Агата Кристи - Бремя любви
– Извините. Я должна идти.
Если вы сможете передать мне вещи Ширли…
– Я бы предпочел поужинать с вами в моем отеле. Это «Виндзор», возле станции Черинг-Кросс. Вы можете сегодня вечером?
– Боюсь, сегодня не смогу.
– Тогда завтра.
– Мне трудно выходить по вечерам…
– У вас не будет дежурства. Я справлялся.
– Но у меня другие дела… встреча…
– Нет. Вы просто боитесь.
– Ну хорошо, я боюсь.
– Меня?
– Да, полагаю, вас.
– Почему? Думаете, что я сумасшедший?
– Нет. Вы не сумасшедший.
– Но вы все-таки боитесь. Почему?
– Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Я не хочу нарушать… свой образ жизни. О, я сама не знаю, что говорю. И мне нужно идти.
– Но вы поужинаете со мной? Когда? Завтра? Послезавтра? До этого я не уеду из Лондона.
– Тогда сегодня.
– И покончим с этим? – Он засмеялся, и она, неожиданно для себя засмеялась вместе с ним. Потом она посерьезнела и пошла к двери. Ллевеллин отступил, пропуская ее, открыл перед ней дверь.
– Отель «Виндзор», восемь часов. Я буду ждать.
Глава 2
Лаура сидела перед зеркалом в своей маленькой квартирке. Она изучала свое отражение, и странная улыбка играла у нее на губах. В правой руке у нее была губная помада; она посмотрела, что написано на золоченом патрончике. «Роковое яблоко».
Она еще раз подивилась импульсу, подтолкнувшему ее зайти в роскошный отдел парфюмерии в магазине, мимо которого она проходила каждый день.
Продавщица представила ей на выбор помаду, она демонстрировала ее на тыльной стороне своей изящной руки с длинными пальцами и ярко-красными ногтями.
Пятна розового цвета, сиреневого, алые, каштановые, цикламен, иногда их было трудно даже отличить друг от друга, если бы не названия фантастические названия.
«Розовая молния», «Старый ром», «Туманный коралл», «Спокойный розовый», «Роковое яблоко».
Лауру привлекло название, а не цвет.
Роковое яблоко… Оно несло с собой напоминание о Еве,[15] искушении, женственности.
Сидя перед зеркалом, она стала осторожно Красить губы.
Болди! Она вспомнила Болди, как он выдергивал вьюнок и читал ей лекцию. Что он говорил? «Покажи, что ты женщина, разверни знамена, иди за своим мужчиной…»
Что-то в этом роде. Не это ли она сейчас делает?
И она подумала: «Да, именно это. Только сегодня, единственный раз в жизни, я хочу быть женщиной, хочу, как другие, нарядиться, накраситься, чтобы привлечь мужчину. Никогда раньше не хотела. Считала, что я не такая. Но я такая. Только этого не знала».
Этот разговор с Болди так сильно врезался ей в память, что, казалось, старик стоит теперь рядом, одобрительно кивает своей большой головой и добродушно ворчит:
«Правильно, юная Лаура. Учиться никогда не поздно».
Милый Болди…
Всегда, всю жизнь у нее был Болди, ее друг. Единственный и верный друг.
Мысли унесли ее на два года назад, к его смертному одру. За ней послали, но когда она приехала, врач сказал, что он уже почти без сознания и вряд ли узнает ее.
Она села рядом с ним, обеими руками взяла его сморщенную руку и смотрела на него.
Он лежал неподвижно, иногда ворчал и пыхтел, как будто, был чем-то раздражен. С губ срывались невнятные слова.
Однажды он открыл глаза и посмотрел на нее не узнавая. Он сказал:
– Где девочка? Пошлите за ней, неужели не можете?
И не говорите глупости, Что ей вредно смотреть, как человек умирает. Это опыт… а дети воспринимают смерть легко. Лучше, чем мы.
Она сказала:
– Я здесь, Болди. Я здесь.
Но он, закрывая глаза, проворчал:
– Умираю? Нет, я не умираю. Все врачи одинаковы, хмурые черти. Я им покажу.
И он снова впал в полубессознательное состояние, и лишь случайное бормотание выдавало, где блуждают его мысли, в каких воспоминаниях.
– Дурак чертов, никакого исторического чутья… – неожиданный смешок. – Старина Кертис со своей костной мукой. Мои розы лучше, чем его.
Потом она услышала свое имя.
– Лаура – ей надо купить собаку…
Это ее удивило. Собаку? Почему собаку?
Потом он говорил, видимо, с экономкой:
– ..и выбросьте эту сладкую мерзость – ребенку хорошо, а меня тошнит смотреть на нее…
Конечно, это о том грандиозном чаепитии, которое стало событием в ее детстве. Сколько он хлопотал! Эклеры, меренги,[16] печенье… Слезы подступили к глазам.
Вдруг он открыл глаза, он смотрел на нее, узнавал, говорил с ней. Тон его был непререкаемым:
– Не делай этого, юная Лаура. Тебе не надо было этого делать, ты знаешь. Ни к чему хорошему это не приведет.
И затем самым естественным образом повернул голову набок и умер.
Ее друг…
Ее единственный друг.
Лаура снова посмотрелась в зеркало. Она поразилась тому, что увидела. Неужели все дело – в темно-алой помаде, подчеркнувшей линию ее губ? Неужели это ее губы – полные, без малейших признаков аскетического? И вообще, в ней не было ничего аскетического, когда она изучала себя в зеркале.
Она вслух заговорила, споря с кем-то, кто был против:
– Почему мне нельзя выглядеть красивой? Один разочек? Только на вечер? Я понимаю, что поздно, но почему бы мне не испытать это? Будет что вспомнить…
* * *Он сразу спросил:
– Что с вами случилось?
Она придала взгляду равнодушие, и вдруг ее охватило неожиданное смущение. Но она справилась с ними и, чтобы вернуть себе присутствие духа, стала разбирать Ллевеллина по косточкам.
С виду он ей понравился. Немолод, выглядит старше своих лет – из прессы она знала о нем, – но в нем проглядывала мальчишеская застенчивость, – непонятная и странно-обаятельная. Сочетание решимости и робости, взгляд живой, исполненный надежды, словно все в мире ему ново и незнакомо.
– Ничего со мной не случилось. – Она позволила ему снять с нее пальто.
– О нет, случилось. Вы выглядите совсем не такой, как утром!
Она коротко сказала:
– Пудра и помада.
Он принял объяснение.
– Да, утром я заметил, что губы у вас бледнее, чем обычно у женщин. Вы были похожи на монахиню.
– Да… да, наверное.
– Сейчас вы выглядите чудесно, просто чудесно. Лаура, вы очаровательны. Не сердитесь, что я это говорю.
Она покачала головой.
– Я не сержусь.
«Говори это почаще! – кричал внутренний голос. – Повторяй еще и еще! Я никогда такого не слышала!»
– Мы будем ужинать здесь, в моей комнате. Я подумал, что вам это больше понравится. Но, может, я ошибся?
– Я думаю, что так будет лучше всего.
– Надеюсь, ужин будет прекрасным. Но все-таки побаиваюсь. Мне до сих пор не приходилось задумываться о еде. Я хотел бы, чтобы вам понравилось.
Она улыбнулась, села за стол, и он позвонил официанту.
Ей казалось, что все это ей снится. Потому что перед ней сидел не тот человек, который утром приходил в Фонд.
Он стал моложе, энергичнее, увереннее в себе и ужасно старался угодить. Она вдруг подумала: «Таким он был в двадцать лет. Он многое упустил и теперь вернулся назад, чтобы найти».
Ее охватила грусть, даже отчаяние. Это не правда. Они разыгрывают представление – как это могло бы быть – юный Ллевеллин и юная Лаура. Смешно и трогательно – и вне времени – и все же непонятно – сладостно.
Они приступили к ужину. Еда была посредственная, но оба этого не замечали – оба они ощупью пробирались в Страну Нежности – и разговаривали, смеялись, не придавая значения тому, что говорят.
После того как официант принес кофе и вышел, Лаура сказала:
– Вы знаете обо мне довольно много, а я не знаю о вас ничего. Расскажите.
Он рассказал – о юности, о родителях, о своем воспитании.
– Они живы?
– Отец умер десять лет назад, мать – в прошлом году.
– Они… она очень гордилась вами?
– Мне кажется, отцу не нравилось то, какую форму приняла моя миссия. Его отталкивала экзальтация в религии, но он признавал, что другого пути у меня нет. Мать понимала лучше, она гордилась мной – моей мирской славой, как любая мать на ее месте, но она грустила.
– Грустила?
– Из-за того, что я многого лишился – простого, человеческого. И это отдалило меня от других людей – и от нее тоже.
– Понимаю.
Он продолжал рассказывать историю своей жизни – фантастическую, ни на что не похожую историю, иногда она возмущалась:
– Коммерческий подход!
– С технической стороны? О да.
Она сказала:
– Жаль, что я не очень понимаю. Хотелось бы понять.
Все это было действительно очень важно.
– Для Бога?
Она отшатнулась.
– Нет, что вы. Я имею в виду вас.
Он вздохнул.
– Очень трудно объяснить. Я уже пытался объяснить Ричарду. Вопрос о том, стоит ли это делать, никогда не стоял – я был должен.
