Евгений Сухов - Тайга мятежников любит
Ворочался народ, вспыхивали спички. Прибежало охранение с дороги. Кто-то поджег припасенную паклю, обмотанную вокруг трухлявой коряжины. Жиденькое пламя озарило куцый клочок леса.
– Командир, ты чего палишь, как на охоте? – вопросил Арцевич.
– Подстрелил он кого-то, – заметил Латынский. – Ух, едреный стос… – он споткнулся о брошенный посреди поляны ящик. – Яков Михайлович, да ты никак гниду в наших рядах выявил…
– Он сам себя выявил… – бормотал Субботин, нагибаясь над телом. Хорошо попал. Практически в сердце.
– Переверните его, – хмыкнул Петруха. – Он хочет видеть звезды.
– А чего это ты мое имя всуе поминаешь? – угрюмо поинтересовался Рыбский.
Он вздрогнул, не поверив ушам. Отобрал у Гасанова факел, поднес к лицу говорящего. Лева Рыбский не шевелился. Блики пламени отражались в зрачках, по усохшему небритому лицу, словно какие-то блуждающие трупные пятна, бродили тени…
– Привидение узрел, Яков Михайлович? – усмехнулся Лева.
– Да уж воистину… – пробормотал Субботин, нервно сглатывая. Мистика какая-то… В свете коптящего факела рябили перед глазами, то выплывали, то погружались в тень шесть человеческих фигур. Лишних нет… Ну что ж, семеро одного не боятся. Он нагнулся, перевернул покойника. Блинообразное лицо в окладе рваной бороды, страх теснился в мертвых глазах. Кулешов!..
Не мог он заподозрить в подлости этого исполнительного парня, хорошо показавшего себя в бою. Потемки человеческой души…
– Мать честная… – ахнул Петруха. – Да неужто Степка Кулешов Иудой заделался?
– Нервы сдали, – проворчал Латынский. – Шарахнуло что-то по башке, сам не понял, что натворил.
– А хрен-то не понял, – отозвался Колонтарь, нервно поглаживая честно заработанную рану. – Все обдумал, гад, не спал, дожидался момента. А что? Уволок бы ящичек в тайгу – не стали бы мы его искать, себе дороже, отсиделся бы недельку, и вперед – куда-нибудь в Монголию или к китаезинам за лучшей жизнью… Молодец, Яков Михайлович, раскрыл нам истинное лицо двурушника.
– Собаке – собачья смерть, – сплюнул Гасанов.
«Аминь, – подумал Субботин. – Постигла суровая кара товарищей по оружию».
А Рыбский очень пристально и со смыслом смотрел на Субботина. Было что-то недоброе в его глазах – помимо резонного укора (дескать, каждый может обидеть чекиста…). «Что-то я перемудрил», – с неясной тоской подумал Субботин.
И снова страх полез из всех щелей. Звуки выстрелов хорошо разносились по тайге. Он не дал своим бойцам выспаться. «Кулешова благодарите, а не меня», – огрызался на недовольное бурчание. Из лагеря выступили по завершении инцидента – в три часа ночи. Накрутили факелов из всего, что было под рукой, вели коней вдоль извилистого серпантина оврага. Все держалось на соплях. Злые чувства обуревали людей. Сдержанный Арцевич уже высказывал мысль, что игры со смертью добром не кончатся – лично он согласен умереть, однако рисковать грузом… Не проще ли помозговать, где можно спрятать добро, отметить место и драпать порожняком – что гораздо веселее и приятнее? За предложение ухватились. Имелось здравое зерно в рассуждениях пулеметчика. Но Субботин еще не простился с надеждой, что удастся оторваться. Да и где тут можно что-то прятать, не оставляя следов? Расползался мрак, он дал команду распечатать последний вещмешок с провизией. Хлеб засох, вяленая медвежатина имела специфический аромат, вызывая архипоганейшее чувство, будто в пищу употребляешь человечину.
Над тайгой властвовал сизый туман. Холодная изморось висела в воздухе. Колонна опускалась в низину, заросшую ивняком и карликовыми осинами. Приходилось огибать препятствия. Мелькнуло озеро. На дальнем берегу, в клочьях тумана – кучка подозрительных возвышений, напоминающих человеческие жилища. Но жилищами эти «курганы» были давно, полуизбы-полуземлянки обросли бурьяном, «культурными слоями», от деревьев в окрестностях мертвого села остались головешки, и вообще такое впечатление, будто здесь всей деревней ловили метеорит.
– Старообрядцы от мира прятались, – хмуро пояснил Субботин. – А потом пришла сибирская язва, чума, холера…
Колонна втягивалась в низину. Земля под колесами подозрительно почавкивала. От мхов тянуло сыростью. Внезапное открытие, что деревья здесь растут не так уж густо и можно смело пройти, сменилось ошеломительным – можно смело утонуть! Вокруг обоза – сплошные топи!
Но развернуться уже было невозможно. Страшно представить, какой у подводы радиус разворота. Кругом пеньки, коренастые осины. Да и куда отступать? Белые за спиной! Лошади запрядали ушами – Латынский натянул поводья, но те уперлись, раздувая ноздри. Объяснять нормально уже не получилось. Приходилось матом – попутно с лупцеванием. Со скрипом обоз тронулся с места – затряслись подводы, чавкая по зеленому месиву.
– Влипли, – выразил всеобщее настроение Лева.
– Согласен, – буркнул Субботин. – Когда мозгов нет, об этом как-то не думаешь… Латынский, врежь-ка от души своим тварям – совсем обленились! Имею подозрение, что на хвосте у нас уже кто-то висит…
Арцевич с пулеметом прикрывал отход. Лежал за кочкой, а когда обоз удалялся саженей на тридцать, подтаскивал пулемет к замыкающей подводе, опять залегал. Мостить гати было некогда. Двое – Рыбский и Гасанов – переступали с кочки на кочку, вышаривали шестами место предполагаемого проезда, робко вставали сами. Возможно, опасность этого болота была сильно преувеличена – Латынский тянул лошадей, активно применяя метод кнута и пряника, Петруха проделывал то же самое со второй подводой, Субботин с «одноруким» Колонтарем брели последними.
Болото еще не топило, но уже засасывало, заскорузлые деревья употнялись, гнус стоял стеной. Гиблые окна становились заметнее – на вид напоминали сухие поляны, но под ряской скрывали полную неизвестность. Скорость падала. Когда в трясину свалился Колонтарь, паника достигла апогея. Не повезло: телегу повело – заднее колесо съехало с кочки, и дребезжащая конструкция стала разворачиваться. Он бросился в сторону, чтобы не попасть под колесо, нога поехала по скользкой траве, ухватиться оказалось не за что. Субботин поздно среагировал. Шест выскользнул – обычно бросаешь на воду, подтягиваешься и какое-то время не тонешь. А тут – совсем беда, с одной-то рукой. Он ухнул целиком – с вещмешком, карабином, забинтованной конечностью… Пару раз всплывал – глаза изумленные, неверящие. Забурлила воронка. Далеко. Шестом не достать. Да и не догадается… Он так и не понял, что толкнуло в спину. Бросил карабин под ноги – эх, прощай, жизнь малиновая… Оттолкнулся от кочки и с криком:
– Шест в воду, Петруха! – сиганул в трясину.
Тухлая жижа накрыла с головой. Ужас овладел – пещерный… С головой в дерьме и то слаще. Чувствуя, что задыхается, вытянул обе руки – стать связующим звеном между Петрухой и Колонтарем. «Идиот! – забилось в мозгу. – Петруха же не силач! Как ему утянуть двоих?..»
Поймал «утопленника» за шиворот, зафиксировал хватку. Завозил правой рукой: шест сегодня будет или нет?! Петруха, видимо, решил отличиться – тыкал шестом, как драгун багинетом, – по печени ударил, по глазу. Додумался… Субботин сцапал шершавый ствол, сжал до судороги, дернул: мол, готово, на крючке.
Человек за гранью способен на многое. Силы растут в разы. Петька устоял – не свалился третьим в компанию. А потом примчался, бросив пулемет, Арцевич. Тянули, разрывая жилы. Ревели, крыли матом. Вытянули. Не настал еще час Субботина. Не успел наглотаться. Колонтарь попил достаточно водички, но откачали, помяв грудную клетку. Передохнули на косогоре, выжали одежду. Петруха икал, умудряясь при этом важно сопеть. Колонтарь дрожал, приходя в себя. Субботин вслушивался в завывания организма – не схватил ли какую инфекцию?
– Спасибо, Яков Михайлович… – отхаркавшись, прохрипел Колонтарь. – Из хреновой истории вытянул…
– Из слишком хреновой, – согласился Лева Рыбский. – Прошел слух, что ты помер. Ну и как там – босым перед вечностью?
– Не помню, – растерялся Колонтарь. – Последнее было – осенил себя знамением… и концы в воду.
– Так мы еще и верующие, – обрадовался Рыбский.
– Да не… – замотал спутанными вихрами Колонтарь, – какой же я верующий?.. Просто свет клином сошелся… взыграло во мне что-то…
Взыграло, судя по всему, не напрасно. Прошли еще немного, и Субботин понял, что в трясине было лучше. Болото кончилось, стартовал неровный подъем. Средь осин и карликовых ив уже плясали белые березки, люди оживленно переговаривались… Откуда-то с фланга, из дремучего кустарника, застучали выстрелы!
То, что белые могли обойти болото и подобраться с любой стороны, он давно подозревал. Но верить не хотелось. Лошади, измотанные и издерганные, метнулись вбок. За первой подводой устремилась вторая. Падая за кочку, он видел, как Латынский не удержал равновесие, повис, вцепившись в поводья, лошадь мотнула мордой – швырнуло под копыта, хрустнул позвоночник, душераздирающий вопль… Рыбский колобком катился в ложбину, умудряясь палить из револьвера. Цирковую прыть проявил Гасанов – сиганул, оттолкнувшись от шеста, прочертил дугу, успел влететь в ложбину раньше, чем туда вкатился Рыбский… Ухнул под телегу Петруха. Колонтарь метался, застигнутый врасплох – не успел еще отдышаться от первого потрясения…
