Барбара Вайн - Книга Асты

— Я возьму перевод, — сказала она. — А теперь, пожалуй, пойду. Я дам тебе отчеты о процессе над Ропером и всякую всячину, что нарыла из отдельных газет.

Она нагнулась, чтобы достать из портфеля материалы, и я услышала, или скорее почувствовала, как пульсирует кровь у нее в голове.

— Вот, возьми, — она протянула пакет. Рука заметно подрагивала.

И я поняла, что именно вывело ее из равновесия. Вовсе не то, что я не простила ее, не воспоминания о Дэниэле Блэйне или смущение от разговора на эту тему. Она расстроилась из-за моих слов — мы слишком стары, чтобы иметь любовников. Это неправда — никогда не поздно завести себе кого-то, тем более нам всего за сорок. Но эти слова сильно задели ее за живое. Мне стало безумно жаль ее, и я ничего не могла с этим поделать. Не думала, что когда-нибудь пожалею Кэри.

— Давай все забудем, Кэри. И больше никогда не будем об этом говорить. Все кончено. Хорошо?

— Хорошо. — Ее лицо мгновенно прояснилось, она заулыбалась и крепко прижала к себе папку с переводами, словно это были любовные письма.

Она и прежде поражала меня неожиданной сменой темы разговора.

— А как ты думаешь, что она сделала с теми страницами?

— Кто?

— Твоя тетя. Она же вроде вырвала их потому, что там было что-то о ней. И она не захотела, чтобы кто-то прочел это после ее смерти.

— Вроде бы да.

Просто на Свонни это не было похоже, во всяком случае на ту Свонни, которую я помнила.

— Так что?

— Могла ли она их уничтожить? Ты это имеешь в виду? Вряд ли. Скорее всего, она спрятала бы их где-нибудь.

Я представила, как мы с Кэри всю ночь переворачиваем дом в поисках драгоценных листов. Вернее, не смогла представить. Мы говорили о разных людях. Но когда она ушла, пообещав скоро заглянуть, когда мы поймали ей такси и я вернулась в теплый сияющий пустой дом, то устроилась с бокалом шампанского на диване и задумалась над ее словами. Конечно же, для того, чтобы прогнать мысли о Дэниэле, которого мой внутренний голос напыщенно величал единственным любимым мужчиной.

Хочу ли я узнать, кем на самом деле была Свонни? Важно ли мне это? Важно, хотя не настолько, насколько было важно ей самой. Скорее мне просто любопытно. А теперь вопросов стало еще больше. Не только кем была Свонни, но и узнала ли она правду о себе перед смертью. Возможно, на пропавших пяти листах за июль и август 1905 года была эта правда, а также важные факты о Ропере.

Слишком поздно я осознала, что Кэри так и не сказала, повесили Ропера или оправдали. А я и не спросила.

11

Igaar flayttede vi ind I vores nye Hus, Rasmus ogjeg, Mogens, Knud, Swanny og Marie, Hansine og Emily. Aah ja, og selvfølgelig Børn. Der er nok Sovæevarelser til Børnene, saa de kan have hver sit, og Hansine og Emily oppe I Loftet, saa de behøver ikke mere at dele Værelse. Men Yansine er slet ikke tilfreds med det. Hun er dekymret for, at hendes Cropper ikke vil tage hele Turen fra Homerton, eller hvor det nu er, at ban bor.

Вчера мы переехали в новый дом: Расмус и я, Моэнс и Кнуд, Свонни и Мария, Хансине и Эмили. Да, и Бьёрн, конечно же. В доме столько спален, что у каждого из детей будет своя. А Хансине и Эмили больше не придется делить одну на двоих, они займут две комнаты в мансарде. Но Хансине не совсем довольна. Она беспокоится, что ее Кроппер не захочет так далеко ездить к ней из Хомертона или откуда там еще.

Повсюду беспорядок, новые ковры еще не привезли, а наша старая мебель в таких прекрасных комнатах выглядит жалко. Сегодня утром я бросила все и вышла прогуляться, а заодно и осмотреться на новом месте. Здесь наверху чистый и свежий воздух — словно глоток ледяного шнапса. Из задних окон виден весь Лондон и сверкающая на солнце Темза, но когда выходишь из дома, кажется, что ты в деревне — кругом рощицы и холмы, с которых дует легкий ветерок.

Я прошла через рощу к Максвелл-Хилл и спустилась в Хорнси. Одолела несколько миль. Я обнаружила «Александра Пэлис», похожий на огромную оранжерею, и станцию, откуда в Лондон и обратно ходят поезда. С тех пор как мы переехали в эту страну, я редко ездила на поездах, но теперь буду, и стану ходить до станции Хэмпстед-Хит.

Когда я вернулась домой, Расмус, конечно же, поинтересовался, где это меня носило и как я могла гулять в свое удовольствие, когда в доме столько дел. Хорошо, я вернулась, ответила я, — что надо делать? И мы поехали на одной из его машин купить кое-что из мебели, а потом он показал большой магазин на Арчвей-роуд, который арендовал для продажи своих «автомобилей».

У меня есть шуба. Расмус купил ее как рождественский подарок, но отдал на две недели раньше.

Когда я перечитываю свои старые дневники, то вижу, какая же я плохая жена. Жена, ненавидящая своего мужа. И я часто жалею себя и ропщу на судьбу. Говорят, что главное в жизни — понять себя. Дневник помогает понять себя. Но учит ли становиться лучше? Наверное, нет. Человек такой, какой он есть. Люди не меняются, разве что в детстве. Под Новый год они дают себе глупые обещания измениться, но следуют им не больше двух дней. Дело в том, что они не могут измениться. Даже трагедии, что случаются в жизни, не слишком меняют тебя, хотя могут закалить.

Я была разочарована, когда получила шубу. Это мне напомнило случай из детства. Кто-то подарил мне коробку красок, должно быть тетя Фредерике, и я увлеклась рисованием. Отец пообещал достать палитру, и я уже фантазировала, какой она будет. Я видела художника с палитрой на картине. Странно было, что художник — женщина. Неслыханно — художница, и к тому же известная. Это была француженка, с такими же, как у меня, рыжими волосами, и ее звали Элизабет Виге-Лебран. На картине в одной руке она держала кисть, в другой — овальную палитру с дыркой для большого пальца. На палитру были выдавлены из тюбиков краски всех цветов. Я представляла, что держу такую же и очень похожа на эту художницу. Но когда Far отдал мне свой подарок, то вместо палитры, о которой я мечтала, там оказался небольшой металлический квадратик с ручкой.

Я на всю жизнь запомнила это чувство и испытала то же самое, когда Расмус подарил шубу. Темно-коричневый мех скунса так же далек от меха моей мечты — каракуля, как тот металлический квадратик — от прекрасной овальной палитры. Видимо, на моем лице отразилось разочарование. Я надела шубу, чтобы сделать мужу приятное, и он сказал, что мне идет.

— Тебе что, не нравится? — спросил он. — Ты же вроде хотела шубу.

На это я ничего не ответила, но спросила:

— Скажи, ты всегда меня считал неблагодарной и злой? Я была слишком резкой, грубой и требовательной, Расмус?

Он не воспринял мои слова всерьез. Решил, что я таким способом благодарю его. Я уловила его лукавый взгляд.

— Я и не пытаюсь понять женщин. Они загадка. Любой мужчина скажет тебе то же самое.

— Нет, ты скажи. Я тебя замучила? Ты бы избавился от меня, если бы мог?

На что я надеялась? На что вообще могла надеяться? И каких слов от него ждала?

— Не понимаю, о чем это ты?

— А я думаю, нам надо поговорить.

— А мы что делаем? И это очень хорошо. Послушай, если весь разговор из-за того, что тебе не понравилась шуба, я могу и поменять ее.

— Нет, — сказала я. — Не беспокойся. Все в порядке.

Странно: иногда всплывет в памяти чье-нибудь имя, и ты не можешь избавиться от него, оно преследует тебя весь день. Я много лет не думала о Виге-Лебран, пока не вспомнила случай с палитрой. Она не шла у меня из головы, когда мы с детьми отправились в Национальную галерею. И вдруг на стене я увидела ее автопортрет. Рыжая, в платье и шляпке под цвет волос, с кисточками в руке, большой палец просунут в дырку знаменитой палитры, той, о которой я когда-то мечтала.

Моя малышка Свонни внимательно посмотрела мне в лицо и сказала:

— Эта леди похожа на тебя, lille Mor.

Конечно же, мальчики не преминули испортить все своим заявлением, что это я похожа на леди, поскольку она родилась раньше, а Мария добавила, что у Mor нет сережек как «розовые слезки» — ее слова. Но мне кажется, я действительно немного похожа на мадемуазель Виге.

Потом днем я сходила в библиотеку — я задалась целью читать английские книги, как и свои любимые датские, — и что я там увидела? Книгу о Виге-Лебран в серии «Шедевры в цвете», написанную человеком с очень затейливым именем — Хэлдейн МакФолл. Я ее, конечно, взяла, стала читать и рассматривать изображения Марии Антуанетты, очень печальные картины, потому что бедную королеву казнили. Я была рада узнать, что мадемуазель Виге избежала гильотины, потому что покинула Францию прежде, чем начался этот ужас.

После этого мои мысли побежали в другом направлении. Считается, что Франция — единственная страна, где была гильотина, но это не так. К примеру, в Швеции она тоже была. Есть она там и сейчас, но пользовались ею только однажды. Моя кузина Сигрид рассказывала, что в Стокгольме на соседней улице жил человек, которого приговорили к смерти за убийство женщины. Странная история. Он был женат, но детей у них не было, а они отчаянно хотели ребенка. В этом, скорее всего, была виновата жена, так как у него родился ребенок от любовницы, которая жила в Соллентуна. Любовница отказывалась отдать ему ребенка, она хотела, чтобы он развелся и женился на ней. Но он очень любил жену, поэтому убил любовницу и забрал ребенка, чтобы усыновить.