Виктория Платова - Два билета в никогда

Чаще всего это оказывается очередь на рейс в Буэнос-Айрес. С пересадкой где-то в Европе, но сути дела это не меняет. Добраться до Аргентины можно в любой момент.

– Почему Аргентина? – недоумевает Старостин.

– Не вся Аргентина. Полуостров Вальдес.

– Почему он?

– Киты. Я хочу посмотреть на китов.

– Офигеть! Я тоже хочу посмотреть на китов. Возьмешь меня с собой?

– А ты – возьмешь меня с собой?

– А ты?..

– А ты?..

– Давно. Всегда.

Ялюблютебя выгибает спину, наполовину выскакивает из воды, бьет огромным хвостом, оставляя после себя тучу прохладных брызг. Мне нравится смотреть на ялюблютебя.

Старостин считает, что я полна сюрпризов – и каждый новый сюрприз круче предыдущего. Последний из них я приберегаю на начало осени, и мой личный морской пехотинец снова сражен. Теперь уже – окончательно и бесповоротно, хотя и до этого было окончательно и бесповоротно. Давно. Всегда. Ничто не может оторвать Старостина от Анечко-деточко, попроси я отдать за меня жизнь – он бы сделал это не задумываясь.

Но такая жертва мне не нужна, достаточно осознания того, что она может быть принесена. Это придает сил двигаться дальше.

– Посмотри на меня.

Мы сидим в «Макдоналдсе» – друг напротив друга. Обычно мы сидим рядом, крепко обнявшись, но сегодня – особенный случай. И «Макдоналдс» особенный, с ним определенно что-то связано. И я бы обязательно вспомнила – что, но сейчас занята совсем другим. Я вытягиваю правую руку в направлении Старостина и слегка растопыриваю пальцы.

– Посмотри на меня.

– Я смотрю.

Он тоже вытягивает руку осторожно касается моих пальцев кончиками своих. Старостинская рука чуть подрагивает, и я чувствую, как от соприкосновения под кожей разливается особенное покалывающее тепло.

– Скажи… Готов ли ты совершить что-то серьезное ради кого-нибудь? Совершить непоправимое?

Кадык Старостина дергается, но теперь я точно знаю, что за ним ничего нет. Даже завалящей древесной лягушки.

Давным-давно я украла его сердце. Кем бы оно ни было.

– Готов, – шепчет Старостин, и его ярко-синие глаза темнеют до фиолетового. – Ты сама знаешь. Ради тебя.

Часть вторая

Вечерние посетители

…Ни хера себе за хлебушком сходили! – подумал Вересень. Даже с каким-то восторгом. Гибельным – сказал бы поэт. А еще Вересень подумал, что если бы не застрял в служебной командировке, то сейчас бы прогуливался по Ростову Великому вместе с чудесной немкой Мишей Нойманн и капитаном Литовченко. О встрече Нового года в декорациях Золотого кольца России они договаривались на протяжении последних пяти месяцев, и капитану даже удалось подогнать к искомым датам свой куцый недельный отпуск. Об отпуске договорился и Вересень, но привычка начальства везде и всюду затыкать им дыры сыграла со следователем злую шутку. За две недели до Нового года его откомандировали в Выборг, помочь местным ребятам в поисках убийцы криминального авторитета Васи Подковы, в последние годы промышлявшего контрабандой сигарет. Дело оказалось не то чтобы таким уж сложным, но вязким и муторным, и освободился Вересень лишь к утру тридцать первого декабря, когда на идее Ростова Великого можно было смело ставить крест. То есть гипотетически он мог бы добраться до Ростова к новогодней ночи и даже раньше: расстояние было не так уж велико, всего-то семьсот километров по прямой. Но в результате они с Мандарином не доехали даже до Питера. Застигнутый врасплох стремительно ухудшающимися погодными условиями и собственным (расцветшим на почве хронической усталости) слабоумием, Вересень свернул не на ту дорогу и оказался в окрестностях поместья «Приятное знакомство».

Нельзя сказать, что знакомство с некоторыми его обитателями было таким уж приятным, но Вересень был благодарен небу за то, что не замерз в машине посреди снежным заносов (а такой исход был вполне вероятен), а получил пристанище и кров.

Повезло, – сказал он сам себе вчера вечером.

Повезло… как утопленнику. Вот черт, – это был девиз сегодняшнего утра, которое началось с трупа.

Вересень стоял рядом с ним, посередине снежной пустоши, метрах в трехстах от особняка с башенками, и в голове его заезженной пластинкой прокручивалась одна и та же фраза: «Ни хера себе за хлебушком сходили – ни хера себе за хлебушком сходили – ни хера…» Впрочем, пластинка отнюдь не мешала ему оценивать ситуацию и делать первые прикидки по месту преступления.

Слегка припорошенное снегом тело принадлежало пожилой женщине. Взглянув на нее, следователь поёжился: одежда потерпевшей состояла из легкого шелкового халата, наброшенного на шелковую же пижаму. Из-под задранных, задубевших на морозе штанин торчали босые ноги. Вересень покрутил головой в поисках тапочек – не могла же старуха прийти сюда босиком! При таком морозе и двадцати метров без обуви не пройдешь, скопытишься, а тут речь о трехстах.

Тапочек нигде не было.

Старуха лежала ничком, привалившись на правый бок, а с левой стороны, в районе сердца, на пижаме и халате, расплылось большое красное пятно. Мгновенная смерть – это было так же очевидно, как и то, что на Борю свалилось очередное убийство.

– Уходите. Нечего вам здесь делать! Убирайтесь.

Карина Габитовна – кажется, так. Вчера вечером она тоже не радовала Вересня теплым приемом, но сегодня… Сегодня она взирала на следователя едва ли не с яростью.

Что ж, вас можно понять, мадам.

– Вы разве не слышали? Убирайтесь отсюда. Это семейное дело, – еще раз повторила Карина Габитовна и обернулась к топтавшемуся тут же Михалычу. – Возвращайтесь в дом, Степан Михалыч и позовите мужчин. Но только мужчин. Нам нужно будет перенести тело.

– Я бы не рекомендовал вам его трогать. Во всяком случае, пока, – спокойно произнес Вересень. – И это не семейное дело, как вы изволили выразиться. Это убийство.

Ничего экстраординарного он не сказал. Просто обозначил то, что и так лежало на поверхности. Но Михалыч, который уже успел отойти на пару шагов, резко остановился. А домоправительница (суровая женщина наверняка была домоправительницей, кем же еще) встала между Вереснем и телом, как будто хотела защитить свою хозяйку. Пусть и после смерти.

– Даже если это убийство, вам-то что? Мы пустили вас в дом из сострадания… – Она вдруг осеклась, а потом продолжила, медленно подбирая слова: – Мы пустили вас в дом… Может быть, зря? Может быть, это вы?..

– Вряд ли. Я, конечно, имею отношение к убийствам… Но, так сказать, с другой стороны. Я – следователь городского Управления, зовут меня Вересень Борис Евгеньевич.

Вересень протянул Карине Габитовне свое удостоверение, и долгую минуту она изучала его. Если домоправительница и была удивлена, то явно сумела это скрыть. С тем же безучастным выражением лица она вернула корочки владельцу.

– Следователь. Интересно. Зачем вы здесь?

– Не понимаю вас.

– Вы же почему-то приехали сюда?

– Вы знаете, почему. Я сбился с дороги. Мне помогли выбраться. Пустили в дом. Кажется, так вы сказали.

– Значит, это была случайность?

– Абсолютная.

– Что ж. Может, это и к лучшему.

– Надеюсь, что так.

– Что я должна делать?

– Ответить на несколько вопросов для начала. – Вересень снова посмотрел на голые пятки покойницы. – Кто это?

– Белла Романовна Новикова, – отчеканила Карина Габитовна. – Хозяйка дома. Сегодня мы собирались отметить ее юбилей. Семьдесят лет со дня рождения.

– Ждете гостей?

– Нет. Только семья. Это традиция. Все свои дни рождения Белла Романовна отмечает… отмечала… в кругу семьи.

– Им придется нелегко. В ближайшее время.

– Я позабочусь о ее близких.

Вересень как будто увидел Карину Габитовну в первый раз: широкие плечи, крепкие ноги, подтянутая фигура легкоатлетки (дисциплины – бег с барьерами и/или метание молота). Гордо посаженная голова покоилась на обломке древнегреческой колонны, лишь по недоразумению названной шеей. Эта – позаботится, решил он про себя. Усадит всех на свою шею и потащит в будущее, через горы и моря… При условии, что она верна этому дому. И своей хозяйке.

– Теперь о вас.

– Добрáшку Карина Габитовна. – Женщина пристально посмотрела на Вересня, ожидая стандартной реакции веселого недоумения, чтобы немедленно погасить ее.

– Интересная у вас фамилия, – меланхолично заметил Боря.

– Румынская. Не добряшка. Не дурашка. Не – да, бражка! Добрашку.

– Я понял, понял.

– Я – личный секретарь Беллы Романовны.

– Как давно вы работаете у нее?