Неупокоенные - Альбина Равилевна Нурисламова
«Правильно, языка-то у меня теперь нет», – с неожиданным спокойствием подумала она и лишилась чувств.
Спустя некоторое время Калерия Львовна пришла в сознание. Сначала не поняла, где она, что с ней, потом все вспомнила, замычала, задергалась. Ее куда-то везли, дочь сидела рядом, держала мать за руку.
– Мамуль, все будет хорошо, ты только держись! – сказала Олеся.
Поняв, что говорить по-прежнему не в состоянии, Калерия Львовна снова провалилась в обморок.
Второй раз очнулась уже в больнице. В палате, кроме нее, находились молодой врач и заплаканная дочь с зятем.
– … никаких отклонений, – договорил врач начатую фразу. – Мы проведем дополнительные обследования, но, видимо, дело в том, что вашей матери напекло голову на жаре, а затем она окунулась в холодную воду, и сосуды…
– То есть это не инсульт, вы уверены? – перебила доктора Олеся.
«А то, что у меня языка нет, вас не смутило?» – хотела сказать несчастная Калерия Львовна, но вместо этого замычала.
Все бросились к ней. Она, не глядя на них, схватила свою сумку, поставленную кем-то возле больничной койки, достала зеркало, поднесла к лицу и открыла рот. Язык был на месте. Розовый, даже без налета. Обычный, нормальный, здоровый язык. Она пошевелила им, высунула, убрала.
– Мама! – воскликнула дочь.
– Совсем сбрендила, – сказал зять.
Калерия Львовна возмущенно глянула на него и… сообразила, что Миша ничего не говорил. Он подумал, а она фантастическим образом поняла, о чем он думает.
Стоило женщине осознать этот факт, как на нее обрушился поток мыслей дочери и зятя. Врач к тому моменту уже вышел из палаты.
«Как обычно, внимание к себе привлечь хочет, спектакль устроила. До чего достала, стерва старая! Каждый раз одно и то же. Весь отпуск испортила», – это Миша.
«Что с ней? Придуривается? Было уже такое. Надавить хочет. Вроде правда испуганной выглядит, да и обморок… Но врач сказал, все хорошо, здоровье отменное. Скорее всего, решила дожать ситуацию. Типа довели мать до больничной койки. А что, неплохая мысль!» – это уже дочь.
«Пусть ее здесь подержат! Типа подлечат, а мы хоть отдохнем по-человечески, без ее подколов и нытья. Надо с врачом договориться, чтобы не выписывал ее недельку, до конца отпуска», – это оба, в унисон!
Дочь и зять переглянулись, очевидно, сообразив, что им в голову пришла одинаковая мысль.
– Нет, не оставляйте меня! – замычала Калерия Львовна, но ее не поняли.
– Мамуль, все хорошо. Доктор сказал, ты в порядке. Мы сейчас сходим Тасю проведать, она в игровой комнате.
– Олесь, я, кажется, понял, что с ней, – задумчиво произнес Миша.
– Что? Ты о чем?
Он посмотрел на замершую на койке тещу.
– Онемела. Говорить не может.
Калерия Львовна горячо закивала: надо же, догадался!
– Разве так бывает? Почему? – продолжала спрашивать Олеся.
– Видимо, бывает. Помнишь, что экскурсовод про озеро говорила? Чистое озеро воздает по заслугам. У вора глаза отобрало, у хулигана – руки. – Миша широко улыбнулся. – А у нашей дорогой мамочки, которая в каждой дыре затычка, которая вечно ко всем лезет с бесценными замечаниями и непрошенной критикой, – язык! Верно, дорогая Калерия Львовна?
В голосе Миши слышалось торжество. Олеся ошарашенно поглядела на мать.
Мыслей дочери и зятя Калерия Львовна больше не слышала.
А может, они ни о чем больше и не думали, только…
Только радовались?
Радовались, что она наконец замолчала?
Они помогут
Плакать Наталья вышла в сад. Было у нее любимое место, в углу, возле малинника, где заканчивался ровный строй грядок. Дальше, за малинником, участок переходил в крутой склон, спускавшийся к реке.
Хорошее место, тихое: и из дома не видать, и со стороны улицы. Но все равно тише надо себя вести, в голос не повоешь, люди кругом. Как назло, кто-то да услышит.
Хотя, конечно, многие понимали: живется Наталье непросто. Муж Борис был человеком непростым, это все знали – родня, соседи, коллеги по цеху. Дурной, придирчивый нрав скрыть трудно, так или иначе проявится. Те, кому случалось схлестнуться с Борисом, думали, каково живется Наталье, которая с ним сутки напролет, тридцать с лишним лет.
А вот так и жилось: плакала, уткнувшись то в подушку, то в фартук.
Женаты они были давно, а знакомы и того дольше, Карпухино – поселок небольшой. В одну школу ходили, на соседних улицах жили.
Наталья часто думала, чего ее угораздило связаться с Борисом, про которого всё до донышка знала, у которого и кличка была соответствующая – Зуб. И не только потому, что фамилия Зубов, а потому, что вечно Борис на кого-то зуб точил, с кем-то был в ссоре, конфликтовал.
Впрочем, что удивляться? Влюбилась. Борис в молодые-то годы был симпатичный, красивый даже, хотя и мелкий (росту невысокого, узкоплечий), а к тому же и на гитаре играл, и языком трепать всегда был мастак. Истории, песенки, шуточки, побесенки из него, как из дырявого ведра, сыпались. И ничего, что слова часто были злые, обидные; люди слушали, смеялись, хлопали ладонями по коленям: ай да Борька, вот так сказанул!
Наталья была другая – тихая, робкая. Чуть что краснела, в компаниях отмалчивалась. На Борькины подколки, поначалу безобидные, и не думала обижаться. Считала, это он на людях такой, а наедине – ласковый. Просто любит повыделываться, в центре вынимания побыть, покрасоваться. У всех свои слабости. А с годами пройдет.
Однако не прошло с годами-то, только хуже стало.
Борис выцвел, пообтрепался: черные густые кудри поредели, поседели, больше проплешин было, чем волос. Глаза погасли, тело съежилось и высохло, и нынче Борис напоминал диковинного жука с тонкими сухими лапками. Наталья же, которая и смолоду была пышная, румяная, высокая, про таких говорят – кровь с молоком, с годами раздалась, располнела. Как сказал сосед (муж, слава богу, не слышал), Борька до Наташки только в прыжке дотянуться может.
Пожалуй, со стороны они являли собой довольно забавную пару: крупная, медленная, плавная и округлая белолицая Наталья и мелкокалиберный, тощий, дерганый, состоящий из острых углов и морщин Борис.
Но деле ничего забавного в их отношениях не было. В точном соответствии с поговоркой про клопа, который мал да вонюч, Борис отравлял жене жизнь.
Годы шли, он старел, но язвительность осталась при нем, только теперь никакими шутками не смягчалась. Остроумие ушло – осталась чистая, концентрированная желчь, которая проливалась исключительно на супругу, поскольку родители, старшая сестра Бориса, Натальины мать с отцом померли, дочь Оля выросла, жила с мужем и детьми в городе. Приезжала редко: Борис невзлюбил ее мужа и всячески давал это понять; внуки, Олины
