Возьми моё сердце - Нина Стожкова
– Ну что ты, как телка, Димон! Не втыкаешь, что ли? Нынче жизнь такая: или ты, или тебя?
– А если я откажусь? Я стучать на друзей не подписывался.
– Ну, тогда пеняй на себя. Тут же достану из-под сукна дело о наркоте. Помнишь, ты прежде травкой баловался? Кто знает, что ты завязал? Только я. Захочу – вменю тебе не просто потребление запрещенных веществ, а их изготовление и продажу. Ла- бо-ра-то-ри-ю! И никакой адвокат. тогда тебя не отмажет. Помнишь такого, Ивана Голунова?
– Кого-кого?
– Журналюгу, шустрого такого кекса?
– Ну да, имя знакомо. А что он натворил?
– Ему тогда тоже лабораторию шили. Потом оказалось, полицейские его подставили. За то, что всякую чернуху про них гнал. Не знали служивые, что у этого хлюпика завязки на самом верху. Облажались парни, короче. Вначале наркоту к нему в квартиру подбросили, а потом ее сами якобы и обнаружили. Если бы не его давняя подружка Ксюха Кошак и другие подобные персоны, сидеть бы тому Ване-разоблачителю на зоне до морковкина заговения.
– Слушайте, Виталий Маратович, все-таки у меня остается вопрос. Чем вам наш студенческий штаб жмёт? За что вы хотите его уничтожить? Неужели мы, студенты, так охренительно опасны для огромного города со всеми его силовиками и спецслужбами? Мы же ничего плохого не делаем! Наоборот, боремся с теми, кто ненавидит людей только за их нацию. Нас ведь с детства учили, что нацизм – это плохо. На уроках рассказывали: дескать, во время той давней войны в нашей стране действовало много подпольных организаций. Да и в самой Германии были герои, которые боролись с фашизмом и часто погибали в тюрьмах и концлагерях. Допустим, полиция с бритоголовыми не справляется из-за занятости. Время трудное, не до того. Слишком много в городе тех, за кем действительно надо следить и кого контролировать. И тут на помощь приходим мы – сдираем фашистские плакаты, боремся за мир и все в таком духе. Что в этом плохого? Вам что, Виталий Маратович, нацики нравятся? Вы же наполовину татарин, сами говорили! Небось, хлебнули в своё время лиха от русских шовинистов?
– Не умничай, Димон! Я думал, ты сообразительный парень, а оказалось, фишку совсем не рубишь. Только в своих компьютерах и разбираешься. Что случится в городе, если начнётся вольница повсюду? Допустим, все станут самостоятельно бороться с теми, кто им не нравится. Ты хоть раз задумывался об этом? Зачем тогда полиция нужна? Знаешь, как это называется? Запрещенная организация! Если я ее раскрою, в звании точно повысят. Усек? Договорились? Вот и ладушки! Кофе допил? Тогда двигаем отсюда, мне в отделение пора возвращаться.
Сергей одним прыжком вернулся за прилавок и, отвернувшись, принялся сосредоточенно чистить кофе-машину. Краем глаза он заметил, что Джобс, не обратив на него внимания, пулей выскочил из кофейни и, похоже, рванул в сторону метро. Полицейский вел себя более солидно. Поправил фуражку и оценил свой вид, глянув в зеркальную витрину. Судя по горделивой осанке, остался собой вполне доволен.
– До скорого! – бросил он Сергею – увидимся, когда наши дежурства совпадут.
«Не дай бог!» – подумал Серый. Он отвернулся и стал демонстративно приводить в порядок витрину. После всего, что Серый только что услышал, он понял: поспать законные полчаса теперь точно не получится.
Здравствуй, незнакомец!
День, который Макс ждал с нетерпением, наступил для Вари слишком быстро, а главное – неожиданно. Она даже не успела толком подготовиться к встрече с любимым. Недурно было бы накрасить глаза и губы, помыть с помощью медсестры голову, надеть чистую пижаму, сделать хотя бы самый простой маникюр… Куда там! Макс ворвался в палату стремительно – как ветер, вернее, сквозняк, что по-бандитски влетал и сметал вещи с тумбочек, когда медсестра забывала захлопнуть дверь.
– Привет, дорогая! – закричал Максим с порога. – Все хорошо? Самочувствие отличное?
Варя грустно улыбнулась. С таким вопросом появлялись в палате те, кто боялись услышать честный ответ. Вот и доктор Тишков каждое утро врывался сюда, обрушив с порога на Варю и ее соседку водопад оптимизма. Он так же бодро интересовался, точнее констатировал: «Всё хорошо? Вот и славно!». Освежившись в виртуальном потоке приятных слов и полюбовавшись радугой над воображаемыми струями воды, разве будешь жаловаться на плохое самочувствие? Остается только бодро отрапортовать, что все прекрасно. Ясное дело, кардиохирургу, делающему сложнейшие операции, не хочется ежедневно выслушивать однообразное нытье очередного пациента: плохо спалось, болело сердце и голова, было трудно дышать? Здесь же конвейер прооперированных! Наверное, Тишков думал: «Кому после такой операции легко? Живы – и слава богу! Следующий!».
– Макс, как тебя сюда пустили? – прошептала Варя, услышав знакомый голос. Она не знала, смеяться или плакать от радости.
– Наконец-то прорвался! Я так соскучился! Врач только вчера сказал, что ты готова к встрече. Сдал в лаборатории все эти дурацкие тесты на ковид, получил пропуск… И вот я здесь! Самое страшное позади, дорогая! Тебя уже можно поцеловать?
– Попробуй. Только аккуратно, не задень провода и не свали капельницу. Видишь, я вся в катетерах и канюлях, как новогодняя елка!
Макс нагнулся и нежно поцеловал Варю в щеку. Она в ответ бережно дотронулась до его руки.
– Ну, здравствуй! – сказала Варя, не отпуская пальцы Макса. Ей захотелось бесконечно держать его руку в своей и чувствовать, как его любовь и нежность перетекают в неё, словно кровь, как от этого потока в сообщающихся сосудах ее бледное лицо розовеет, а чужое сердце начинает биться в ее груди сильно и ровно. Мечталось, чтобы они снова стали почти сиамскими близнецами, у которых постоянно идет обмен чувствами, эмоциями, настроением, энергией.
Прошло несколько минут. Наконец Варя отняла бледные пальцы от руки Макса. Она не улыбалась. Наоборот, Максу показалось, что его любимая вот-вот заплачет.,.
–Что ты, что ты? – испугался он.
– Не волнуйся, все хорошо, – тихо сказала Варя. – Так, немного кольнуло сердце. Это неудивительно: оно же чужое. Сердце должно ко мне привыкнуть, а я к нему. К тебе, наверное, Максик, мне тоже придется заново привыкать. Я ведь теперь другая. Не улыбайся, я не шучу. Это правда.
Варя сама через силу улыбнулась. Невозможно было признаться Максу в самом страшном. Она его
