Милорад Павич - Уникальный роман

Позапрошлой ночью я вдруг подумал, что за все время расследования дела «Лемпицка – Клозевиц» мне ни разу не пришло в голову задаться вопросом, каково было их финансовое положение. В частности, не было ли долгов у Лемпицкой и как в этом смысле обстоят дела у «Symptom House» – есть ли долги у него? Выгодно ли продавать сны и торговать будущим? Ведь это не совсем обычно и довольно дорого – оборудовать церковь вместо зала заседаний для членов управляющего комитета, или как он там у них называется. Интересно, оплачивалось ли это наличными? Или же использовался кредит? И кому они должны, если у них есть долги?

Разумеется, сначала я отправился в банк покойной леди Хехт «Plusquam city». Нельзя сказать, что меня там встретили с радостью, однако, узнав, что полиция просто хочет услышать «да» или «нет» в ответ на вопрос, брала ли у них кредит фирма под названием «Symptom House», они поспешили справиться в своих книгах. Ответ был – нет! С такой фирмой никогда не велось никаких дел, и, соответственно, она ничего не может быть должна банку.

Тогда я, как бы мимоходом, задал свой главный вопрос, из-за которого, собственно, и пришел: а были ли у Лемпицкой долги перед этим банком? Поскольку я не мог исключить, что, возможно, это окажется связанным с убийством председателя совета директоров банка леди Хехт. На вопрос, вела ли с ними какие-нибудь дела и не осталась ли что-нибудь должна банку покойная госпожа Лемпицка, я получил ответ, что с ней никогда не было никаких деловых связей, за исключением того, что она арендовала сейфовую ячейку в отделе сейфов высокой степени надежности…

При этом служащие банка смотрели на меня с таким же ужасом в глазах, с каким черепаха из-под своего панциря смотрит на хищную птицу, которая в когтях уносит ее ввысь, чтобы, бросив, разбить о камни и съесть.

Вот что произошло во время моего первого визита в «Symptom House», когда нас с Лемпицкой приняла мадемуазель Сандра. Пока она расспрашивала Лемпицку, не состоит ли та в родственной связи с художницей Лемпицкой, я, сидя на церковной скамье, заметил, что она снабжена выдвижным ящичком, видимо для хранения молитвенников, как я тогда подумал. Незаметно выдвинув ящичек, я заглянул в него. Он был полупустым. Другими словами, что-то я внутри все-таки заметил. И удивился, потому что вместо молитвенника или чего-нибудь в таком роде я увидел прозрачную тубу для сигары и окончание надписи на ней: «…tagas». Теперь я вспомнил, что это было. Это была туба от сигары «Partagas». Теперь зададим себе вопрос: кто там у них курит «Partagas»? А постольку поскольку Клозевиц не курит вообще ничего, откуда мог взяться этот предмет? Не оставил ли его там кто-то из клиентов «Symptom House»? И так далее. Единственное, что мне известно, – это то, что «Partagas» из таких прозрачных футляров курит сэр Уинстон, а это могло бы означать (если туба от «Partagas» имеет к нему отношение), что существует какая-то связь между Клозевицем и сэром Уинстоном.

Ввиду того что туба прозрачна, ясно видно, что в ней, одно возле другого, находятся по крайней мере три «если»… А это приводит к тому, что дальнейшее расследование в этом направлении упирается в стену молчания.

Цветы в серебряном чайнике, подвешенном к потолку, слегка покачиваются. Сегодня вечером, глядя на этот чайник, я подумал, что молчание всегда наполнено словами. Что покрыто молчанием в случае с Лемпицкой? Что может скрываться за этим молчанием? Как Клозевиц записал те сны? Действительно ли Клозевиц, как он утверждает, добывал их и продавал, или же Дистели и Лемпицка рассказывали ему эти сны, расположившись на кушетке, как у обычного психиатра? А потом он просто записывал на пленку собственную версию этих снов? Подверг ли Клозевиц цензуре сон Лемпицкой о шагах, прежде чем передать его суду? Не стер ли он с пленки те фрагменты, которые могли в той или иной степени его дискредитировать? Трудно что-либо установить. И Клозевиц это знает.

Дождь на улице стихает, я чувствую усталость, появляется половинка луны, а сон ко мне не идет. Течет какое-то полувремя, и я забираюсь в постель, прихватив с собой первую попавшуюся под руку книгу, чтобы почитать под одеялом. Книга немецкая; не помню, когда и почему я купил ее, но, раскрыв книгу, обнаруживаю идущий через всю страницу крупный чернильный автограф и посвящение мне, он написан рукой автора. Тут я вспоминаю, что книга была куплена в надежде узнать от ее автора нечто, что могло бы помочь мне разобраться в одном деле, что надпись сделана на «моей странице» книги и что было бы интересно прочитать хотя бы несколько слов из того, что там написано, потому что автор тогда обратил мое внимание на то, что эти строчки могут содержать некое сообщение, обращенное непосредственно ко мне. А вдруг там говорится что-нибудь и в связи с интересующим меня делом «Лемпицка – Хехт – Клозевиц»? Я даже помню короткий разговор, который тогда произошел между мной и писателем.

– Не можете ли вы дать мне один совет? Что делать, если куда ни ткнешься, везде натыкаешься на стену?

– Какую стену? Стену плача?

– Нет-нет, я повсюду упираюсь в стену молчания. Что мне делать?

– Придется и вам немного помолчать, – отрезал он…

Вспоминая эти слова, я открываю книгу и умираю, прежде чем начать ее читать. Утром просыпаюсь и понимаю, что смерть, которая мне приснилась, не была настоящей, хотя, конечно, это все-таки своего рода легкое упражнение в смерти. Во всяком случае, путь, лежащий впереди меня, стал короче пути, оставшегося у меня за спиной, а я даже не знаю, когда это произошло.

Специалист по русскому романтизму, у которого я консультировался в связи со сном Матеуса Дистели о смерти Пушкина, сообщил мне (на основе отчета Александра Клозевица о снах), что нашел в этом сне два следа стихов, действительно принадлежавших Пушкину. Кстати, этого не заметил лингвист, к которому я обращался несколько раньше по тому же поводу. Слова из сна, которые звучат так: «Молчи, ты глуп и молод, не тебе меня ловить!», представляют собой цитату из произведения Пушкина «Сцены из Фауста», а песенка «Крестьяне здесь богаты…» взята из «Евгения Онегина»…

Я заплатил ему за услугу и плюнул. Никакого толку для моего расследования. Однако возникает вопрос: а кто настолько детально знал творчество Пушкина? Подсознание Дистели или Клозевиц? Или, может быть, кто-то третий?

Никогда не мирюсь с поражениями, но победы меня больше не радуют. Этой ночью я пересчитывал свои страхи. Их оказалось больше, чем Божьих заповедей. Общеизвестно, что самый опасный человек в городе – это сэр Уинстон, а я почему-то гораздо больше боюсь Клозевица. Почему-то во время бессонницы дело Лемпицкой постоянно вызывает у меня воспоминание о красивой женщине, которая кладет мне в руку что-то холодное и тяжелое и говорит, обещая, что так для меня будет лучше, следующее: «Даю тебе ложь, чтобы ты не говорил ни черное, ни белое, ни да, ни нет, ни ночь, ни день, ни так, ни не так, ни хочу, ни не хочу, ни то, ни не то…»

И в полудреме понимаю, что быть старшим следователем и следовать такому совету – вещи несовместимые.

Вчера, решив перед сном почитать, я наткнулся на рассказ «Два веера из Галаты». Но даже не начал его. Бросил книгу и взял список предметов, который составил для меня компьютер в связи с расследованием дела Лемпицкой. В качестве corpus delicti[4] в списке фигурировал веер мадемуазель Сандры Клозевиц, украшенный звездами из созвездия Рака. Что означает эта группа звезд над ее головой? Рак, как известно, любит свой дом и всегда тянется к нему. Он делает все, чтобы сохранить и улучшить его. Может быть, это знак того, что парочка Клозевиц (если можно их так назвать) готова на все и не остановится ни перед чем, чтобы сохранить свой дом, то есть «Symptom House»? Тогда каким образом и с какой стороны могла бы исходить угроза их собственности, то есть дому? Долги? Ответа нет, однако, если такая угроза имела место, Клозевиц, конечно же, ни на миг не задумался, чтó принести в жертву – свой дом или чью-то жизнь. К сожалению, это все, что я могу выжать из веера мадемуазель Сандры. Веер сложен, хотя звезды на нем видны.

Когда Мориса Эрлангена условно освободили, я распорядился на всякий случай установить за ним слежку. Мне хотелось узнать, куда после отбытия наказания он пойдет в первую очередь. Сразу же, как только он выехал на автомобиле из ворот своей виллы, мне сообщили об этом. Я подключился к слежке: он направился прямо в ресторан «Полуночное солнце». Там его ждала женщина. Никогда раньше не доводилось мне видеть такого поцелуя, как тот, которым она его приветствовала. Это была Сандра Клозевиц. Когда я бросил взгляд в зеркало, которое должно было отразить мужскую сторону ее андрогинной природы, то с изумлением обнаружил, что Алексы Клозевица в стекле не было. В тот день он не присутствовал в жизни Сандры, и никто с обритой наголо головой и серьгой в брови не целовался в зеркале с Эрлангеном. С ним целовалась – и перед зеркалом, и в нем – красивейшая женщина, волосы которой были украшены веером, усыпанным звездами из созвездия Рака. И еще одна деталь. Насколько я смог уловить, в тот день она была в пьянящем запахе «Antracite»…