Пьер Буало - Современный французский детективный роман
Дверь в столовую приоткрыта. Ему виден стул, угол стола, полоска голубых обоев. Обои разрисованы маленькими каретами и крошечными башнями. Мирей выбрала рисунок, напоминающий сказки Перро. В сырую погоду она обычно сидит у камина. Равинель останавливается у дверей и наклоняет голову, словно провинившийся мальчик. Но нет, он не ищет слов оправдания. Он ждет, когда его тело подчинится ему, станет послушным, а оно, как назло, все больше и больше деревенеет, сопротивляется, бьется в невидимой, немой борьбе. Сейчас в нем живут два Равинеля, но что же тут удивительного? Живут же в Мирей две Мирей! Два духа, которые пытаются встретиться, два разделенных тела. В столовой что-то трещит, искрится. В камине горит огонь. Бедная Мирей! Наверное, она здорово зябнет! Перед его глазами мелькает картина в ванной. Нет, нет! Немыслимо!
Дрожа всем телом, Равинель приоткрывает дверь. Теперь ему виден весь стол. Он накрыт, Равинель узнает свою салфетку в кольце из самшита. Свет от люстры переливается на грушевидной части графина. Каждый предмет глядит радушно и в то же время… угрожающе.
— Мирей! — шепчет Равинель.
Это он просит разрешения войти. Какое обличье она выбрала? То, которое было у нее раньше… или то, которое она обрела потом… с прилипшими ко лбу волосами, с приплюснутыми ноздрями. А может, еще и третье — расплывчатое, беловатое обличие призрака? Ну-ка! Не распускаться… Не теряться… Как говорит его знакомый автомеханик: «Не отпускать тормоза».
Он осторожно толкает дверь, пока она не упирается в стену и не распахивается во всю ширь. Кресло у пылающего камина, отгороженного медным щитом, пустует. На столе два прибора. Почему два?.. А почему бы и нет? Он снимает плащ, швыряет на кресло… Ага! На тарелке Мирей — записка. На этот раз она воспользовалась писчей бумагой, хранившейся дома.
«Бедный ты мой,
нам положительно не везет. Ужинай без меня. Я вернусь».
Я вернусь! Что за странность! Это не трюк, и этим сказано все. Он придирчиво вглядывается в почерк, как будто возможны сомнения. Но почему же Мирей не подписала две свои последние записки? Может, она — безликая тень? Может, от нее ничего не осталось? Если бы это было так! Если бы он мог разом отбросить и бремя прошлого, и неудавшуюся судьбу, и все, все… Вплоть до имени! Не быть бы больше Равинелем. Избавиться бы от смешного имени заурядного учителя-маньяка, наводившего на него ужас в детстве. О Мирей! Какая надежда!
Он тяжело опускается в кресло и уже твердой рукой расшнуровывает ботинки, потом мешает угли. У камина тепло, как в инкубаторе. Когда придет Мирей, нужно ей все объяснить… Рассказать про Брест, потому что все началось в Бресте… Они никогда не решались поведать друг другу о своем детстве. Что он знает о Мирей? Она вошла в его жизнь в двадцать четыре года, как чужая. Что делала она десять лет назад, когда была еще девчонкой с бантом в волосах? Любила ли играть одна? В какие тайные игры? Может, она тоже играла в туман? Подкрадывался ли к ней страх по вечерам? Преследовал ли ее во сне людоед, щелкавший страшными ножницами? Как и чему она училась? Были у нее подруги? И о чем они секретничали? Почему Мирей вдруг испытывала жгучую потребность уехать, уехать далеко-далеко… Может, даже в Антиб? Они жили вместе, не ведая, что больны одной болезнью, не имеющей названия. Они жили тут, в этом молчаливом доме, а хотели жить в другом месте, неважно где, лишь бы там было солнце, цветы, рай. Вот он всегда верил в рай. Он снова представил себе сестру Мадлен, преподававшую у них в лицее закон божий. Когда она говорила о грехе, у нее делалось злое и свирепое лицо. Она была старая, очень старая, и в своем заостренном чепце иногда казалась просто фурией. Но когда она рассказывала про рай, ей нельзя было не верить. Она описывала его так, словно сама там побывала: огромный, сверкающий огнями лес… повсюду звери, добрые звери с нежными глазами… невиданные цветы, белые и голубые. И, опуская глаза на свои старые, морщинистые, загрубевшие руки, она добавляла: «Там уже не придется работать — никогда, никогда». И его охватывало непередаваемое чувство грусти и счастья. Он уже понял, что попасть в рай трудно.
Он встает, относит ботинки на кухню, ставит их на обычное место — рядом с буфетом. Домашние туфли, купленные им в Нанте, возле площади Ройяль, ждут его у лестницы. Глупые воспоминания, но память у него предельно обострена. Голова забита бесконечными картинами прошлого. Он выключает газ. Есть не хочется. Мирей тоже не захочется есть. Он очень медленно поднимается по лестнице. Лестница освещена. В спальне и в кабинете тоже свет. Это придает дому праздничный вид. Когда они сюда переехали, в первый вечер он зажег свет повсюду, чтобы торжество было полное и волнующее. Мирей тогда хлопала в ладоши, трогала мебель, стены, словно проверяла, не сон ли это.
Он бесцельно бродит по комнатам, ощущая острую головную боль. Постель аккуратно застелена. Пустая бутылка исчезла из-под шкафа. На письменном столе тоже убрано. Он садится за стол, где стопкой сложены разноцветные мужские рубашки. «Бланш и Люеде» потребовали у него отчета… Отчета о чем?.. Он забыл. Все это так далеко, так никчемно! С улицы доносится легкий шум. Он проходит через кабинет, спальню и останавливается у окна, выходящего на улицу. Слышны тяжелые, мужские шаги, потом хлопает дверь. Это пришел домой железнодорожник.
Равинель возвращается в кабинет, не закрывая за собой двери. Он не хочет, чтобы его застали врасплох. Вероятно, он узнает о присутствии Мирей по легкому, чуть заметному дуновению. Но зачем он роется в ящиках письменного стола? Чтобы перебрать в памяти свою жизнь, подвести итог? Или чтобы отвлечься от невыносимого ожидания, порыться в бумагах, чтобы хоть как-то собраться с мыслями? Будильник внизу глухо отсчитывает секунды. Сейчас чуть больше половины восьмого. В ящиках полным-полно бумаг. Проспекты, черновики отчетов, рекламы приманок, удочек, спиннингов, блесен… Фотографии рыбаков на берегу канала, пруда, реки… Вырезки из газет: «Конкурс рыбаков в Норт-сюр-Эрдр… Рыбак из Голя вытащил щуку на двенадцать фунтов. Он пользуется леской Ариана…» Какие пустяки предшествовали этой бессонной ночи! Жизнь, лишенная смысла!
В левом ящике хранится материал для изготовления мух. Равинель испытывает мимолетное сожаление. Все же он был в своем роде художник. Он создавал искусственных мух, как другие создают новые цветы. В каталоге фирмы одна страница отведена цветным мухам Равинеля. Ящик битком набит перьями: пухом, волосами, дрожащими тельцами мух, словно сбившихся в кучу под легким порывом вечернего ветерка. В общем-то такое скопление мохнатых насекомых — зрелище омерзительное. Если даже знаешь, что сделаны они из проволоки, перышек и металла, при виде их — в особенности зеленых — все равно невольно вспоминаешь о шпанских мушках, о груде незахороненных трупов.
Равинель задвигает ящик. Теперь он уже не успеет написать задуманную книгу о мухах. И люди не получат нечто такое, что могло бы… Хватит! Долой слабость! Он прислушивается. Стоит такая глубокая, такая мертвенная тишина, что ему кажется, будто он слышит журчание ручья там, возле прачечной. Конечно, обман слуха. Неприятный обман слуха, от которого надо избавиться любыми способами. Он роется в другом ящике, ворошит бумаги, отпечатанные на машинке, копирки, вторые экземпляры, находит где-то внизу пачку рёцептов. Как это было давно! Еще до свадьбы. Он вообразил, будто у него рак, и совершенно потерял аппетит, не мог проглотить ни кусочка. По ночам он лежал дрожа, ощущая привкус крови во рту. Лишь позже он понял, что его пугало просто само это слово, и он подвергал себя истязанию, воображая, как болезнь гложет его нутро. Он представил себе рак в образе паука, потому что маленьким мальчиком падал в обморок при виде пауков, которых в Бресте было великое множество… Неисчислимое множество… Может, потому-то он и заинтересовался впоследствии мухами. Кто знает?..
На лестнице что-то скрипнуло. Равинель замер. Отчетливый скрип… И снова тишина. Лишь тикает внизу будильник. Наверно, потрескивают дрова. И хотя все лампы зажжены, вдруг делается как-то неуютно. Он чувствует: если Мирей появится там, на пороге комнаты, тогда опять что-нибудь скрипнет, лопнет, со звоном расколется в нем самом, и он рухнет как сраженный. Глупости! Был же он уверен, что у него рак, а вот ведь жив и по сей день. Умереть не так-то просто. Вот доказательство: потребовались две подставки для дров… Ну, хватит! Хватит!
Он выпрямляется, отодвигает кресло. Ему хочется поднять шум, развеять проклятые чары. Он шагает от стены к стене, входит в спальню, открывает гардеробную. Платья висят на плечиках, застыв в терпком запахе нафталина. Еще один идиотский поступок. Что он надеялся тут увидеть?.. С треском захлопывает дверь, спускается с лестницы. Удивительная, безмятежная тишина! Обычно слышно, как громыхают вдали поезда. Но туман все приглушает. Остался лишь несносный будильник! Без четверти девять. Никогда еще она не возвращалась так поздно! То есть… Голова так и раскалывается от нелепых мыслей. С Мирей наверняка случилась неприятность… Несчастный случай!.. В уме смешались все «до» и «после»… Он бредет в столовую. Дрова догорают. Надо бы сходить в подвал. Но он боится идти в подвал. Может, западня в подвале? Какая западня? Никакой западни…
