Михаил Черненок - Архивное дело

— Понятых здесь возьмем или в Серебровку заедем? — обращаясь вроде бы ко всем сразу, спросил прокурор.

— Зачем лишний крюк делать, — ответил Бирюков. — Надо кого-нибудь из пенсионеров отсюда прихватить.

Возле машины, словно из-под земли, вдруг появился морщинистый старичок в стоптанных сапогах и в пестрой, чуть не до колен рубашке навыпуск. Приподняв над всклокоченной головой серенькую кепчонку, он показал в безмятежной улыбке два ровных ряда вставных зубов и неожиданно громко для своего малого роста поздоровался:

— Здравия желаю, граждане-товарищи!

Участковый с удивлением уставился на старичка:

— Откуда ты взялся?..

Тот опять широко расплылся в улыбке:

— В сельмаг, Федорыч, за компотом пришел, а Бронька Паутова говорит, что головомойку от тебя получила и не торгует ныне сливянкой.

— Обрадовался! Знаешь, какой это компот?

— Не, не знаю. Вчерась я проворонил — телевизер глядел. Мужики подсказали, дескать, вкусная штука… — Увидев в машине Антона Бирюкова, старичок приветливо кивнул ему и, понизив голос, спросил Кротова: — Кажись, к Ерошкиной плотине навострились?..

— Тебе откуда про плотину известно? — снова удивился Кротов.

— Бронька в сельмаге трезвонит, будто Толик Плюшкин так ухайдакал бульдозером у плотины человека, что ни кожи, ни рожи — одни косточки остались.

— Ты чего мелешь, Иван?!

— Ей-Богу, Федорыч, Бронислава с такой речью выступает. Щас Арсюха Инюшкин допытывается у нее, какую преступлению его сынок учудил.

Кротов повернулся к прокурору:

— Видите, товарищ Белоносов, каким образом на селе из мухи слона делают?..

— Придется этого товарища пригласить в понятые, чтобы не распространял по селу ложные слухи, — сказал прокурор и сразу спросил старичка: — Как ваша фамилия?

— Мое фамилие Торчков Иван Васильевич, пенсионер, — одним махом ответил тот.

— Вы, Иван Васильевич, согласны быть понятым?

— А в чем заключаются эти функции?

— Поприсутствуете при осмотре местности. Потом протокол подпишите.

— Землю копать не придется?

— Лично вам — нет.

— Тогда согласен. Умственную работу я люблю.

— Садитесь в машину.

На морщинистом лице Торчкова появилось замешательство:

— А нельзя для компании еще и Арсюху Инюшкина прихватить из сельмага? Он тоже на пенсии баклуши бьет.

— Позовите его.

Торчков, по-утиному переваливаясь, быстро сходил в магазин. Отец Толика Инюшкина, Арсентий Ефимович, годами был ровесником Торчкова, но комплекцию имел столь внушительную, что Торчков рядом с ним казался ребенком. Топорща гусарские усы, Инюшкин смурно подошел к машине. Поздоровался. Узнав от участкового, что Толик «виноват» лишь в том, что при завмаге Паутовой очень сбивчиво сообщил о загадочном обнаружении у Ерошкиной плотины, Арсений Ефимович повеселел и согласился в понятые. Когда все уселись в машину и шофер тронул с места, Антон Бирюков обратился к устроившемуся рядом с ним Торчкову:

— Как живется, Иван Васильевич?

— Чо, Игнатьич, мне теперь не жить, — жизнерадостно ответил тот. — С утра до вечера дурака валяю, а пенсионная сотняга регулярно каждый месяц в карман поступает.

— Хозяйство держите?

— Этим скучным делом у меня Матрена Прокопьевна заворачивает. Привыкла на ферме за колхозными коровами ухаживать, дак теперь, когда на пенсион оформилась, собственную буренку, будто дите малое, лелеет.

— Ну, а лично вы чем занимаетесь?

— Он же сказал, что дурака валяет, — иронично усмехнувшись в усы, вставил Арсентий Ефимович.

Торчков косо глянул на Инюшкина:

— Помолчи, Арсюха, со своими подковырками. Если нечего сказать, не встревай в сурьезный разговор. Мы с Игнатьичем больше года не видались, дай нам спокойно покалякать. — И снова повернулся к Бирюкову. — Я, Игнатьич, теперь главным образом телевизер гляжу. Чтоб не отстать от времени, за перестройкой наблюдаю.

— И как она, перестройка, идет? — сдерживая улыбку, опять спросил Антон.

— Надо сказать, намечаются коренные перемены к лучшему. Самые что ни на есть злободневные проблемы без всякой утайки ребром ставят. Высоких тузов, которые тайком сопротивляются новым методам работы, за грудки берут. К примеру, сегодня утром показывали увлекательную беседу с крупным начальником из хлебобулочной промышленности. Вот досталось бюрократу на орехи! Повертелся он ужом. Особенно наседал один подковыристый очкарик. Мол, как же это, уважаемый товарищ, получается, что при нашем развитом хозяйстве итальянские макароны всеж-таки длиннее наших? Крепко бюрократ стушевался, но тут же выдал ответ в том смысле, что, дескать, зато наши — толще итальянских…

Бирюкову показалось, будто «уазик» встряхнулся от дружного смеха. Даже насупленный участковый Кротов и тот смущенно хохотнул. Торчков удивленно закрутил головой:

— Вы чо, мужики?.. На полном сурьезе говорю…

— Ты, Ваня, и на серьезе такое ляпнешь — хоть стой, хоть падай, — сквозь смех проговорил Инюшкин.

— А ты, Арсюха, только бы и ржал, как жеребец, — огрызнулся Торчков и обиженно уставился в боковое стекло.

Проселочная дорога среди березовых рощиц приближалась к Ерошкиной плотине. С небольшого взгорка она опустилась в пойменную низину, по которой петляла безымянная речушка, некогда перегороженная земляной плотиной. Теперь остатки плотины походили на заросший травою пологий вал, глубоко промытый у середины мирно журчащей речкой. Вдоль вала была накатана узкая дорога с бревенчатым мостиком через промоину. Встряхнувшись на бревнах, «уазик» по подсказке участкового свернул с дороги влево и, оставляя за собой в густой траве жирную колею, тихо подкатил к краю недавно раскорчеванного поля, где, сидя на корневище вывороченного из земли огромного пня, хмуро дымил папиросой загоревший мужчина в черной капитанской фуражке с «крабом». Рядом стоял белобородый старик в соломенной шляпе и в вышитой красным крестиком косоворотке, перетянутой на талии плетеным пояском с пушистыми кисточками на концах. На противоположной стороне поля глухо рокотал работающий бульдозер.

— Бригадир Серебровской бригады Витольд Михайлович Гвоздарев и дед Лукьян Хлудневский. Видно, по причине любопытства из Серебровки старина приплелся, — сказал прокурору Кротов.

— Что ж, начнем работать, — ответил прокурор, открывая дверцу.

Следом за прокурором выбрались из машины остальные участники следственно-оперативной группы и понятые. Над полем под голубым безоблачным небом дрожало легкое марево. В траве безудержно стрекотали кузнечики. Отрывистыми очередями заглушала их стрекот перелетающая с места на место длиннохвостая сорока. Торчков хотел было раньше всех заглянуть в разрытую возле пня ямку, но Кротов, придержав его за рукав, указал взглядом на прокурора:

— Не лезь наперед батьки…

— Чо, будет особое распоряжение?

— Будет.

Антон Бирюков подошел к Гвоздареву и Хлудневскому. Поздоровался с ними за руку. Невесело спросил:

— Ну, земляки, не разгадали еще, какая беда здесь случилась?

— Темный лес — тайга густая, — глуховатым басом ответил бригадир.

Прокурор, подозвав к себе понятых, стал объяснять их права и обязанности. Затем все подошли к неглубокой яме. Следователь Лимакин стал рыться в портфеле, видимо, отыскивая бланки протокола осмотра места происшествия. Эксперт-криминалист Семенов с разных точек несколько раз сфотографировал яму с желтеющим на ее дне черепом. Судмедэксперт Борис Медников молча натянул на руки резиновые перчатки и, присев на корточки, стал осторожно отгребать от черепа успевшую подсохнуть землю. Потом взял череп в руки, внимательно осмотрел его со всех сторон и, глянув на прокурора, мрачно изрек:

— Надо было археологов сюда везти, а не оперативную группу.

— Очень старое захоронение? — спросил прокурор.

— Не меньше, как полувековой давности.

— Мужики!.. — будто сделав великое открытие, воскликнул Торчков. — Это наверняка в революцию ухайдакали бедолагу.

— Логично, — буркнул Медников.

— Как?..

— Правильно, говорю, мыслите.

Торчков вскинул глаза на угрюмо насторожившегося Инюшкина:

— Слыхал, Арсюха?.. Товарищ одабривает мои мысли…

— Не суетись, Ваня, нето намыслишь на свою голову, — тихо проговорил Инюшкин.

Чтобы полностью разрыть захоронение, прокурор попросил шофера «уазика» принести из машины лопату. Антон Бирюков внимательно наблюдал за раскопками. Судя по тонкому, переплетенному травой слою земли над костями, труп был зарыт самое большое на полметра. Одежда и останки человека истлели настолько, что создавалось впечатление, будто в землю зарыли голый скелет. Когда орудовавший лопатой следователь Лимакин дорылся до ног захороненного, лопата неожиданно скрежетнула по металлу.