Игра против правил - Александр Сергеевич Рыжов
— А по телевизору тебя скоро покажут?
Вот что ее волнует. Сам по себе он не представляет для нее интереса, важны его слава, популярность, положение в обществе. А быть показанным по телевизору — это, в рамках ее мировоззрения, высшая ступень почета.
Касаткин вновь дернул плечами.
— Не знаю. Будем играть с армейцами, может, и покажут. — И перевел на другое: — Как ты? Как папа?
Спросил просто так, из вежливости. А Юля сочла, что ему в самом деле любопытно, и затараторила:
— Мне общественную нагрузку в университете дали: веду кружок по переписке со студентами из развивающихся стран. А папа… Он весь в своих исследованиях. Недавно открытие сделал, газеты об этом писали. Не читал?
— Нет. Мне сейчас некогда.
— Понимаю… Он у одного частного коллекционера купил старинную рукопись, список с очень древнего летописного свода, чуть ли не времен князя Игоря. Рукопись длинная, написана по-древнеславянски, он ее расшифровал. Но до сих пор неизвестно, подлинная она или нет.
— А эксперты? Они же должны отличить настоящую от фальшивки.
— Два эксперта подлинность подтвердили, два сказали, что подделка. Ни туда и ни сюда. Но папа верит, что она настоящая. И я тоже верю… — Она спохватилась, приподняла рукав, под которым, на тонком запястье, сверкнули часики. — Ой! Мне пора. Ты позвони, хорошо? У нас дома номер телефона поменяли, я тебе новый запишу.
Юля расстегнула пряжку портфеля, сунула руку в кожаное нутро и ахнула.
— Это не мой! Не мой портфель! Папе из Индии в подарок два одинаковых прислали: один мне, другой ему. Я их вечно путаю. И вместо своего папин взяла!
— Вернись, поменяй, — порекомендовал Касаткин.
Ему уже надоел ее щебет (а когда-то готов был слушать часами!), подумывал, как бы поскорее от нее отвязаться.
— Послушай! — Юля протянула ему портфель. — Ты не занят? Отнеси, пожалуйста… Я опаздываю! Папа дома, отдашь ему.
Касаткин не ожидал такого, отстранился.
— Юль, я тоже спешу… Да он мне и дверь не откроет. Мы с ним ругались…
— Он уже все забыл, сам как-то спрашивал меня, куда ты пропал и почему не заходишь… — Она сунула ему портфель, молитвенно сложила ладошки в черных перчатках. — Леша… пожалуйста! У меня через полчаса занятия кружка, я и так опаздываю… Спасибо!
Юля отскочила от него, чтобы не дать ему шанса вернуть портфель. Помахала рукой и, убегая к трамвайной остановке, прочирикала:
— Я тебе вечером позвоню! Обязательно!
И упорхнула.
Он чертыхнулся, взвесил жесткий, затвердевший на холоде портфель. Вот незадача! Навязала так навязала. Вместо того чтобы ехать домой и готовиться к завтрашнему вылету в Свердловск, надо идти к несостоявшемуся тестю. В воображении Алексея предстало морщинистое лицо профессора Миклашевского, его осуждающий взгляд из-за очков в золотой оправе. «Ничего-то вы в жизни не добились, молодой человек… И как собираетесь обеспечивать мою дочь?»
Да никак не собираюсь! Все прошло, все умчалося в невозвратную даль, уважаемый Геннадий Кириллович. Остыл я к вашей дочке, не вызывает она у меня ни малейшего влечения. Так что хоть беситесь, хоть топайте ногами, но ни она, ни тем более вы с вашими связями, деньгами и обкомовскими друзьями мне без надобности.
А раз так, то от реакции профессора на появление бывшего претендента на роль зятя ничего не зависит. И не будет он беситься и ногами топать — не тот характер. Если и правда одолел его старческий склероз, то, вероятнее всего, обменяются приветственными фразами. В худшем же случае Миклашевский насупит брови, как филин, спросит, почему это Юля доверила драгоценное имущество какому-то проходимцу. Но с Касаткина не убудет. Ввернет в ответ что-нибудь едкое, чтобы профессор от возмущения варежку разинул, и — адью!
Настроив себя таким манером, Алексей скорым шагом добрался до знакомого дома, поднялся на допотопном лифте и позвонил в дверь профессорской квартиры.
Ему никто не открыл. Он позвонил еще раз. Смутно уловил звуки, донесшиеся из-за двери: торопливые шаги, шелест. Что-то стукнуло… Или это радиоспектакль? Был бы Миклашевский дома, разве не подошел бы, не заглянул в глазок?
На всякий случай Алексей постучал в дверь кулаком и громко сообщил в замочную скважину:
— Геннадий Кириллович, это я, Касаткин. Меня Юля попросила зайти, портфель вам передать.
Никакого отклика. И звуки внутри совсем затихли. Касаткин постоял еще немного на пупырчатом коврике перед дверью, развернулся и пошел назад, к лифту.
Из квартиры напротив профессорской вышла дородная тетка с кудлатым псом на поводке. Алексей поинтересовался, не видела ли она жильца из пятьдесят седьмой. Тетка отмолвила, что жилец этот — книжный червь, ведет себя тише воды и поди разбери, дома он или нет. Сегодня не попадался.
Пока спускались вместе, Касаткин раздумывал: не отдать ли соседке портфель на сохранение? Попросить, чтобы передала из рук в руки, когда в следующий раз увидит профессора. Выйдя из подъезда, Алексей щелкнул застежкой, отогнул клапан и заглянул в пахнущую кожей портфельную утробу. Там лежали три толстые картонные папки с документами или архивными материалами. Нет, не годится доверять их кому ни попадя. Коли пропадут, обвинят его, еще, чего доброго, ущерб заставят возмещать. Ну их в баню…
Ругая себя за то, что согласился взять чертов портфель, Касаткин спустился в метро и поехал домой. Уже темнеет, а у него еще ничего в дорогу не собрано. Вещей, положим, немного, едет всего на полтора дня, но смену белья, бритвенные принадлежности, зубную щетку и прочие мелочи надо уложить. Вылет завтра в восемь, утром собираться будет некогда.
У себя в квартире он сунул портфель в шкаф. Пусть полежит до послезавтра. Если профессору он понадобится раньше, то это уже не его, Касаткина, беда. Пускай Миклашевский со своей ненаглядной дочуркой разбирается: зачем всучила портфель первому встречному? И вообще, эта семейка для Алексея — отрезанный ломоть.
* * *
Ровно в восемь утра новенький лайнер «ТУ-154», разогнавшись, оторвался от взлетной полосы в ленинградском аэропорту и взял курс на Свердловск. Лететь предстояло около трех часов.
Касаткин пристроился возле иллюминатора и смотрел, как уходит из-под крыла голая бетонка. Взгрустнулось. Вчера мысли были заняты сначала шокирующим признанием Анисимова, потом Юлей и ее отцом, а сегодня, едва проснувшись, он подумал об Анке. Думал о ней, пока умывался и одевался, пока ехал в аэропорт, пока поднимался по трапу. Думал и сейчас. Нет, он не надеялся, что она прибежит его провожать, но вестей от нее не было уже без малого неделю, и это тревожило.
Что за фанаберия? Нельзя же вечно кукситься!
