Ги Декар - Зверь

Поскольку он был уверен, что Жак никогда не полю­бит мать, я посоветовал сосредоточить его внимание на каком-то другом образе — лучше всего было бы, если бы чья-то нежность заменила ему материнскую. Мсье Роделек часто говорил мне о Соланж и о ее письмах к Жаку. Он считал, что Соланж могла бы заменить ему мать и, может быть, впоследствии даже стать ему же­ной. Он напомнил мне, что в свое время я советовал ему не забивать голову Жака Евангелием, и добавил, что после долгих размышлений он решил в некотором смы­сле последовать моему совету — сделать из Жака чело­века в полном смысле этого слова. Чтобы достигнуть этой цели, он хотел рассчитывать на меня. Я был счаст­лив, что этот святой человек принял решение в согласии с законами природы, и обещал ему помочь чем смогу. В свою очередь я стал с большим любопытством при­глядываться к этому мальчику, которым мсье Роделеку и мне предстояло заниматься особенным образом. В то время как его воспитатель внушал ему основные поня­тия, я внимательно следил за его физическим развити­ем. Очень скоро я отметил, что сексуальный инстинкт будет играть в его жизни слишком большую роль. Жак не сможет обойтись без женщины. Своими наблюдени­ями я поделился с мсье Роделеком. Мы знали, что де­вушка думает только о Жаке. Почему бы так не могло быть и с молодым человеком? У него все это было еще на стадии невыраженного желания. Жак знал в самой общей форме — в четырнадцать лет мы давали это предварительное знание всем нашим глухонемым и сле­пым,— что такое женщина и половой акт, но, поскольку он был слепоглухонемым, проблема оставалась слишком деликатной. Прекрасный воспитатель, но очень набож­ный человек, мсье Роделек полагал, что все в руках Божьих, два существа соединятся только тогда и так, как этого захочет Провидение. К сожалению, мне было лучше знать, что неловкость мужчины при первом фи­зическом контакте может этот союз непоправимо ис­портить. Мне нетрудно было представить, что от Жака с его тройным недугом можно было ждать любых нелов­костей.

Меня долго смущала мысль о том, что Соланж, един­ственно возможная подруга для Жака, может стать предметом для эксперимента — роль для нее чудовищ­ная. Не будет ли это связано для нее — молодой, цело­мудренной — с тяжкими, унизительными страданиями? Залечится ли потом эта рана? Не возникнет ли чувство отвращения при физическом контакте с неполноценным человеком и не перерастет ли оно затем в ненависть? Достаточно ли велика будет нежность, чтобы это чувст­во уравновесить?

Что делать? Единственное решение — каким бы шо­кирующим оно ни могло казаться — дать Жаку возмож­ность узнать сначала других женщин. Но тут тоже было препятствие. Не говоря уже о христианской морали, это могло быть просто опасно. Дать Жаку познать вкус к женщине без чувства того, что эта женщина — единст­венная, необходимая подруга. Не лучше ли было бы при­вить ему прочное убеждение, что только одна Соланж могла бы физически его удовлетворить? Этому способст­вовало и то обстоятельство, что Соланж была единст­венной женщиной, готовой заниматься им с преданно­стью и нежностью. Постоянное присутствие Соланж бы­ло бы для Жака счастьем — вот что было важно. И кро­ме того, Ивон Роделек мог поступить только в соответ­ствии с христианской моралью.

Я навсегда запомнил день, когда девушка приехала в Санак. Свидание состоялось в приемной, в нашем при­сутствии. Ступив через порог, Соланж словно окамене­ла, увидев Жака, которого она знала еще ребенком и который предстал перед ней теперь мужчиной. Бледная, с золотистыми волосами, ома стояла как вкопанная. Первые шаги навстречу сделал Жак —он медленно дви­нулся к ней, словно притягиваемый таинственной си­лой. Приблизившись, остановился, чтобы глубоко вдох­нуть,— позже он мне признался, что в ту незабываемую минуту вспомнил «запах Соланж», запах, который так отличался от запаха ненавистной матери. И как непохо­жа была эта встреча на встречу с матерью! На этот раз у него не было желания убежать, он протянул руки и с нежностью ощупал контуры уже любимого лица. Соланж, неподвижная как статуя, едва могла дышать, пока он таким образом узнавал ее. Вдруг он резко взял ее ру­ки в свои, пальцы забегали по ее прозрачным пальчи­кам— они спешили сказать наконец прямо все то, что Жак хранил в течение многих лет в своем сердце.

Какими были эти первые слова любви, ни мсье Роделек, ни я никогда не узнали. Но встреча эта была на всю жизнь.

В течение пяти лет молодая девушка постоянно бы­ла рядом с Жаком, поэтому мне пришлось коснуться не­которых физиологических проблем, которые его беспо­коили. Хотя выражение может показаться несколько вольным — заранее прошу меня простить,— но оно тем не менее точно передает физическое состояние, в кото­ром Жак тогда находился: он постоянно чувствовал возле себя «запах женщины». Для того чтобы его не­удовлетворенное любопытство не вылилось в болезнен­ные формы, нужно было, чтобы о женщине он имел полное представление.

Ивон Роделек позволил мне действовать самостоя­тельно, ограничив свою роль воспитателя интеллекту­альной и моральной сферами. Конечно, никто, кроме врача, не сделал бы этого лучше, но моя задача была бы невероятно сложной, если бы сама Соланж не ока­залась понимающей и ценной для меня помощницей. Она согласилась продемонстрировать Жаку строение женского тела так, как это обычно делают на медицин­ских факультетах. Она решила, что будет лучше» если она сама, а не кто-то другой откроет ему тайну женщи­ны. Когда Соланж разделась, я взял его руки, чтобы он ощупал женскую шею, женскую грудь, женские бедра. Я в это время делал пояснения. Его лицо просветлело, ког­да он понял высокий смысл кормления материнской грудью. Когда я ему объяснил любовный акт, отмечен­ный совокуплением двух существ, он это нашел нор­мальным. Именно этого я и хотел. Этот странный урок естествознания заключал в себе нечто библейское. У ме­ня было ощущение, что я приобщаю нового Адама, чи­стого и целомудренного, к познанию вечной Евы. Сле­поглухонемого пронизала божественная дрожь. Его те­лесные желания теперь естественным образом сосредо­точивались на Соланж, как того и хотел Ивон Роделек. Низкие инстинкты у Жака незаметно превратились во властную потребность творить жизнь с этой идеальной подругой, которую судьба послала ему на его пути.

Прошло несколько дней; я чувствовал, что он все больше и больше мучается, одержимый неотвязной мыслью. У него была потребность до конца познать женщину С беспокойством я ждал того момента, когда он сам придет ко мне и признается наконец, что страст­но желает Соланж. Когда это случилось, я тотчас же предупредил мсье Роделека. Жаку было двадцать два года, Соланж — двадцать пять. Никаких препятствий. Через три месяца Соланж Дюваль стала мадам Вотье.

—      Вы искренне считаете, доктор, что этот брак был удачным? — спросил председатель.

—    Он был бы более удачным, если бы был ребенок.

—     Что-нибудь мешает этому? — спросил генераль­ный адвокат Бертье.

—       Ничего. Супруги хорошего телосложения, и если бы в течение пяти лет, что они состоят в браке, у них появился ребенок, он был бы, несомненно, нормальным. Слепота, немота и глухота по наследству не передают­ся. Лучшее пожелание, которое я мог бы выразить Со­ланж и Жаку, состоит в том, чтобы у них наконец по­явился ребенок. Естественно, когда вся эта история кон­чится. Сын или дочь окончательно скрепит их брак.

—      Это пожелание, доктор,— сказал председатель, — наводит на мысль, что вы убеждены в невиновности под­судимого.

—         Именно так, господин председатель. Узнав из газет о преступлении на борту «Грасса», я упорно до­искивался причины, которая могла бы заставить Жака Вотье его совершить. И я ее не нашел... или, скорее, на­шел! Я, глубоко изучивший Вотье за многие годы, оты­скал причину, но она показалась мне настолько неправ­доподобной, что я не стал задерживаться на ней...

—       Назовите ее суду, доктор, — подсказал Виктор Дельо.

—       Хорошо... Жак слишком любил жену, чтобы по­зволить кому-нибудь отнестись к ней без должного ува­жения Не хочу оскорблять память жертвы, тем более что ничего не знаю о молодом американце. Но чувст­венные желания Жака Вотье, сосредоточенные на един­ственном существе — жене, могли заставить его попы­таться устранить — не скажу «соперника»: о сопернике не может быть и речи с такой безупречной в нравствен­ном отношении спутницей жизни, как Соланж,— просто какого-нибудь незнакомца, бездумно решившего поуха­живать за хорошенькой женщиной. Сила у него геркулесова—он мог бы, наверно, убить, даже не желая того. Это единственное правдоподобное объяснение его многократных признаний, подтвержденных отпечатками пальцев.

—       Выводы доктора Дерво, выступающего, впрочем, свидетелем со стороны защиты,— живо подхватил гене­ральный адвокат Бертье,— достойны самого присталь­ного внимания господ присяжных: они основаны на здра­вом смысле. Возможно, в самом деле, здесь кроется ис­тинная причина преступления, которую обвиняемый так упорно от нас скрывает.