Павел Шестаков - Давняя история
Он не мог, да и не хотел довести свою мысль до конца. Логическую, разумную и ужасную мысль о том, что смерть Татьяны положила конец его мукам. В свои годы доктор Витковский знал, что разум коварный советчик, что он слишком услужлив, и в поговорке «понять — значит, простить» заключена ловушка, потому что всепрощение несет не меньше зла, чем нетерпимость. Да и вопреки всем рациональным соображениям не мог он забыть эту женщину, которая никогда не сумела бы понимать его, и стать другом, и пройти вместе жизнь, она могла только отдаться ему и повязать по рукам и ногам, и нынешний Витковский, отлично представляя это, решительно и брезгливо отбрасывал верную, но отвратительную ему мысль.
— Она любила Мухина?
— Да, очень любила.
— И хотела связать с ним жизнь?
— Несомненно.
— И этим мешала ему?
— Мешала? А… Вот вы о чем. Я на минуту забыл, что вы ищите убийцу. Мешала. Вернее, так он думал.
— И пытался избавиться?
— Нет. Хотел бы избавиться. А это разные вещи. Хотел, потому что не понимал, что из себя представляет, что ему нужно в жизни, не понимал.
— Простите, Мухин был и в то время не мальчиком.
— Иногда и в сорок не знаешь, что тебе нужно.
— Вы говорите отвлеченно, а я…
— Вы о Мухине, которого подозреваете.
— Да.
— Если бы вы видели, как он рыдал! Убийца не мог так рыдать. А Мухин не мог быть убийцей. Это обыкновенный парень…
— Вы говорили…
— И повторяю. Его занесло. Он увидел вблизи те побрякушки, которые мы принимаем за блага жизни, и потянулся к ним, как дикарь к бусам. Напрасно потянулся. Разве он счастлив сегодня? Он не на месте, знает это, он прожил жизнь с нелюбимой женой, знает и это, он, наконец, не пользуется уважением собственных детей и тоже знает об этом. Он, правда, имеет большую квартиру, ему не приходится по-настоящему трудиться, он много и сладко ест, но это не радует его, и потому он много пьет. Человек, мечты которого сбылись, не будет так много пить.
— Не спорю. Но вы сказали; занесло. И я должен знать, куда его занесло и насколько.
— Может быть, я употребил неточное слово. Он бегал от нее, пытался убежать совсем, она догадывалась, но надеялась еще, как и я надеялся, неизвестно на что. По глупости я решился пригласить ее в кино, сказать ей с наивной жестокостью, что он не любит ее, и даже пробормотать жалкие слова о собственной любви. Она не пошла в кино, но ей было жаль меня. Она пыталась жалеть, как могла, отвела домой и там тоже жалела, но это была только жалость, которой я не смог воспользоваться, хоть и за то ей благодарен…
— И что же?
— Она ушла. Одна. И ее убили.
— Кто? — спросил Мазин и Витковского и себя.
— Понятия не имею, уверен, что суд предположил правильно.
— Расскажите, как вы узнали об убийстве?
Витковский молчал.
Мазин стоял над ним.
— Станислав Андреевич! Вы могли не заметить тогда, да и сейчас не замечать важного…
— Наоборот. Я заметил вещи, которые вам могут показаться находкой.
— Я не начинающий мальчик. Доверьтесь мне, Станислав Андреевич, и вы никого не подведете. Невиновный не пострадает, поверьте!
Витковский опустил голову:
— Хорошо. Мухин возвращался домой и первым увидел ее… мертвую. Он был потрясен. Я даже не ожидал от него.
— Через сколько времени это случилось после ухода Гусевой?
— Не помню. Учтите и мое состояние.
— Учитываю. Однако сколько? Приблизительно? Час? Два? Четыре?
— Нет, что вы! Скорее всего полчаса.
— Значит, она была убита сразу?
— Конечно.
— И Мухин сразу оказался там?
— Что из того? Разве не бывает совпадений?
— Бывают. А может и не быть. Вот что важно выяснить.
— Каким образом?
— Мухин знал, что вы собираетесь в кино?
— Нет. Наверняка нет. Да если бы и знал? Она ведь не пошла в кино! И он не мог предполагать, что она пойдет провожать меня.
— Это логично, логично.
— Вот видите!
— Увы, мало вижу.
— Потому что вы ищите доказательства виновности Мухина.
Мазин привык к этому. Множество людей считало, что он, да и любой следователь, всегда ищет подтверждения своей, сложившейся версии. И к тому были основания, потому что без версии нельзя, нельзя брести в тумане на ощупь, без ориентиров, можно закружиться на месте. Нельзя. Но Мазин не зря ссылался на опыт. Опыт приучил его без сожаления отбрасывать любую, самую правдоподобную версию, как только появлялись противоречащие ей надежные факты.
Впрочем, в данном случае его уверенность в виновности Мухина, как и мнимая уверенность Трофимова в том, что преступник Курилов, была лишь приемом, необходимостью, вытекавшей из самой личности Витковского. Мазин понимал, что говорить с ним можно только целенаправленно, задевая кого-то, потому что Витковский не из тех, кто спокойно наблюдает опасность, собирающуюся над другим человеком, пусть даже это будет Алексей Мухин.
— Нет, — сказал Мазин искренне, сочтя, что прием оправдал себя и не стоит им злоупотреблять, чтобы не толкнуть Витковского в крайность, в попытку выручить Мухина любыми средствами, даже ложью.
— А у меня сложилось впечатление…
— Вы плохо знаете нашу работу. Если бы я подгонял факты к версиям, или, что еще хуже, к собственным симпатиям или антипатиям, мы бы не разговаривали сейчас. Мне бы давно пришлось переквалифицироваться. Я привык опасаться легких версий. В конечном счете оправдать затраченные усилия может только истина. На упрощении не сэкономишь.
— Какой же смысл сводить все к Мухину?
— Она была беременна…
— Не может быть!
Витковский отреагировал так быстро и непосредственно, что Мазин сразу поверил ему:
— Разве вы не знали? Мухин не говорил вам?
— Никогда. А вам сказал?
— Он говорил Курилову.
— Нет, нет, я не слышал ничего подобного.
Итак, Курилов знал, а Витковский не знал.
Вывод напрашивался один: Курилову Мухин доверял больше. Но зачем было делиться с Куриловым?
— Они были близкими друзьями?
— Нет. Что вы! Курилов — человек нравственно нездоровый, склонный все видеть в мрачном освещении, а Мухин, особенно тогда, был оптимистом. Они цапались постоянно, подсмеивались друг над другом, по-разному относились буквально ко всему.
— И к женщинам?
— Еще бы! Особенно к Татьяне. Курилов ее терпеть не мог. Собственно, по этой причине я и пошел в кино. Хотя это предлог, внешнее обстоятельство… Но все-таки, если б не он…
— Поясните, пожалуйста.
— Курилов нашел в дверях ее записку. Она писала, что будет ждать Алексея на набережной. А он идти не хотел, отдал билеты мне еще до записки. Мы собирались идти с Володькой, но он забастовал: «Пойди ты — и все! Я с ней не могу».
— То есть вы пошли в кино с Татьяной по совету Курилова?
— Я пошел потому, что не мог без нее, — пояснил Витковский тихо, — но толчок исходил от него.
— Пожалуйста, еще подробнее расскажите, как все это произошло…
Мазин слушал Витковского, присев на стул у окна, став незаметным, стараясь, чтобы доктор говорил не для него, а вспоминал только, для себя вспоминал.
— Выходит, Мухин и не мог знать, что вы пойдете в кино?
— Конечно.
— Спасибо. «А Курилов говорил иначе», — добавил он про себя.
— Надеюсь, это рассеет отрицательное впечатление, которое обстоятельства бросают на Мухина.
— Наоборот, Станислав Андреевич, к сожалению, наоборот.
— Не понимаю вас.
— Мой помощник беседовал с Куриловым, и Курилов показал: он виделся в тот день с Мухиным и говорил ему о записке.
— Не может быть.
— Не знаю. Одно из двух. Либо Курилов сказал правду, либо он подумал, что мы подозреваем именно его, и постарался выгородить себя.
Витковский снова поднялся, на этот раз в заметном волнении:
— Удивили вы меня.
— Я и сам удивляюсь. Зачем было Курилову подталкивать вас на это свидание? Ну не пошел Мухин, и черт с ним! Ему-то, Курилову, что за резон?
Витковский сморщился:
— Кажется, вас детективщина одолевает. Пусть даже Мухин не пошел, не захотел. Ему было неловко, стыдно. Вот он и попросил уговорить меня. Знал, что Татьяна симпатизирует мне больше, чем Володьке.
— К нему она относилась хуже?
Витковский пожал плечами:
— Ну, это субъективно. Я был влюблен, а женщине всегда немножко нравится даже самый ненужный поклонник. С его же стороны она замечала высокомерие, презрение…
— Почему он так себя вел?
— Это же Курилов. Он весь из комплексов. По его мнению, Татьяна была человеком не интеллектуальной организации, чувственной и даже развратной, ограниченной женщиной. И он не скрывал этого.
— От нее?
— Нет, от нас. Но она чувствовала.
— А в этом отрицательном, даже враждебном отношении Курилова не было ничего личного?
— Что вы! Он сто раз говорил Алексею: как ты мог связаться с такой женщиной!
