Пьер Буало - Современный французский детективный роман
Площадка третьего этажа. Зажигалка освещает номера комнат. Пятнадцать… семнадцать… девятнадцать… Он гасит зажигалку, прислушивается. Где-то спустили воду. Войти или нет? А вдруг он увидит на постели мокрый труп? Нет! К черту такие мысли!.. Равинель старается отвлечься, сосредоточить все внимание на каком-нибудь пустяке. Его бьет озноб. Должно быть, из комнаты слышно, как он здесь копается.
Он опять щелкает зажигалкой, отыскивает замочную скважину. За дверью — ни звука. Что за идиотский, непонятный страх? Ведь ему бояться нечего. Теперь Мирей — его друг. Повернув ручку, он проскальзывает в комнату.
Номер мрачный, пустой. Собрав все свои силы, он подходит к окну, задергивает занавески и зажигает люстру. Резко-желтый свет скудно освещает железную кровать, стол, покрытый скатертью в пятнах, крашеный шкаф, старое кресло. И все же что-то выдает присутствие Мирей — ее духи. Ошибка невозможна. Равинель принюхивается к запаху. Ну, конечно, это ее духи. Он то едва ощутим, то бьет прямо в нос. Дешевые духи Коти. Ими душатся многие. Совпадение? А гребешок на туалетном столике?
Равинель держит его в руках, подкидывает на ладонях. Что, и это совпадение? Он сам купил его в Нанте, в магазине на улице Фосс. Последний зубец сломан. Точно такого не найдешь во всем Париже. И золотистые волосы, закрутившиеся вокруг ручки! И эта крышечка от коробки биоксина, которая послужила пепельницей для окурка «Хай-Лайф». А Мирей всегда курит «Хай-Лайф». Ей нравятся не сигареты, а название. О господи! Равинель садится на кровать. Он готов расплакаться, зарыдать, уткнувшись в подушку, как в детстве, когда не мог ответить на каверзный вопрос отца. А сегодня он не находит ответа. Поглядывая на гребешок и на золотистые волосы, он чуть слышно шепчет: «Мирей… Мирей…» Ах, эти волосы… И снова представляет себе волосы, но уже другие… те, что потемнели от воды и пристали ко лбу. И вот остались только гребешок и сигарета, испачканная губной помадой. Надо расшифровать этот знак, понять, чего хочет Мирей.
Он встает, открывает шкаф, выдвигает ящики. Ничего. Он кладет гребешок в карман. В первое время после женитьбы он иногда расчесывал Мирей по утрам. Как он любил эти волосы, закрывающие голые плечи! Случалось, он зарывался в них лицом, вдыхая запах скошенной травы, возделанной земли. Да, да, это знак. Мирей не пожелала оставить гребешок там, дома, где он был всего-навсего лишенной смысла вещью, и принесла его в эту ничейную комнату, чтобы напомнить ему о временах любви. Ясно, как божий день. Ему остается идти и дальше по скорбному пути, чтобы воссоединиться с ней. Недаром в записке она назначала ему свидание: «Непременно вернусь домой сегодня вечером или ночью».
Отныне сомнений быть не может. Он увидит Мирей. Она явится ему. Посвящение почти состоялось. Воссоединение назначено на сегодня. Равинеля то трясло как в лихорадке, то он вдруг успокаивается. Он подносит к губам сигарету. Он не желает знать, чьи губы уже касались этой сигареты, и, зажав ее в зубах, с трудом подавляет подступающую к горлу тошноту. Мирей часто для него прикуривала. Он высекает из зажигалки пламя и проглатывает первый клуб дыма. Он готов ко всему. Последний взгляд на комнату, где он только что принял решение, которое сам не осмеливается сформулировать.
Он уходит, поворачивает ключ и видит в глубине коридора две фосфоресцирующие точки. Несколько минут назад он бы просто упал в обморок: его нервы на пределе. Но теперь он смело идет навстречу этим двум точкам и наконец видит черного кота, сидящего на площадке. Кот забегает вперед, оборачивается, и на какой-то миг две бледные луны повисают в воздухе. Равинель даже и не пытается приглушить грохот своих башмаков. Когда он спустился на первый этаж, кот издает одно-единственное, но душераздирающее «мяу». На пороге кухни вырастает старик.
— Ее там нет? — бормочет он как ни в чем не бывало.
Нет, — отвечает Равинель, вешая ключ на место.
— Я же вас предупреждал, — продолжает старик. — Думаешь, ее нет, а она там. Что, она ваша жена?
— Да, — кивает Равинель. — Моя жена.
Старик трясет головой как бы в знак того, что он все предвидел, и добавляет себе под нос:
— С женщинами нужно обладать терпением.
И исчезает вместе с котом.
Равинель уже перестал удивляться. Он отдает себе полный отчет в том, что именно сейчас проник в мир, неподвластный физическим законам. Он выходит из гостиницы. Сердце колотится так, будто он выпил несколько чашек крепкого кофе. Туман стал еще гуще. Промозглый холод пронизывает до костей. Туман ему не враг… Хорошо бы наполниться им, раствориться в нем, слиться с ним. Еще один знак. Туман начался в Нанте еще в тот вечер… И служит ему защитным барьером. Надо только постичь смысл всего окружающего!
Равинель отыскивает свою машину. Нужно мигом домчаться до Ангиана. Хилый свет передних фар расстилается по шоссе. Сейчас начало шестого.
Безмятежное возвращение. Равинель испытывает чувство избавления не от тяжести, а от скуки, туманом обволакивающей все его прошлое. Дурацкая работа, немыслимая жизнь — от клиента к клиенту, от аперитива к аперитиву. Он вспоминает Люсьен, вспоминает без всякого тепла. Она далеко, эта Люсьен. Маячит в тумане. Но она помогла ему постичь истину. Впрочем, он постиг бы ее и без Люсьен.
Жужжат, неутомимо бегая по стеклу «дворники». Равинель знает, что не заблудится. Безошибочное уменье ориентироваться его не подведет. Он бесстрашно продирается сквозь гущу тумана. Впрочем, машин на дороге почти нет. Многие опасаются ездить в такую погоду. Им подавай полное освещение, хорошие трассы, обильно утыканные дорожными указателями, регулировщиков на перекрестках. Да и сам Равинель впервые отваживается ехать по глухим, безлюдным дорогам. Он старается не думать о том, что ждет его там, в Ангиане, но душа его полна нежности и странного сострадания. Он набавляет скорость. В моторе стучит. Надо бы показать его механику. Э, да ладно… Все пошло кувырком. Мелкие житейские заботы остались позади.
Встречная машина его ослепляет, задевает крылом и, обдав волной страха, исчезает. Равинель сбавляет скорость. Слишком глупо было бы сегодня угодить в аварию. Ему надо приехать домой с ясной головой. Собрать все свои силы, всю решимость. Равинель осторожно выруливает. Последний поворот. Впереди, как бледное мерцание ночников, далекие огни Ангиана. Он переключает скорость. Вот и его улица. Его знобит. Машина катится по инерции. Он тормозит у ворот. Несмотря на туман, за занавесками виден свет.
XI
За занавесками виден свет. Равинель в нерешительности. Если бы не ужасная усталость, он, возможно, и не вошел бы. Возможно, даже с криком убежал. Он нащупывает в кармане гребешок, окидывает взглядом улицу. Его никто не видит, а если бы кто и увидел, сказал бы: «А вот и мосье Равинель вернулся домой» — и только. Он вылезает из машины и замирает перед решеткой. Все так, как всегда. Сейчас он застанет Мирей за шитьем в столовой. Она поднимет голову:
— Ну как, добрался без приключений, дорогой?
И он снимет ботинки, чтобы не наследить на лестнице, потом пойдет раздеваться. Комнатные туфли он найдет у лестницы. Потом…
Равинель вставляет ключ в замочную скважину. Он возвращается домой. Ничего не случилось. Он никогда никого не убивал. Он любит Мирей. Он всегда любил Мирей. Он все это придумал, чтобы скрасить однообразное существование… И напрасно… Он и без того любит Мирей. Он никогда больше не увидится с Люсьен. Он входит к себе в дом.
В передней горит свет. На кухне, над раковиной, светится лампочка. Прикрыв за собой дверь, он по привычке произносит: «Это я… Фернан!» Принюхивается. Пахнет рагу. Он входит на кухню. На плите стоят две кастрюльки. Пламя отрегулировано умелой и экономной хозяйской рукой. Оно чуть вздувается вокруг горелок голубоватыми колпачками. Кафельный пол вымыт. Будильник заведен. Стрелки показывают десять минут восьмого. Кругом чистота, все вычищено, выскоблено до блеска. Кухня пропиталась запахом рагу. Равинель машинально приподнимает крышку кастрюльки. Баранина с фасолью — его любимое блюдо. Но почему именно баранина? Все это слишком уютно, слишком… мило. Какая благостная тишина, какой… сомнительный покой… Лучше бы хоть немного драматизма. Равинель оперся о буфет. У него кружится голова. Надо бы попросить у Люсьен лекарство. Опять Люсьен? Но тогда… Он ловит воздух раскрытым ртом, как ныряльщик, поднимающийся наверх из бог знает каких глубин.
Дверь в столовую приоткрыта. Ему виден стул, угол стола, полоска голубых обоев. Обои разрисованы маленькими каретами и крошечными башнями. Мирей выбрала рисунок, напоминающий сказки Перро. В сырую погоду она обычно сидит у камина. Равинель останавливается у дверей и наклоняет голову, словно провинившийся мальчик. Но нет, он не ищет слов оправдания. Он ждет, когда его тело подчинится ему, станет послушным, а оно, как назло, все больше и больше деревенеет, сопротивляется, бьется в невидимой, немой борьбе. Сейчас в нем живут два Равинеля, но что же тут удивительного? Живут же в Мирей две Мирей! Два духа, которые пытаются встретиться, два разделенных тела. В столовой что-то трещит, искрится. В камине горит огонь. Бедная Мирей! Наверное, она здорово зябнет! Перед его глазами мелькает картина в ванной. Нет, нет! Немыслимо!
