Кир Булычев - Гибель поэта

Газик съехал с шоссе на проселочную дорогу и, почти не снижая скорости, помчался к колхозу. Стало трясти. Сонечка грустила. Зою Платоновну подкинуло посильнее, она ударилась головой о брезент, и тут же вспомнила: эти строки записаны неправильно. «…Ради сладкого труда, ради вольности высокой собралися мы сюда…» Вот так должно быть. Но почему?

- А кто у вас ведает литературой?

- Специально никто, сами понимаете, - сказала Сонечка. - Но вся культура на Мухоморине. Культура и молодежь. Он буквально разрывается. Народу у нас мало… Поэзия в газете не на первом месте.

- Мухоморин сам стихи пишет?

- Он по образованию техник.

- Ага, - сказала Зоя Платоновна. - Ради вольности высокой…

3

Когда они вернулись из колхоза, Зоя Платоновна, наскоро перекусив в буфете, отправилась в школу № 2, гимназическое здание с колоннами, которое стояло на той же площади, что и гостиница.

Она поднялась в учительскую. Зоя Платоновна двадцать лет проработала в школе, преподавала историю, во многих школах побывала и не могла никогда отделаться от ощущения, входя в учительскую, что она здесь уже была. Наверное, так случается с пилотом, попавшим на незнакомый аэродром. То же дело, те же проблемы, те же люди и столы… или бензовозы.

Ей повезло. Преподавательница литературы старших классов, очень толстая смешливая курчавая брюнетка, еще была на месте и даже никуда не спешила. Зоя Платоновна отрекомендовалась ей, потом они поговорили о всяких пустяках, о Москве, где Ирина Федоровна не была двенадцать лет, но собиралась поехать будущим летом, о смерти актера Высоцкого, подробности которой интересовали всех в этом городке, но о чем ничего сенсационного Зоя Платоновна рассказать не могла. Потом Зоя Платоновна перешла к делу.

- Вы городскую газету читаете? - Спросила она.

- Разумеется. - Ирина показала на растрепанную подшивку, лежавшую в углу на столе.

- Вам не встречалось там имя Крымского-Москвича?

Молоденькая учительница биологии, которая из любопытства не уходила домой, делала вид, что листает журнал, а в самом деле старалась не пропустить ни слова из разговора знатных дам учительского мира, хихикнула.

- Про октябрят, - улыбнулась Ирина. - Мы об этом даже хотели письмо в газету написать. Нельзя же так обращаться с поэзией. У нас город старинный, с традициями…

- У нас Батюшков дважды останавливался, - быстро сказала биологичка, - и Тургенев проезжал. У нас школьный музей будет. Обязательно сделаем, когда директор помещение выделит.

- Я была буквально возмущена, - сказала Ирина Федоровна, - а потом как стала смеяться… так и смеялась до утра. Не поверите. А вас почему это интересует?

В самом деле, подумала Зоя Платоновна, почему это меня интересует? Неужели я с возрастом становлюсь этакой занудной бабусей, которая всюду сует свой нос и пишет письма в газеты, чтобы в соседнем доме перестали играть на тромбоне? Что меня дернуло отправиться в школу? Неправильность в словах стихотворения местного старьевщика? И какое мне дело до местного старьевщика? Что это, врожденное чувство справедливости? Зачем тогда тратить силы по пустякам? Ну, знакомые строчки. В поэзии теперь уже почти все знакомое. Один известный поэт написал очередное стихотворение о любви и заявил во всеуслышанье, что «тема любви наконец закрыта». Никто не послушался этого революционера. И продолжают писать о любви, пользуясь несколькими рифмами и того меньшим числом стихотворных размеров.

Наверное, дело в том, что она - азартный человек, авантюрист. В облике скромной пенсионерки. И когда ей судьба показывает уголок тайны, в странно устроенной душе Зои Платоновны вспыхивает испепеляющий огонь желания эту тайну разрешить. Даже если эта тайна остальному человечеству кажется совершенным пустяком.

- Я прочла последние произведения Крымского-Москвича, - сказала Зоя Платоновна. - Вы их видели?

- Мы после того стихотворения на его фамилии глаза зажмуриваем, - сказала Ирина Федоровна.

- И псевдоним у него дикий, - заметила биологичка.

- А я вот не зажмурилась, - сказала Зоя Платоновна. - Можно, я вам покажу?

Она раскрыла подшивку, стала листать. Учительницы поднялись, склонились над подшивкой. Вот и стихотворение.

- Скажите, вам оно ничего не напоминает? Биологичка первой пробежала его глазами и сказала:

- Значительно лучше. Он что, курсы кончил?

- Курсы… - сказала задумчиво Ирина Федоровна. - Нет, не курсы. Кто же это… кто же это…

- А если труд будет сладким, а вольность высокой? - спросила Зоя Платоновна.

- Ах! - обрадовалась Ирина Федоровна. - «Песня» Николая Михайловича, он ее в двадцать седьмом году написал. Дура я, дура старая…

- В двадцать седьмом БАМ еще не строили, - сказала биологичка.

- «Благодетельною силой / С нами немцев подружило / Откровенное вино», - сказала Ирина Федоровна. - Вы, голубушка, ошиблись в своих расчетах на сто лет. Речь идет о поэте Николае Михайловиче Языкове, современнике Пушкина.

- А как же БАМ? - Биологичка никак не могла смириться с мыслью о литературном воровстве.

- Ну а это? - спросила Зоя Платоновна о предыдущем стихотворении.

- Это? Дай бог памяти… колхозные поля… а если без них? Это не Дельвиг, а? Очень похоже, что это Дельвиг.

- Ой! - сказала биологичка - Такой скандал в нашем городе… Самый настоящий плагиатор. А я думала, они бывают только в больших центрах…

4

К четырем часам Зоя Платоновна вернулась в редакцию и увидела наконец самого Крымского-Москвича, он же Грянулло. Поэт не почувствовал опасности, когда Зоя Платоновна вошла в комнату, где Мухоморин выслушивал его монолог. Он кинул равнодушный взгляд на незнакомую бабку. Зоя Платоновна села за свободный стол и сделала вид, что пишет.

Крымский-Москвич, согбенный мужчинка неизвестного возраста, подчеркнуто и даже принципиально серый, будто покрытый пылью, медленно и солидно водил в воздухе перед лицом юного Мухоморина пачкой исписанных листов бумаги и ровным, занудным, всепроникающим голосом повторял:

- Моему новому циклу нужно место по праву. Я разные темы охватил, можно сказать, в комплексе, понимаешь?

- Нет места, Сидор Сергеевич, - отбивался Мухоморин. - Нету, откуда у нас место - всего две полосы, и выходим три раза в неделю. Сами понимаете.

- Вопрос об важности, - говорил поэт. - Вопрос об качестве. Я же не с улицы пришел, я сюда каждый день, можно сказать, прихожу. Если печатать не будешь, я напишу, знаешь, не стихами, железной прозой напишу, какие зажимы здесь у вас происходят. А сам в Москву поеду, печататься там начну, тогда заплачете горючими слезами, что мой талант губили…

- Но мы же обещали, Сидор Сергеевич, - сказал юный Мухоморин. - Мы ваше стихотворение берем. При первой возможности…

- Всe ясно - сказал поэт. - Сначала печатали, а потом преграды пошли. Это знак, да? Знак, да?

Мухоморин пожал плечами, глядя в стол. Он предпочитал отмалчиваться.

- А можно мне посмотреть ваши стихи? - спросила вежливо Зоя Платоновна.

- А вы кто такая будете?

- - Я из Москвы приехала, в командировку. Фотокорреспондент, - сказала правду Зоя Платоновна.

- Конечно, - обрадовался Мухоморин. - И вам мнение нового человека интересно послушать.

Серый человечек уперся в глаза Зое Платоновне своими черными точками, самым ярким пятном налице, пронзил ее насквозь, рассмотрел изнутри - бывает же такой въедливый взгляд, - решил, что достойна, и щедрым жестом положил перед ней стопку листов, исписанных ровным с завитушками канцелярским почерком. Теперь Зоя была готова к тому, что увидит, она быстро проглядывала строки, не обращая внимания на модернизированные заголовки типа «Песня борцов за гражданские права коренных представителей населения США», под которым скрывалось известное стихотворение Полежаева «Песнь пленного ирокезца». Некоторые стихотворения были безнадежны, и их Зоя Платоновна полностью отнесла на совесть Крымского-Москвича, происхождение других угадывалось. Были и не угадываемые, но относящиеся к определенному времени - к первой половине прошлого века. Безусловно, к первой половине…

- Ну и как вам? - спросил поэт. - Впечатление оказывает, а?

- Оказывает, - осторожно сказала Зоя Платоновна, возвращая листы. - Много написали.

- И я говорю, что много, выпуску меня большой, надо как-то утилизацию проводить. А они мне не хотят газетной страницы пожертвовать.

- Вы уходите? - спросила Зоя Платоновна.

- Нет еще… - Но тут поэт увидел, что, пользуясь моментом, юный Мухоморин сбежал из комнаты. И даже прихватил с собой портфель.

- Не вернется он, - сказала Зоя Платоновна. -Я знаю таких молодых людей, у которых не хватает духа сказать человеку «нет».

- А он хотел сказать мне «нет»? - Серый поэт вышел вслед за Зоей Платоновной в коридор.

- Именно так. Но мне нужное вами поговорить. Вы не возражаете?