Людмила Бояджиева - Идея фикс
— А как ты поешь?
— Не знаю… — Сид соврал. Вместе с Эмили он пел итальянские песенки и современную попсу. Она сказала: «Ты жуткий талант, любовь моя».
— Думаю, не хуже других, — сделал вывод Гуго. — Как правило, если в человеке теплится искра божья, то есть имеется некое дарованьишко, то выпирает оно сразу во всех направлениях. Гений — другое дело. Это шиза, запредел, фанатизм. А талант — многолик и умеет приспосабливаться… Пойдешь завтра со мной на студию, послушаешь, как работают мои парни, я тебя покажу своему музыкальному боссу. У него даже немые поют. Припомни какую-нибудь песенку, чтобы напеть ему.
— Я как-то сочинил балладу… Про любовь…
— Ага! Гуго, как всегда, прав! Если у парня такая фигура и фотогеничная физиономия — ему нужно только встретиться с Гуго Ламберти! И ты это сделал! Кстати… — Гуго приблизил лицо к щеке Сида и почти шепнул ему на ухо: — Ты не задавал себе вопрос, а что граф ди Ламберти, имеющий десять автомобилей, делал в метро?
— Что? — искренне удивился Сид.
— Искал тебя. Своих «звезд» я откапываю на помойках. В Милане все бродяги любят петь.
Вскоре Сид уже сочинял баллады и готовил к записи персональный диск. Он даже не знал нот! Но с ним работал профессионал, схватывающий на лету то, что напевал Сид. У него получались покоряющие простотой тексты, в которых трагическое, возвышенное переплеталось с осатанелой злостью и убийственным цинизмом. А мелодии получались сами собой, из всего, что вбирал в себя слух.
— Ты — гений, — сказал Гуго, прослушав запись. — Сегодня пойдешь к нашему фотографу, отснимешь все, как он скажет. Ты станешь знаменитостью, парень!
Фотограф оказался странноватым типом. Заставил Сида раздеться, и снимал почти в темноте в каком-то мигающем освещении. Сид терпел, он представлял, как будет держать в руках собственный диск. Его песни называли блюзами. Для Сида они были исповедью. Он говорил в них о том, что даже сам не понимал до конца, но что пронзило его нутро огненными стрелами.
Миланский собор и раздавленный на паперти окурок, близость с женщиной, тело которой священно и грешно. Великое и низменное рядом, боль и радость в одном звуке. Разве это можно забыть хоть на секунду — смерть и рождение, существующие вместе? Или глухую стену одиночества, замуровавшего твое «я», словно в каменном саркофаге?
Нет, Сид не считал себя певцом и тем более — поэтом. Но работавшие с ним люди относились к его диску всерьез, и порой он забывал о сомнениях и страхах, позволяя себе самую величайшую глупость — быть искренним.
— Сегодня у нас торжественный ужин при свечах. Презентация диска. Только ты и я, — объявил в ноябре Гуго.
Странный юмор. Но чего не простишь человеку, спасшему тебе жизнь и вернувшему радость бытия? Однако в гостиной замка и впрямь Сида ждал накрытый на две персоны стол, свечи, цветы. К потолку взлетали чудесно преображенные прекрасной аппаратурой и акустикой зала звуки — слабый, но проникновенно-трепетный голос пел о любви. По спине пробежали мурашки, когда Сид понял, что слышит свой собственный голос, а слова — именно те, что вырвались из склепа его мучительного одиночества.
— Нравится? — Улыбаясь, в дверях появился Гуго. Он был одет с изысканной элегантностью и держал в руках запечатанную коробку.
— Я просто сражен… — Онемев, Сид смотрел на Гуго. Он ненавидел себя за то, что заметил дрожь его рук и нехороший блеск светлых водянистых глаз. И даже вызывающий красноватый оттенок, который приобрели волосы патрона. Не слишком-то радует, если мужик привел себя в такое парадное великолепие ради интимной встречи с юным протеже. Сид постарался отогнать неприятные мысли.
— Выпьем? — предложил граф, беря из ведерка бутылку шампанского. Мастерски откупорил, пустив с хлопком в потолок пробку, и наполнил бокалы. — За успех!
Они выпили стоя. Сид отвел глаза, не выдержав многозначительного взгляда Гуго.
— Извините, синьор ди Ламберти… — Он инстинктивно попятился.
— Ну что за версальские церемонии! — фыркнул Гуго, опускаясь в кресло и предлагая жестом Сиду занять место визави. — Если людей связывает столь многое… Мы ведь давно перешли на «ты»…
Сид этого не помнил. Ситуация предстала перед ним во всей очевидной неприглядности. Надо быть и в самом деле полным кретином, чтобы не разобраться сразу в причинах странных благодеяний. Принимая дары Гуго, Сид тем самым подавал ему надежду. Он побагровел от стыда.
— Знаешь, я ужасно непрактичный. Совсем не представляю, сколько все стоит. Ну, запись и все прочее… Клянусь, я заплачу сполна, как только получу наследство. — Сид присел на краешек кресла.
— Брось, мальчик. Мы же друзья. — Гуго наполнил тарелку Сида. — Здесь трепанги. Древние утверждают, что они действуют возбуждающе.
— Я решил, что деньги, полученные у дяди, вложу в твою студию. Это будет справедливо, правда? И, наверно, достаточно.
— Ну что за маниакальная идея! Послушай-ка лучше свою песенку… О, черт возьми, малыш Сидней знает толк в любви…
— Ты спас меня и заставил петь. Это нельзя оплатить ничем. Только своей жизнью. И все же я не намерен оставаться в долгу.
— Ладно, мальчик. Вложишь свои деньги в студию. Договор мы составим, будешь получать процент от всех дисков. Это золотое дно, не сомневайся. И хватит об этом. — Не отрывая значительного взгляда от парня, Гуго поднял бокал: — За дружбу!
Сид молча выпил. Кусок не лез в горло, но зато шампанское пошло хорошо. Вскоре он почувствовал прилив сил и вдохновения. Да черт с ним, с этим извращенцем! Песни действительно звучали отлично! Есть музыка, деньги, а следовательно — независимость. Эмили предала, но будет другая — единственная, принадлежащая только ему.
— Прости, Гуго. Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Думаю, мы найдем способ остаться друзьями. — Глаза Сида блестели. Вино и звуки его голоса, заполнившие полутемный зал, околдовали его. Гуго не казался уже опасным и мерзким. Сид поднял бокал. — Благодарю за все, что сделал для меня граф ди Ламберти!
— Спасибо, малыш… — Граф зябко передернул плечами. — Меня что-то знобит. Посидим у камина. — Прихватив бокалы, Гуго расположился на диване.
За окнами бушевал холодный ливень. В огромном зале гуляли сквозняки. Сид опустился на медвежью шкуру у камина и протянул к огню руки.
— Иногда мне кажется, что я и в самом деле певец. Ведь получилось неплохо, правда? Даже, наверно, здорово!
— Так и есть, мальчик, — дрогнувшим голосом заверил Гуго. От его веселости не осталось и следа. Приблизившись к Сиду, он положил руку на его бедро.
Сид деликатно отодвинулся.
— Пожалуй, мне пора. Я загостился в этом доме.
Пальцы Гуго, холодные и сильные, впились в тело Сида:
— Не торопись. Самое интересное еще впереди.
— Ты пьян. Поговорим завтра. — Вырвавшись, Сид поднялся.
— Три месяца мы вздыхали друг о друге — достаточная прелюдия для пылкого романа. Я сделал для тебя больше, чем брат или друг. Столь щедрым, внимательным может быть только страстный любовник, — отчеканил жесткий, умеющий повелевать голос.
— Повторяю: ты ошибаешься на мой счет, Гуго. Мне не нужны твои признания. И все это…
С каменным лицом граф передал Сиду коробку:
— Взгляни. Ты хорошо получился, бамбино.
Сид бесконечно долго рассматривал обложку, плохо соображая, что бы это значило — похоже на картинки из порножурналов для голубых, но здорово завуалировано игрою света и тени. И название: «Малыш Сидней поет о своей любви». Он посмотрел на Гуго. Тот ощерил крупный рот в улыбке. За узкими бледными губами скрывались острые желтоватые клыки.
— Теперь дошло? Весь твой диск, все твои песенки — о любви к мужчине. О самой совершенной и прекрасной любви.
— Нет! — Сид с омерзением швырнул диск в огонь. Ему совершенно не было страшно. Только очень, очень противно.
— Да. — Гуго прильнул к его коленям. — Ты сам сказал, что готов расплатиться жизнью… Я подарил тебе славу, а теперь подарю наслаждение…
Отшвырнув графа ногой, Сид бросился прочь. Теперь он не помышлял о самоубийстве, он думал о том, как предаст дело гласности и обратится в суд. Теперь у него были деньги, и гордость, и сила! Поднявшись в свою комнату, Сид взял документы и надел куртку. Он старался подавить охвативший его ужас, подавить нарастающую панику.
Дверь распахнулась. Два крепких парня из охраны Гуго без особого труда скрутили руки отчаянно сопротивлявшемуся Сиду, повалили и прижали коленями к полу. Сид видел возвышавшегося над ним Гуго. Жидкие красноватые пряди прилипли ко лбу, на тонких губах выступила пена. Он был похож на оборотня, начавшего превращаться в шакала.
— Свяжите и вкатите дозу. Доставьте ко мне, — прозвучал свистящий шепот.
Крикнуть Сид не успел — рот заклеила липкая лента. Больше он ничего не помнил. Лишь голос Гуго, прозвучавший издалека:
