Екатерина Лесина - Счастливый доллар

В дороге никогда особо не разговаривали. Иногда в молчании проходили целые часы. И только когда приходило время остановиться, Клайд нарушал молчание и говорил что-нибудь вроде:

– Милая, как только найду нормальное местечко, остановлюсь. Я уже устал, отдохнуть очень хочется.

Он всегда называл ее «милая» или «крошка», а она его – «папочка». Меня они звали «пацан», а я звал Бонни «сестра», а Клайда – «приятель». От имен отвыкли быстро. Ну кому хотелось из-за мелочи попадаться. Назови я Клайда Клайдом, и мигом бы нашелся кто-то, кто бы в полицию стуканул, просто на всякий случай.

А вообще Бонни походила на Клайда, и я не про внешность: у обоих был стержень внутри. Они хотели или остаться на свободе, или вместе сложить головы.

Интерлюдия 7

Дышать было тяжело. В груди засел кровавый сгусток, который при каждом вдохе трещал, грозя развалиться вместе с грудью. Странно это: дыра в боку, а болит в груди. Джонси изо всех сил старался терпеть. Не выходило.

Больно. И страшно. Умирать не хочется… совсем не хочется…

Бланш плачет, а Бак не пытается ее успокоить, только ходит и ходит вокруг, мрачно поглядывая на Клайда. Бонни же, заняв обычное место у костра, с наслаждением карябает бумагу.

– П-почитай, – Джонси не думал, что его услышат, но ошибся. Бонни повернулась, поглядела внимательно и, пересев поближе, начала читать:

Но вскоре, оставив отчий дом,Я в город жить подалась,Не зная, что нету жалости в нем,А только подлость и грязь.О Джесси Джеймсе слыхали все,Но если хотите, ещеО Бонни с Клайдом и их судьбеМогу поведать я все.

– Все, я ухожу! – Бак, вымещая раздражение, пнул машину. – Хватит! Ты мне обещал, что не станешь никого убивать!

– Я и не убивал. Они сами полезли, – Клайд говорит спокойно и улыбается. А в руке его вертится знакомая монетка. – И если сунешься к ним, тебя посадят. За убийство. Ты же стрелял?

Нынче Бонни и Клайд – знаменитый дуэт,Все газеты о них трубят.После их «работы» свидетелей нет,Остается лишь смерти смрад.

Смердело пока костром. В Джоплине оно нехорошо вышло. Небось сосед сдал. Конечно, он, скотина старая, все принюхивался, присматривался…

Но немало звучит о них лживых слов,И жестоки они не так.Ненавидят они стукачей и лгунов,А закон – их смертельный враг.Если в Далласе вдруг полицейский убитИ у копов зацепки нет,Настоящий убийца не будет раскрыт,Бонни с Клайдом нести ответ.

Бланш, встав на четвереньки, завыла. И Бак, мигом забыв о ссоре, кинулся успокаивать, обнял, как ребенка, зашептал что-то на ухо. Верно, обещает, что все еще наладится, да только это – ложь. Они попались, как некогда попался сам Джонси.

Если вдруг успокоиться пара решитИ квартиру снимет себе,Через пару деньков надоест им быт,И опять с автоматом в руке.От холодных убийств содрогнулась страна,И жестокость их – тяжкий грех,Но я знала Клайда и в те времена,Когда был он похож на всех.

Узкое лицо. Диковатый взгляд. Рука вечно на пистолете. А эти его молитвы по вечерам, какой в них смысл? Никакого. За кого молится? За себя? За Бонни? Зачем он вообще это затеял?

Больно лежать, тяжко дышать. Уходить надо бы…

Он был добрым техасским парнем простым,Не в чем было его упрекнуть,Но сурово жизнь поступила с нимИ толкнула на дьявольский путь.И он как-то признался с горечью мне:«Век свободы мне не видать.Жизнь моя завершится на адском костре,И расплаты не миновать!»

Это точно, это правда. Рано или поздно этот бег закончится. Поэтому нужно успеть свалить раньше. Нечестно? А со стороны Клайда честно было втягивать Джонси во все это?

Все темней и страшней ненадежный путь,Все бессмысленнее борьба.Пусть богатыми станем когда-нибудь,Но свободными – никогда!Не считали они, что сильнее всех,Ведь закон победить нельзя!И что гибель расплатой будет за грех,Знали оба наверняка.

Кто знал? Кто? Они? Но разве они сказали? Разве предупредили? И о том, что пуля – это настолько больно…

– Прекращайте скулить, – жестко сказал Клайд, убирая монету в нагрудный карман. – И собирайтесь. Валить надо.

Никто не обратил внимания на его слова. Бланш продолжала рыдать, Бак – успокаивать, Бонни читала стихи, а Джонси старался не думать о том, что, может быть, не выживет.

Пусть от болей сердечных страдаете вы,А дряхлеющих смерть унесет.Но с несчастьями Бонни и Клайда судьбыНе сравнить ваших мелких невзгод!День наступит,И лягут на вечный сонВ нескорбеющей рыхлой земле.И вздохнут с облегченьем страна и закон,Их отправив в небытие.

Звезды этой ночью были красивые. Просто страсть до чего красивые…

– Нет, нет и нет! Ты вернешься домой и…

– И фигу, – Агнешка скрутила фигу и сунула под нос Семену. – Ты без меня загнешься.

– Уже говорила.

– И повторю.

Идиот. Думает, что если немного легче стало, то уже можно и геройствовать? Да стоит ей уехать и… лихорадка. Заражение крови. Смерть.

И вообще, она уже по уши в этом деле увязла. Она труп прятать помогала? Помогала. В квартиру чужую лезла? Лезла. С бабкой договориться сумела? Сумела. И документы она нашла. А теперь вот, значит, все по боку?

– Ну послушай, – Семен взял за руки и поднес к губам, точно собирался поцеловать. – Я за тебя же волнуюсь. Опасное дело.

Кто бы спорил. Но это еще не значит, что Агнешке следует все бросить.

– Тебя могут посадить. Тебя могут убить. Тебя…

– И тебя тоже.

– Я – другое дело. Я сам влез.

– Вареньке своей позвони, – Агнешка забралась на кровать и разложила заметки. – Она ведь так хотела встретиться, а теперь вдруг молчит. Нехороший знак.

– Ага…

– Позвони ей сам. Прямо сейчас. Да послушай ты, все равно, что бы ты ни делал, от меня избавишься не раньше, чем это дело закончится. Понимаешь? Так вот, мне самой хотелось бы, чтобы оно закончилось раньше, чем…

Она замолчала и насупилась, уже готовая сдаться. Агнешка всегда сдавалась, поэтому и со спортом у нее не вышло. В спорте характер нужен, а она мямля. Об этом все знают, и Ядка, и мама, и тренер, и вообще… и в классе тоже. Дразнили, а она не могла дать сдачи.

Боялась.

И боялась признаться в собственном страхе. Это как если бы забраться на высокую-высокую башню. Подойти к самому краю и, забравшись на расколотый временем парапет, повернуться к пропасти спиной. Руки расправить, будто бы они и не руки, а самые настоящие крылья. Глаза закрыть. И стоять целую вечность, чувствуя спиной бездну.

На башню Агнешка как-то забралась. И к парапету подползла. И даже вниз глянула, а потом опрометью кинулась к лестнице, скатилась с нее, считая ступеньки каблуками. На большее не хватило.

Силы воли и еще характера.

– Ты чего, плачешь?

Семен обнял, прижал к себе и сам дернулся. Вот коровища. Ему же лежать надо, а Агнешка нервы треплет. Всем и всегда.

– Ну послушай, это ведь не приключение. Ты хоть понимаешь, что тебя убить могут?

Парапет качается, сыплет песок и мелкий камень в пропасть. Ветер дергает за рукава, не способный решить, тянуть ее или толкать. Агнешка понимает.

Агнешке страшно оставаться и еще страшнее уходить.

– Ты замечательная женщина. Лучшая из всех, которые мне встречались.

Зачем он это говорит? Лесть? Она бесполезна против страха.

– …и меньше всего я бы хотел, чтобы тебе причинили боль. И если бы я был уверен, что смогу тебя защитить, я бы в жизни тебя не отпустил. Но я не уверен. Я и себя защитить не сумел.

Пропасть ухмыляется в спину, шепчет: отступи. И вправду ведь повод хороший. Что страхи, они как жили, так и жить будут. Вместе с тобой. И умрете вы тоже вместе. Вопрос лишь в том – когда. Ты же не хочешь умереть прямо сейчас?

Или завтра? Или послезавтра? Рано-рано. Оглянись, земля ведь близко, и полет будет недолог…

– Я… это для меня важно. – Агнешка решительно вытерла мокрые щеки. – Извини, но я уже по уши в этом деле.