Райдо Витич - Синдром синей бороды
— А Лика?
— Лика? Она после не смогла восстановиться в институте, учится в принципе. То беспричинные слезы, то страхи, то головные боли. Таяла и мать вместе с ней. Смотрит на дочь и… — вздохнул тяжко. — Во сне Оля умерла. Обширный инфаркт. Не выдержало сердце. Лика осталась одна. Пыталась устроиться на работу, да кто ее держать будет?.. Вот я и привел ее к нам, настоял на том, чтоб она работала у нас. Вера понятно не довольна, до сих пор считает, что она моя любовница
`Не правда', - прищурился Вадим: зачем Егор лжет? Или Вероника солгала?
— Однако я должен был помочь девочке, а заодно научить, пристыдить Машу, чтоб больше подобного не повторялось. Каждый день видеть пример своей глупости — согласись, любого научит думать, прежде чем делать. Поэтому Лика работала, и будет работать у нас как напоминание Маше о ее неблаговидном поступке.
`Какая же ты, сволочь! Да, вы с мадам достойны друг друга… Ничего, девочка, если только эта история получит подтверждение, я выведу тебя из своего уравнения, и воздам должное. За нас обоих', - подумал Вадим, однако его лицо не отразило и доли истинной мысли. На нем лежала печать сочувствия и понимания.
— Теперь мне ясно, отчего женщины не любят домработницу, но держат ее.
— И будут держать…Я сказал, — зло прищурился Егор, глядя на то место, где за ужином сидела его жена. Он явно опьянел и выглядел жалким, старым, раздавленным, хоть и хорохорился. Давно Вадиму не доводилось видеть брата таким. Впрочем — брата ли? Вадим не испытывал сейчас к человеку сидящему за столом ничего кроме брезгливости. Он казался ему чужим, далеким, и мерзким. Атмосфера столовой словно напиталась миазмами тех мыслей, поступков, что совершал каждый в этой семье в тайне от другого, в оправдание себе.
Вадиму стало душно и неуютно, и захотелось выйти из комнаты, покинуть квартиру, вычеркнуть из своей памяти проведенные в этой клоаке дни вместе с родственниками.
Он решительно встал и вышел. Уйти совсем не получиться: он должен, обязан разобраться, расставить акценты и вернуться домой свободным, чтоб больше ничего не тянуло его в этот город, не лежало камнем на душе.
Входная дверь хлопнула. Ярослав скинул обувь, и с блаженной улыбкой на губах кивнув дяде, пошел к себе.
— Получилось? — насторожился Вадим. Парень задержался у дверей в свою комнату, чтоб бросить еле слышное:
— Да-а, — и скрылся за дверью.
Греков поморщился: судя по блаженной физиономии племянника, Лика щедро отработала зеленую бумажку.
А может, он ошибся? Может, и не было ничего? Попили чай да разошлись?..
Стоп — к чему обольщаться? И какое ему в принципе дело: было, что меж ними, не было? И потом, он сам хотел подобного финала, ввел Лику в игру, направил к ней Ярослава, спонсировал их сближение.
Черт! — поморщился, разглядывая кривые линии рисунка на обоях. И вздохнул: Скверно. Он использовал больную, наивную девчонку, как и Егор. Сознательно, цинично. Так есть ли меж ними разница? `Яблоко от яблони', - кулак невольно впечатался в стену.
В коридор выглянула Маша. Застыла у косяка, затравленно поглядывая на мужчину, суетливо поправила вырез халата.
— Он все рассказал, да? — спросила тихо, приняв хмурый, расстроенный вид Вадима на свой счет.
— Что? — раздраженно переспросил он. Девушка смутилась: с одной стороны ей хотелось уйти скрыться с глаз дяди. Уверить себя, что отец промолчал. И побыстрей заснуть, чтоб, проснувшись, ничего не напоминало ей о сегодняшнем вечере, и все стало как было: она сохранила в глазах Вадима статус милой девушки, доброй, умной, привлекательной.
Но с другой стороны Маша прекрасно понимала, что не сможет заснуть не объяснив, не объяснившись. Не оправдав себя, и не увидев в глазах Вадима привычного уже ей понимания и интереса. Человеческого и мужского. Ей уже не пятнадцать и она прекрасно осознает, что мечтать можно лишь о реальных вещах, и если чего-то хочешь, то, нужно стремясь к цели не бегать от трудностей, а преодолевать их. А значит, не стоит уверять себя, что отец сохранил ее секрет. Наоборот, нужно узнать, что именно отец поведал Вадиму, и признаться в том, что неоспоримо, покаяться в незначительном проступке, чтоб вызвать сочувствие, жалость, а следом и понимание. И тем самым сохранить близкие отношения с Вадимом, его расположение и интерес к ней. Сейчас. Пока он не закостенел во мнении.
— Что тебе сказал папа? — спросила, стараясь смотреть прямо мужчине в глаза.
Вадим заставил себя подойти к девушке. Прислонился плечом к коску напротив и неопределенно пожал плечами, с вялым любопытством поглядывая в комнату. Что-то было в ней не так, как должно быть, но что?
Приглушенный свет от настольной лампы не мешал властвовать полумраку на остальной территории. Тяжелые гобеленовые портьеры задернуты, диван расправлен. Три подушки с выбитыми на наволочках попугаями смотрят в огромное зеркало встроенного шкафа вместе с гобеленовой репродукцией Боттичелли, висящей над постелью. Угловые полочки заставлены портретами в веселых рамках, флакончиками, ракушками, безделушками. Мягкими игрушками, фарфоровыми куклами. Уютно, тепло и удивительно спокойно в комнате. И кажется что живет здесь маленькая, аккуратная и послушная девочка… Только чистота и уют не ее рук дело, а той, что живет иначе. Той, что впору играть в расставленные по полкам игрушки, успокоено засыпать на веселых подушках.
`Вот в чем дело', - понял Вадим, шагнув в комнату: Здесь нет места преступнику, здесь место жертвы. Это Лика должна жить, как Маша.
Вадим взял с полки маленькую куклу в парчовом платье и сел на пуфик, задумчиво разглядывая игрушку: `Интересно, Лике нравятся куклы?
— Ты играешь в куклы? — спросил Машу.
Та качнула головой, усаживаясь на постель:
— Они для красоты стоят.
— Зачем так много?
— Раньше было еще больше. Выросла, половину убрала. А эти мне особенно дороги. От них на душе тепло.
Вадим внимательно посмотрел на девушку: `Чтоб стремиться к душевному теплу, нужно иметь представление и о душе и о тепле. А человек, у которого нет ни того, ни другого, путь он сто раз красив, мил, и умен, кажется фальшивым, как все его рассуждения на эту тему, и воспринимается, как говорящая машина… кукла, не более'.
И вспомнилось ему, как Ира просила его подарить на восьмое марта не духи и мимозу, а куклу. Он бегал по магазинам, пытаясь найти что-нибудь яркое и красивое, подстать ей, но на полках стояли лишь пластиковые однотипные чудища с тупым выражением искусственных морд. В итоге, с глубокими сомнениями он купил две куклы, которые меньше других напоминали своим видом даунят. И искренне переживал, думая, что Ирине не понравится. Но она, вопреки его опасениям, прыгала от радости, чем сильно его озадачила. Ей было семнадцать лет. В этом возрасте обычно уже играют другими куклами — живыми. Но он тогда и мысли об инфантилизме любимой не допустил, вопреки явному проявлению оного, радовался, что она не такая как все. Еще совсем маленькая, беззащитная девочка…
Вадим положил игрушку на постель: Наверное, на этих манекенах девочки учатся играть с мальчиками. А потом с успехом применяют опыт в жизнь, и ломают своих живых подопытных с такой же легкостью, как ручки и ножки кукол.
Странно, когда-то он ничуть не печалился об отведенной ему роли…
Маша, заметив странный взгляд Вадима, устремленный на фарфоровую барышню, подумала, что он не понимает её пристрастия к подобным вещицам:
— Глупо, да? Это потому что у вас нет детей. Но представьте у вас появиться ребенок — девочка… — и осеклась, встретившись с бесстрастно холодным взглядом черных глаз. Маше стало не по себе. — Прости. Я лезу не в свое дело.
— Дети… — задумчиво протянул Вадим, разглядывая девушку. Она могла быть его дочерью. Много раз он думал о том, что у них с Ириной могли родиться дети: такая вот красавица — дочь, и умница — сын, как Ярослав. И впервые Греков ничуть не сожалел, что этого не случилось. — Дети — хорошо. Я очень хотел детей…
Но Ингрид считала, что современной женщине дети не нужны. Кате хватало хлопот с одним ребенком, однако проживи она дольше, возможно у Вадима и появился бы родной сын, а не приемный. Ира?… Как он обрадовался, узнав, что она беременна! И даже мысли не допустил, что ребенок нужен ему, и абсолютно не нужен ей. Целых пять минут он был по-настоящему счастлив…
— Моя последняя жена была слишком честолюбива, чтоб позволить ребенку ломать ее планы. Ты знаешь, что она повесилась?
Маша кивнула, пряча глаза: ее бестактность травмировала мужчину. И о чем она думала, затеяв разговор о детях?
— Три года она неустанно трудилась над тем, чтоб войти в мое дело на правах не жены, но партнера. И я готов был в итоге согласится, взять ее к себе, но она сообщила о беременности, и я передумал. Она должна была выносить и родить здорового ребенка, подготовиться к роли матери. Я смел думать, что это важнее для женщины, чем карьера. Да и зачем ей карьера? Она была обеспечена, имела все, что не пожелает. Но есть люди, которым сколько не давай — мало… Она решила сделать аборт. Я возмутился, и чтоб она не натворила глупостей, отвез ее подальше от соблазнов цивилизации. У меня прекрасный дом на берегу фьерда. Безлюдно, тихо, только шум волн, звон вереска и песни ветра. Прекрасное место для будущей матери. Дом теплый, благоустроенный, а что нет TV и телефона, так зачем они нужны? Все что нужно я привозил каждые три дня, а потом и каждый день: продукты, книги, журналы… врача. Думал срок будет больше, блажь пройдет, все наладится. И Андерс, наш врач, уверял, что так и будет. Психика женщины в первые месяцы беременности перестраивается из-за бурной гормональной перестройки и выдает срывы, капризы. Женщина сама не понимает, что делает… Ничего не наладилось. Слезы, истерики, скандалы. Она стала похожа на помешанную. Один и тот же сценарий вечера ежедневно. Я терпел — месяц, три. А в тот день не поехал домой ни потому что не мог — дела — не хотел. Устал. Поехал на следующий день.
