Светлана Алешина - Акула пера (сборник)
Одним словом, когда мы добрались до больницы, я находилась в самом дурном расположении духа и мечтала только об одном: как бы побыстрее развязаться с этим неприятным делом.
Здание медсанчасти утопало в предрассветных сумерках. Большинство окон были темны, дверь приемного покоя была заперта изнутри. Мы позвонили и стали ждать. Через минуту загремел засов, и наружу выглянула молодая медсестра в аккуратном белом халатике. Поеживаясь от прохладного ветерка, она озабоченно спросила, что случилось.
– Да ничего не случилось, – сказала я. – Cегодня дежурит Трофимов Александр Михайлович?
– Вообще-то, дежурит, – ответила девушка. – Вам он нужен? Вообще-то, подождите, я сначала посмотрю… Вообще-то, Александр Михайлович сейчас, наверное, отдыхает…
Мне надоели эти бесконечные «вообще-то», и я решительно отодвинула медсестру в сторону, сказав при этом:
– Вообще-то, если он дежурит, то о каком отдыхе может идти речь?
Девушка изумленно открыла рот и позволила мне войти. Виктор шагнул за мной следом, смущенно пробормотав: «Пардон!» Медсестра пришла в себя и поспешила за нами, оправдываясь на ходу:
– Вообще-то, у нас дежурство с правом сна! Так что вы зря думаете…
Если бы она могла знать, о чем я думаю!
Отчаявшись удержать нас, девушка вырвалась вперед и первой открыла дверь кабинета, где находился дежурный врач. Взволнованным голосом она прямо с порога объявила кому-то о нашем вторжении, но тут же следом мы сами подтвердили факт своего присутствия, и медсестра умолкла, с тревогой глядя на нас.
В кабинете находился один Трофимов. Несмотря на поздний час, он выглядел подтянутым и безупречно чистым, как врач с плаката. Белый халат, шапочка – все было как положено. Но вот лицо его мне не понравилось – постаревшее, осунувшееся, с темными кругами под глазами. Сейчас он сам был похож на тяжелого больного.
Увидев нас, Александр Михайлович на мгновение оцепенел, и в глазах его мелькнуло отчаяние. Несколько секунд он молча разглядывал нас, а потом махнул рукой медсестре.
– Ладно, Ольга, ты можешь идти! – глухо сказал он.
Девушка слегка замешкалась, и тотчас все напряжение, копившееся в душе Трофимова, выплеснулось наружу в раздраженном крике:
– Я сказал тебе, выйди!
Ни в чем не повинная Ольга обиженно шмыгнула носом и опрометью выбежала за дверь.
– Нервничаете, Александр Михайлович! – укоризненно заметила я.
Трофимов ничего не сказал и лишь враждебно посмотрел на меня. Да, с тех пор как мы с ним познакомились, он резко изменился. Просто доктор Джекил и мистер Хайд какой-то! От былого взаимопонимания не осталось и следа.
– Может, предложите нам сесть? – спросила я.
Трофимов кивнул, опять не рискнув открыть рот. Наверное, он был сейчас в таком состоянии, что не мог разговаривать. «Ну что ж, выслушать-то он нас сможет», – подумала я, усаживаясь на скрипящий стул напротив доктора.
– Начну без предисловий, – сказала я. – Сегодня ночью арестован Панкратов. Вряд ли вам знакома эта фамилия, Александр Михайлович, поэтому поясняю: это тот самый обыкновенный мужчина, который приходил навещать Самойлову. Догадываетесь, к чему я клоню?
Трофимов, казалось, никак не отреагировал на мое сообщение. Только на лбу у него выступили крупные капли пота. Он, не мигая, смотрел на меня и будто ждал продолжения. Однако я молчала, и немного погодя Александр Михайлович заставил себя заговорить.
– Зачем вы мне это рассказываете? – надломленным голосом произнес он. – Я не понимаю.
– Завтра за вами придут, – объяснила я. – Вас будут допрашивать. У вас будет очная ставка с Панкратовым. Вы уверены, что все это выдержите?
На Александра Михайловича было больно смотреть. Он опустил глаза, слишком резким движением выдвинул ящик стола, трясущимися руками вытряхнул из пачки сигарету и попытался закурить. Пальцы его прыгали, и он никак не мог зажечь спичку.
– И что же вы мне предлагаете? – почти умоляюще выкрикнул он, не прерывая своего занятия.
– Если совесть у вас нечиста, вам лучше оформить явку с повинной, – твердо заявила я. – Тогда вы можете рассчитывать на снисхождение суда.
Спичка наконец вспыхнула у Трофимова в пальцах и беспомощно прогорела почти целиком. Александр Михайлович сидел, будто окаменев, и даже не почувствовал боли, когда огонь добрался до его ногтей. Он только с недоумением посмотрел на свои пальцы, испачканные сажей, и вдруг вскочил. Незажженная сигарета полетела на пол.
Трофимов метнулся к окну, несколько секунд бессмысленно вглядывался в темноту двора, затем вернулся к столу и опять рухнул на стул. Он был бледен.
– Хорошо, я сделаю это, – неожиданно произнес он бесцветным голосом. – Я должен это сделать прямо сейчас?
– Вы еще успеете сдать дежурство, – успокоила я его. – Только потом сразу отправляйтесь в прокуратуру. Времени у вас совсем немного.
Доктор посмотрел на меня жалким измученным взглядом.
– Нет, я не стану дожидаться, – упрямо сказал он. – Там наверняка должны быть дежурные. Я отправлюсь прямо сейчас. В конце концов, зайду в любое отделение милиции…
– А как же ваши больные, доктор? – напомнила я. – Вдруг здесь без вас что-то случится?
– Вы полагаете, в таком состоянии я могу думать о больных? – воскликнул Трофимов. – Я позвоню коллеге. Он живет рядом и закончит дежурство.
– Это другое дело, – заметила я. – Между прочим, вас не стали брать сегодня ночью именно поэтому – чтобы не отвлекать от работы.
– От работы! – с отчаянием повторил Трофимов и, застонав, сжал голову руками. – Господи, они не хотели отвлекать меня от работы!
Через некоторое время он опять посмотрел на меня и спросил с болезненной гримасой:
– Вы, наверное, меня презираете, да? Конечно, презираете! Ну что ж, я это вполне заслужил, но… Понимаете, у каждого, видимо, есть свой предел прочности. Это как рост и цвет глаз. Природа дает их вам, и вы не в силах ничего изменить… Я всегда считал себя достаточно самостоятельным человеком. Я могу принимать решения. Я был уверен, что обладаю твердым характером… И все это, понимаете, оказалось пшиком, лопнуло как мыльный пузырь! Я оказался слабаком, вот и все! Теперь я знаю совершенно определенно – я слабак! С этим и буду жить дальше…
– Может быть, вам стоит поберечь свою исповедь для официальных лиц? – спросила я, потому что смотреть на расклеившегося доктора было почти невыносимо.
– Я хочу объяснить это именно вам! – ответил Трофимов. – Чтобы вы поняли: я никакое не чудовище, я именно и есть обыкновенный слабый человек! А тот, кого вы называете все время обыкновенным, – вот он и есть чудовище! Я просто не мог противостоять этому зверю. Он словно вышел из ада, понимаете? В эту ночь он пробрался сюда, как призрак, никто его не видел! Он приставил мне к горлу бритву и пообещал зарезать, если я пикну хоть слово. Я понял, что для него это проще, чем убить муху! Что я мог поделать? А потом – вы не поверите – он назвал мой домашний адрес и предупредил, что зарежет моих родителей, если я не сделаю так, как он захочет…
– И чего же он захотел? – спросила я.
Александр Михайлович отер вспотевшее лицо.
– Сначала он спрашивал, что за женщина крутится возле Самойловой, – то есть о вас… Я не знал, чем это может вам навредить, но я все ему рассказал…
– Что именно – все?
– Ну, что вы искали какую-то записку, что хотите переснять фотографию… И что вы работаете в газете «Криминальный город» тоже…
Честно говоря, у меня после этих слов глаза полезли на лоб.
– В какой газете? – изумленно переспросила я. – Вы сказали, что я из «Криминального города»?
– Ну да, – покаянно признался Трофимов. – А разве это не так?
Мы с Виктором переглянулись. «Криминальный город» был старинным и главным конкурентом «Свидетеля». Александр Михайлович нас просто перепутал. Но за это мы могли быть ему только благодарны: возможно, эта ошибка сбила с толку Панкрата и в конце концов привела его в западню.
– Вообще-то мы из газеты «Свидетель», – мягко пояснила я. – Но, в сущности, какая разница? Рассказывайте дальше!
– Дальше началось самое страшное, – с рыданием в голосе проговорил Трофимов. – Он потребовал, чтобы я убрал Самойлову. Сказал, что у нее никого нет, кроме племянницы, а та не станет поднимать шум, согласится обойтись без вскрытия… Не знаю, что со мной случилось, – я был словно в бреду. Но он ясно сказал, что расправится с моими родителями и мне всю жизнь придется жить с чувством вины. Я предпочел смерть чужого человека… – Он замолчал, опустив голову и уронив руки.
– Каким образом вы убили Самойлову? – спросила я.
Александр Михайлович вздрогнул и поднял глаза.
– Утром ей поставили капельницу, – сказал он. – Вы знаете, что она находилась одна в палате. Мне не составило никакого труда зайти туда, когда меня никто не видел, и ввести ей в вену лошадиную дозу сердечного гликозида. Это заняло не более минуты. Наверное, она даже не успела ничего понять… Я спрятал шприц в карман и ушел в ординаторскую. О ее смерти мне доложили минут через десять… Мы, естественно, что-то делали, пытаясь вернуть ее к жизни, но я-то знал, что все уже кончено… А буквально через полчаса нагрянула племянница Самойловой, которая выразила желание похоронить свою тетку… Но дальше я плохо помню – все было будто в тумане…
