Хозяин тайги - Борис Андреевич Можаев
– Пей на здоровье! – Коньков встал из-за стола и прошел к Насте в бревенчатый пристрой, плотно затворив за собой дверь.
Настя лежала на диване, уткнув лицо в подушку, и глухо рыдала.
Коньков присел возле нее на стул, оглядел обстановку этой комнаты, похожей на спальню. В углу стоял комод, рядом с кроватью платяной шкаф, трюмо на подставке, и перед ним зеленый бархатный пуф.
– Успокойтесь, Настя. – Коньков стал утешать ее: – Быть в лагере у Калганова той ночью еще не значит совершить преступление. Но имейте в виду, если вы будете запираться, придется взять вас под стражу… А там перекрестные допросы, улики… Свидетели! Докажут. Но тогда вас будут судить за укрывательство преступления.
Настя встала, все еще всхлипывая, оправила волосы, потом накинула крючок на дверь.
– Я хочу, чтобы нас никто не слышал.
– Понятно! Будем говорить тихо, – согласился Коньков. – Итак, вы знали Калганова?
– Да.
– Когда вы с ним познакомились?
– Года два назад. Я в школе в Красном селе работала.
– Какие у вас были с ним отношения?
– Мы встречались…
– Как?
– Ну… – Настя повела плечом и замялась.
– У вас была любовь?
– Была.
– Почему же вы не поженились? Он не захотел или вы?
– Он меня держал в неопределенности.
– Каким образом?
– Говорил, что он прирожденный холостяк. Что замужество – это предрассудок. Что замужество убивает любовь, что любовь должна быть свободной. Ну и все такое… Теперь это модные взгляды… – и потупилась.
– Н-да. – Коньков помолчал, потом спросил: – Вы переписывались?
– Он не любил писать письма. Говорил, что это тоже предрассудок. Уехал в экспедицию куда-то в Якутию. Я потеряла с ним связь и с год ничего не знала о нем.
– И вы решили выйти замуж за другого?
– Да… В прошлом году.
– А с Зуевым вы давно знакомы?
– Давно. Раньше, чем с Калгановым.
– Он что, в Красном жил?
– Нет, он в райцентре жил. Работал экспедитором торговой базы. Часто приезжал к нам. Потом перешел в лесничество. Мы поженились, жили у меня, при школе. Но тут приехал Калганов, познакомился с Ингой… И мне в отместку стал крутить любовь у всех на глазах. Инга понимала это, и ненавидит меня.
– А вы любили Калганова?
– Да.
– Зачем же вышли за Зуева?
– Куда же деваться? Деревня, глушь… Четыре года одна прожила, и никакой надежды…
– А Зуев знал о вашей связи?
– Конечно. Когда приехал Калганов, он стал меня ревновать.
– Скандалил?
– Всякое было. Из-за этого и ушел сюда и меня увез. Говорил – временно. Мол, подыщем что-нибудь получше – переедем, станешь опять работать.
– Понятно. А теперь скажите, что было в ту ночь?
Настя опять всхлипнула. Потом с минуту молчала, подавляя в себе приступы плача. И заговорила ровным голосом:
– Дня за три до этого Калганов с Кончугой заезжали к нам. Вели мирные застольные разговоры… А на другой день все уехали. Ивана вызвали в район, а Калганов с Кончугой подались в тайгу.
– И что ж? Зуев спокойно поехал в район? Он же знал, что Калганов остался поблизости.
– Знал… Предупреждал меня, что нагрянет… Я его успокоила. Говорила, что возврата к прошлому не будет. Ну… и все в таком плане…
Она вдруг попросила:
– Дайте мне папироску.
– Вы ж не курите!
– Бросила. Когда-то курила… С Калгановым.
– Пожалуйста! – Коньков протянул ей пачку.
Она затянулась раза два глубоко и жадно, потом продолжила рассказ:
– В тот же день, по отъезде, Калганов пришел ко мне и стал меня уговаривать уехать с ним. Я заплакала, говорю ему – поздно! А он свое – я, мол, все понял, что был свиньей… Что не может без меня жить… – Она вдруг часто стала всхлипывать, и плечи ее затряслись, потом опять пересилила себя. – Мы встречались с ним. И в ту, последнюю ночь я согласилась с ним уехать. Вот только, говорю, Зуев приедет. Стыдно бежать как ворам.
– Значит, были в ту ночь у него в лагере?
– Была… Он отправил куда-то Кончугу… Уже под утро он проводил меня лесом до пожни. Мы расстались, как нам казалось, ненадолго. Он пошел к себе в лагерь, а я домой. Подхожу к дому, смотрю – дверь в сени растворена и собака лежит на пороге. У меня ноги подкосились, я поняла, что дома Иван. Я хорошо помнила, что закрывала дверь на замок и ключ положила в условленном месте, где мы обычно прячем его. Смотрю на этот черный дверной проем и не могу шага ступить. Оперлась о забор и чую, что сердце готово разорваться… Тут выбежал Иван, растрепанный, с бешеными глазами. И слова не дал мне выговорить – ударил в висок. Я упала. Он стал бить меня ногами и скверно ругался… И вдруг на реке раздался выстрел. Иван словно остолбенел, поглядел туда со страшным испугом. Потом сказал мне: если скажешь кому, что я был ночью здесь, убью. И бросился бежать к реке.
Она опять сделала несколько глубоких затяжек и потом сказала:
– Я еле встала… Отдышалась немного. И пошла туда, в лагерь. Сердце мое билось и ныло нестерпимо вот здесь, – указала она на ключицу. – Я чуяла недоброе. Пришла в лагерь – там пусто. Вышла на косу и увидела его, убитого… Вот все, что я знаю…
– Спасибо, Настя! – Коньков положил на ее руку свою ладонь и слегка пожал пальцы. – Спасибо!
– Вы сейчас арестуете Ивана? – спросила она.
– Ни в коем случае! И прошу вас ничего об этом не говорить. Мы едем на облаву. Благодарю вас! – Коньков первым вышел из пристроя.
В горнице за столом сидели Кончуга и Зуев. Зуев был насторожен и спросил:
– Ну, что будем делать?
– Настя успокоилась… Так что давайте собираться на охоту.
– Да мы готовы! – с заметным облегчением сказал Зуев. – Вы бы поели да выпили.
– А я это сделаю в дороге. Поехали! – сказал Коньков.
18
Лодки Зуева и Кончуги еще засветло дошли до Медвежьего ключа. Тут, на песчаной косе в самом устье ключа, поджидал их рослый бородач с двумя рыжими широкогрудыми амурскими лайками. Это был егерь Путятин; поначалу Коньков не узнал его – он стоял в разосканных под самый пах яловых сапогах, в брезентовом плаще нараспашку и в башлыке с опущенным накомарником.
Он откинул с лица накомарник и степенно поздоровался со спутниками Конькова.
– Вы прямо к ужину угодили, на готовое, – гудел он, добродушно посмеиваясь. – Значит, удачливые.
– Тигр-то не убежал? – спросил Коньков.
– Охотники Дункая сказали, что здесь, в распадке.
