Рафаэль Кардетти - Парадокс Вазалиса
Указав на Элиаса Штерна как на обладателя «De forma mundi» еще раньше, чем Валентина закончит изучать палимпсест, Вермеер не только превратил старика в живую мишень, но и, судя по всему, «помог» Валентине лишиться работы.
Несколькими часами ранее, когда она признала свою оплошность, Штерн не сказал ничего, хотя сама Валентина предпочла бы, чтобы он отчитал ее и в клочья разорвал контракт. Такую реакцию она поняла и даже приняла бы.
Вместо этого Штерн приказал Франку отвезти ее домой. Пообещав позвонить на следующий день, он посоветовал хорошенько отдохнуть и постараться забыть о случившемся. Все это сильно смахивало на тихое, безболезненное увольнение. И хотя подобное расставание было совсем не похоже на ее бурное изгнание из Лувра, результат был тем же.
— Вот ведь мерзавец… — пробормотала Валентина, бросив на экран прощальный взгляд.
Не в силах больше смотреть на злосчастный текст, она выключила компьютер, откинулась на спинку стула и широко потянулась. Строчки статьи продолжали танцевать перед полузакрытыми глазами.
Другие слова, не менее жестокие, накладывались на те, что написал Вермеер. Разница лишь в том, что эти, в отличие от слов голландца, прочитали миллионы. Речь шла о весьма значительной для человечества утрате, вызванной ошибкой одного-единственного человека.
Ее, Валентины Сави, ошибкой.
Одна из газет и вовсе смешала ее имя с грязью, словно она была убийцей, а может, и кем похуже.
Грудь как будто сдавило обручем. Она все испортила. В который уже раз.
Что бы она ни делала, у нее ничего не выходило. Как ни пыталась она выпорхнуть из того садка, в котором билась вот уже два года, все усилия оказывались тщетными. Все впустую.
Дела никогда не поправятся. К прежней жизни уже не вернуться.
Валентина закрыла лицо руками. Даже слезы ее оставили. И только болезненное ощущение собственной никчемности никуда не ушло.
Ее духовные силы были на пределе. Перед ней высилась гигантская стена, и она чувствовала себя слишком одинокой, чтобы попытаться ее преодолеть.
Валентина схватила мобильный и набрала номер Марка Гримберга.
— Да? — послышался его голос.
— Марк… Ты нужен мне. Можешь ко мне приехать?
— Скоро буду.
Обойдясь без лишних вопросов, бывший коллега тотчас же отключился, словно уже понял, что в этот вечер Валентина не откажет.
19
Уборная оказалась не менее роскошной, чем галерея. Такая сама по себе заслуживала посещения: повсюду мрамор, на смесителях — логотип Старка [20], алюминиевые писсуары начищены до блеска, чтобы посетители могли лицезреть себя, не отрываясь, так сказать, от дела. Все для современного человека. Высший класс.
Воспользовавшись многочисленными возможностями, предлагаемыми писсуаром, Давид ополоснул лицо и снял, дабы высушить, пиджак. На галстук и сорочку водка с шампанским почти не попала, что позволило обойтись без раздевания. «И то хорошо», — подумал он.
В результате долгого нахождения под сушильным аппаратом пиджак заметно помялся, а вот запах алкоголя так и не выветрился. «Если ни к кому не подходить ближе, чем на два метра, небольшой шанс избежать репутации закоренелого пьянчужки все же остается», — решил Давид.
Два здоровяка в темных костюмах, вошедшие в уборную, судя по всему, тоже заботились о своем внешнем виде. Их мрачный прикид идеально сочетался с грубыми физиономиями. Наиболее презентабельный из двоих походил на Микки Рурка после его проигранных боев на ринге и неудачных пластических операций. Другой в борьбе за главный приз на конкурсе красоты обошел бы и Уинстона Черчилля. Припухлость от кобуры под пиджаками лишь усиливала эффект реализма.
Второй тип запер дверь уборной и замер у выхода — ноги расставлены, руки сложены на груди.
Давид ощутил беспокойство. Похоже, эти двое заглянули сюда отнюдь не облегчиться. Его внутренний детектор неприятностей отчаянно замигал. Если эти двое парней действительно те, кем, как он полагал, они были, пятна от попавшего на пиджак спиртного рискуют оказаться меньшей из его забот.
Не питая особых иллюзий, Давид мысленно взмолился о том, чтобы посетители галереи в массовом порядке ринулись к уборным, объевшись несъедобных птифуров.
Разумеется, на помощь никто не спешил.
Более высокий — тот, что напоминал Микки Рурка в его постапокалиптический период — направился к нему со всей небрежностью, какую позволяли полтора центнера мышц.
Давид открыл рот, дабы потребовать объяснений, но незнакомец не дал ему такой возможности, ударив кулаком в левый висок.
Перед глазами вспыхнула добрая тысяча разноцветных звездочек, и он отлетел к стене. Боль — грохочущая, разрывная — пришла несколькими долями секунды позже, тогда как из рассеченной брови хлынула кровь.
Давид захрипел от боли, попытавшись вложить в хрип как можно больше мужественности, но тот вышел скорее жалобным.
— Что, черт возьми…
Вместо ответа великан врезал мыском туфли по животу, прямо под ребра. Тотчас же ужасное жжение распространилось по всей брюшной полости, там, где, по расчетам Давида, должен был находиться пресс. На какое-то мгновение боль в животе вытеснила головную, затем они сложились воедино.
Давид никогда не думал, что ему может быть так плохо. Казалось, в животе поселился совершенно недружелюбный инопланетянин, а не менее паршивый младший брат последнего проник в мозг.
Он не нашел в себе сил даже на то, чтобы застонать, лишь свернулся клубком на полу, поджав колени к груди и закрыв руками лицо. Мысль о том, что сейчас на него посыплются и другие удары, он воспринял довольно спокойно. Несколько лет назад, после одной из дискотек, ему тоже сильно досталось, но последствий для здоровья то избиение не имело.
Но вот лицо… Лицо являлось его главным коммерческим аргументом — в нем он нуждался для нового жизненного старта. И не мог позволить себе спокойно смотреть на то, как его будут обезображивать, не зная даже, что послужило тому причиной.
— Черт… — промычал он. — Как же больно…
Тип схватил Давида за галстук и приподнял сантиметров на двадцать. Обмотанный полоской ткани кулак остановился на уровне узла галстука, а запястье развернулось на сорок пять градусов, в результате чего кислород тут же перестал поступать в легкие жертвы.
Дабы пресечь дальнейшие попытки сопротивления, громила позволил Давиду позадыхаться примерно с минуту. Это небольшое баловство было совершенно напрасным, так как пострадавший не имел ни малейшего намерения выставлять какие-либо претензии на верховенство.
Давид уже начал терять сознание, когда незнакомец ослабил хватку, дав ему возможность сделать несколько жадных вдохов. Затем, потянув за галстук, помог Давиду подняться.
Складываясь вдвое от боли, Давид оттолкнул его руку и попытался выпрямиться. Даже полумертвый, он сохранял еще остатки гордости.
— Давид Скотто? — поинтересовался громила.
— Самое время это узнать… И что бы вы сделали, если ответ был отрицательным?
Изобразив двумя пальцами свободной руки ствол пистолета, тип приставил их к виску Давида, и губы его сложились в безмолвное «бух!». Похоже, он относился к тому типу людей, которые умеют быть убедительными, несмотря на ограниченный словарный запас.
Не умничай. А главное — не провоцируй его.
Давид несколько раз повторил про себя это базовое правило. Это животное вполне может вытащить пушку и прихлопнуть его здесь же, сию же минуту, не колеблясь. Да и место для насильственной смерти весьма подходящее: в уборной больше мрамора, чем на всем кладбище Пер-Лашез. Один лишь взмах губкой — и следов крови как не бывало. Дизайнер интерьера потрудился на славу.
— Что вам от меня нужно? — спросил Давид, прерывисто дыша.
— Где миниатюра? Куда ты ее засунул?
Озадаченный, Давид на какое-то время потерял дар речи. Как ни пытался он заставить мозг работать на всю катушку, результат все равно получался равным нулю.
— Полагаю, — промолвил он наконец, — если я скажу, что не знаю, о чем идет речь, вы продолжите меня избивать.
Тип улыбнулся, обнажив выдающиеся челюсти, которым позавидовал бы любой неандерталец.
— А сам как думаешь?
— Ладно, подойдем к проблеме более конструктивно… Вы не могли бы выразиться конкретнее?
— Листок из книги, на нем — миниатюра.
— Повторяю: у меня нет никакой миниатюры.
— Значит, она была у твоего профессора.
— У моего профессора? Вы имеете в виду Альбера Када?
Неандерталец кивнул.
Потупив взор, Давид принялся внимательно изучать мыски своих туфель.
— Что такое? — спросил громила.
— Боюсь, это вам не понравится… — пролепетал Давид, не осмеливаясь поднять глаза.
— Выкладывай, придурок.
— Када никогда не показывал мне никакой миниатюры. А теперь он мертв.
