей будущей жены.
— Где она жила?
— Там же, где и сейчас. На Пролетарской улице.
— Почему же вы возвращались домой со стороны набережной?
— Решил пройтись, подышать воздухом.
— И долго дышали?
— Сколько хотелось.
— Не заходили ли по пути куда?
— Нет.
— И не встречали по пути знакомых?
— Нет.
— И не останавливались нигде перекинуться парой слов с прохожим?
— Представьте себе!
Мухин не знал, зачем Мазину эти подробности, да и не пытался сообразить. Отвечать негативно ему было легче, больше соответствовало настроению. Письмо Татьяны подействовало на него не так, как надеялся Мазин, совсем не так. Дрогнуло и опустилось то, что удерживало его на поверхности, и заботы о положении своем, даже о семье, которая давно жила своей, чуждой ему жизнью, отошли, отступили, и в тоске осознал он, что тогда, пятнадцать лет назад, не счастье свое организовывал, а беду, замутился, споткнулся и бросил, и погубил Татьяну, которая, может, для него одного на всем свете создана была, и себя погубил. Так думал Мухин о жизни своей, о судьбе думал, и вопросы Мазина казались ему мелкими, скучными, такими же, как прожитые после смерти Татьяны, а вернее, промелькнувшие незаметно, годы.
— И на набережной не задерживались?
— А за каким чертом мне там задерживаться!
Это было не вранье, Мухин говорил и верил своим словам потому, что слова и все эти мелочи значения для него не имели. Но сказав, вспомнил все-таки, как было дело, и осекся на минуту.
— Вы хотели узнать время. Вас интересовало время, — напомнил Мазин, — и вы подошли к вахтенному, дежурившему на пароходе, и спросили время. Было это, Мухин?
Мазин больше не называл его по имени и отчеству.
— Что из того? Нельзя время узнать? Может, у меня часы остановились.
— Значит, вы останавливались, чтобы перекинуться парой слов с Павличенко?
— С кем?
— С вахтенным. Его фамилия Павличенко.
— Здорово! Даже фамилия вам знакома. Выходит, не зря казенный хлеб едите.
— Стараемся. Так подходили вы к Павличенко?
— Подходил. Откуда вам известно это?
— Он запомнил вас, и разговор запомнил. И уверяет, что вы не просто интересовались временем. Напротив, у него сложилось впечатление, что вам его девать было некуда. Вы ждали кого-то или выслеживали.
— Ну, уж эти выдумки никто подтвердить не сможет.
— Мне хотелось бы от вас услышать, кого ждали вы на набережной?
— Да не ждал я никого. Вы что, не живой человек? Не можете понять состояние мое? Я решать всю свою жизнь должен был, вот и ходил размышлял, полчаса больше, полчаса меньше — не считал… Возможно, и поговорил о чем-то с матросиком. Сам служил недавно. Рассеялся от мыслей в разговоре.
