Наталия Костина-Кассанелли - Яд желаний
Однажды мы с одной девочкой из нашего двора пошли посмотреть на тюрьму. Было самое начало летних каникул, и я томилась бездельем. Тюрьма находилась совсем недалеко — нужно было подняться всего на одну остановку вверх по крутой Холодной Горе — и вот она, тюрьма. Трамвай проехал немного дальше, и мы не спеша, как будто специально оттягивая долгожданное удовольствие, перешли на другую сторону и стали спускаться по тротуару, пока не увидели массивное, похожее на сундук здание из беленного известкой шершавого кирпича. Это место не напоминало ничего виденного мною ранее, — и от него исходила, как мне показалось, какая-то скрытая угроза. Забор был высокий, тоже беленый, в безобразных потеках, оставшихся после недавней зимы. Поверх забора шла колючая проволока — во много рядов. Посередине находились запертые железные ворота, а сбоку к забору лепилась небольшая, выкрашенная в зеленый цвет калитка — с глазком и звонком. На наших глазах к калитке подошли какие-то люди и позвонили. Я была уверена, что калитка так же накрепко заперта, как и ворота, и внутрь никого не пускают. Однако дверь приоткрылась, и люди вошли. Впрочем, это были мужчины в милицейской форме — только их, наверное, и допускают туда…
— Дядя Сеня, ваш сосед, сидел в тюрьме, — драматическим шепотом сообщила мне девчонка, по всей видимости надеясь меня напугать.
Я ответила ей спокойно, но тоже почему-то шепотом:
— Я знаю.
Она испуганно на меня покосилась.
— Кто в тюрьму попадет, тот обратно уже не выходит!
— Но дядя Сеня вышел же, — резонно заметила я.
— Он сбежал. Прорыл подкоп. Знаешь, как граф Монте-Кристо.
Мне стало смешно. Дядя Сеня — и граф Монте-Кристо! Но моя собеседница косила на тюрьму испуганным глазом.
— Ой, мне почему-то страшно… Пошли скорей назад…
Но я уже освоилась, и мне совершенно не было боязно. Да, здание было большое, подавляющее своей сундукообразностью, угрюмое, вокруг него не росло никаких деревьев, а колючая проволока оплетала его, как паутина. Однако мне скорее было любопытно, чем страшно, и очень хотелось заглянуть внутрь двора, посмотреть на все это вблизи, увидеть, какие замки висят на воротах. Наверное, огромные… Может быть, попробовать незаметно прошмыгнуть в калитку, когда она снова откроется? Как бы в подтверждение моим мыслям дверь отворилась, и оттуда вышли несколько человек в форме — они смеялись и громко переговаривались. Их голоса звучали уверенно.
— Я думала, оттуда никого не выпускают, — выдохнула мне в ухо моя глупенькая товарка и потянула меня, уже сделавшую было шаг к калитке, обратно, к тротуару, по которому неторопливо шли редкие прохожие. Никто из них не смотрел на тюрьму. «Должно быть, эти люди ходят здесь каждый день», — подумала я.
Прогрохотали мимо трамваи: вниз, к вокзалу, и вверх, к Холодной Горе. Потом, натужно ревя, проехал большой грузовик. Моя же впечатлительная подружка все настойчивее тянула меня за руку, пока мы не пробежали метров сто и не остановились, запыхавшись. Тюрьма осталась далеко позади. На крутом склоне, идущем от тротуара вверх, желтели в траве редкие цветочки.
— Ой, гусиный лучок! — восхитилась моя подружка. — Давай нарвем!
Она мгновенно забыла о тюрьме и стала ползать по склону, собирая в кулак тощие желтые цветочки, резко пахнущие не то луком, не то чесноком. Не знаю зачем, но я ей старательно помогала и тоже набрала изрядный пук этого добра.
— А давай теперь на вокзал пойдем, на мост, — предложила неугомонная девчонка, которой, видимо, в жизни не хватало сильных впечатлений. — Там поезда идут. Если правильно стать, можно плюнуть и попасть прямо на крышу!
Дома ждал очередной Клементи[28], кроме того, плевание на крышу поезда с моста меня почему-то не прельщало. Я отрицательно помотала головой.
— Ну, тогда пойдем на вокзал, купим пирожок с мясом, — не отставала она. — У тебя деньги есть?
Я снова помотала головой — денег у меня не было.
— Пошли, у меня есть, — настаивала она.
Заданный на лето невыученный Клементи манил меня больше, чем пирожок с мясом, но я почему-то поплелась за ней. Вообще-то, я довольно упряма и несговорчива. Однако иногда я подпадаю под влияние других людей, которые просто оказываются рядом со мной в то время, когда я испытываю какую-то душевную апатию. И тогда я иду, и покупаю ненужные пирожки с мясом, и даже плюю вниз на проходящие поезда.
Я не могла сообразить, что со мной происходит, — весь день, до самого вечера, я прогуляла со своей случайной спутницей, пренебрегши любимой музыкой и таскаясь вялым хвостом за энергичной и настойчивой девицей из одного «интересного места» в другое. Мы съели по пережаренному и переперченному пирожку, а потом торчали на мосту, пока во ртах у нас не пересохло. Затем отправились на Главпочтамт — смотреть, как отправляют посылки во всякие далекие страны и даже в Америку. Главпочтамт произвел на меня особенно грустное впечатление: в здании было холодно, гуляли сквозняки, хлопали огромные двери, ко всем окошкам стояли огромные очереди и пахло пылью и сургучом.
— Мы один раз тут посылку получали. У меня дядя в Америке. Он мне прислал разные хорошие вещи. Только мама просила никому не говорить, — спохватилась подружка.
Я кивнула.
— Они там, внутри, все посылки открывают и вытаскивают оттуда что понравится, — сообщила она. — Поэтому в посылках всегда чего-то не хватает.
Мне живо представилось, как за высокой перегородкой, отделяющий зал со слепыми окошками от того места, где лежат посылки, какие-то люди с треском вскрывают фанерные ящики с лиловыми буквами, и все помещение до самого потолка завалено красивыми вещами, конфетами, книгами…
— Идем теперь в ювелирный, там такое колечко есть, с камушками, очень красивое, я тебе покажу…
В ювелирном магазине, не в пример почтамту, было тихо, уютно и тепло. В огромные окна светило солнце, но все равно в стеклянных витринах горел яркий свет, в котором переливались бесчисленные ряды колечек и сережек.
— Вот, вот это. — Моя ведущая ткнула жирным от пирожка пальцем в стекло.
Я не поняла, какое точно колечко она имела в виду, но на всякий случай кивнула. Если честно, мне не хотелось рассматривать украшения — к чему мечтать о каком-то жалком колечке, когда я уже тогда точно знала, что буду петь в театре. Я стала солисткой нашего хора, и в следующем году у меня должны были начаться отдельные занятия по вокалу — так что мне какое-то колечко в витрине! Мы с бабушкой ходили по контрамаркам от школы на все оперы. На мне будет египетская диадема, и бриллиантовое колье Виолетты, и вышитое серебром платье Снегурочки…
Однако тем вечером я долго не могла уснуть. Меня мучило не то, что уроки на завтра остались несделанными, нет. В голове постоянно крутилась фраза: «Кто туда попадает, обратно уже не выходит». Может быть, действительно так? Кого я знаю, ну, кроме дяди Сени, кто побывал в тюрьме и вышел оттуда? Никого… Значит, из тюрьмы в самом деле никто не возвращается? И, может быть, дядя Сеня действительно оттуда сбежал? В подкоп мне мало верилось, но что, если он убил охранника и переоделся в его форму? А убил не потому, что он убийца, а потому, что иначе он не мог попасть домой, в свою квартиру, дверь в которую была как раз напротив нашей. Мне стало страшно. Зловещий беленый сундук внезапно представился совсем в ином свете — кто туда попадет, тот… пропадет… пропадет… пропадет… — стучало мое сердце. А перед глазами снова и снова вставал безрадостный образ тюрьмы… И внезапно я поняла, что такого ужасного я сегодня увидела — у дома, где томились узники, не было окон! То есть совсем не было. Окна, в моем детском представлении, были глазами зданий. В городе были дома наивные, глазастые, были себе на уме, прищуренные. Были надменные, глупые… А это жуткое сооружение было слепое. Вместо окон по всему фасаду были навешаны какие-то дощатые щиты, как бельма. Это был незрячий безжалостный монстр, пожирающий людей. Они бродят там, внутри, тоже без глаз, слепые, беспомощные… И не выходят, потому что не могут найти выход!
Внезапно меня охватил такой панический ужас, что я босиком выскочила из постели и подбежала к окну, словно боясь, что и на наше окно, пока я гуляла или ужинала, могли навесить дощатый щит, грубо побеленный известкой… Я отодвинула штору, таращась в темноту. Было уже очень поздно — на улице никого не было. Даже фонари уже погасили. Свет излучала только вспыхивающая на фасаде нашего дома бессонная реклама магазина домашних товаров — на ней поочередно зажигались зеленый, синий, красный… Унылый зеленый бросал причудливые блики на тротуар. Когда включился красный и багрово высветилось дерево под окном, паника снова накатила на меня. Я с разбегу влетела в постель, накрылась с головой одеялом, поджала озябшие на полу ноги и задышала часто-часто, успокаиваясь и согреваясь. Я не помню, как уснула и что мне снилось, но утром обеспокоенная бабушка сказала, что ночью я кричала. Она ощупала мне лоб и заглянула в горло. Я чувствовала себя хотя и разбитой, но совершенно здоровой, однако она все равно не велела мне выходить из дома.
