Диана Кирсанова - Созвездие Льва, или Тайна старинного канделябра
Вероника тоже была не великий театрал, поэтому вопросительно посмотрела на Аду, приподняв брови. Название такого чертога Мельпомены, как «Шарманка», ни о чем ей не говорило.
– Побежали ловить такси, – сказала Ада, вкладывая в счет несколько крупных купюр и царственным жестом отвергая жалкие попытки официанта отсчитать сдачу. – Солнце клонится к горизонту – у нас всего несколько часов для того, чтобы не упустить удачу. Что такое театр «Шарманка», я расскажу тебе по дороге.
Рассказ оказался не очень длинным.
Театр был создан на заре перестройки, и первые годы его существования можно было назвать триумфальными. Слава «Шарманки», в которую пришли яркие режиссеры и норовистые, но талантливые и интересные актеры, гремела по всей стране. Театралы, гости столицы и просто заядлые тусовщики с глубокой ночи и до утра составляли у касс театра хвосты, которые можно было сравнить только с очередями за мукой во время войны. Билет на спектакли этого театра был лучшим подарком ко дню рождения в интеллигентных семействах.
Это были необыкновенные и ни на что не похожие постановки всем знакомых пьес, где с потолка в любой момент на голову зрителям мог спуститься корабль с двадцатью гребцами, в воздухе на веревках, показывая всем желающим розовые крепкие бедра, плясали полуголые барышни, а известные всей стране барды в толстых свитерах рвали голоса и струны у гитар, исполняя Гамлетов и других «непонятых» высокотрагических персонажей.
Так продолжалось несколько лет. Но…
Увы, новое время взяло свое. Модные режиссеры разъехались по заграницам, талантливая молодежь подалась в кинематограф, и «Шарманка» всего за какой-нибудь год или два потеряла свой лоск и непредсказуемость. Теперь этот затерянный на окраине Москвы, всеми забытый маленький театр уже мало кто помнил. Он превратился в покрытую пылью былой славы богадельню для старых и не слишком известных актеров, которые играли не больше двух спектаклей в неделю и существовали в основном за счет пожертвований бывших фанатов. Маленький театр с маленьким зальчиком и маленьким репертуаром, который посещает маленькое количество зрителей, платящих за билеты маленькие деньги.
– Жалко… Так и хочется сказать какую-нибудь банальность типа «Так проходит земная слава» или «Бди!», – сказала Вероника, разглядывая обшарпанные стены двухэтажного домика на окраине.
Когда-то его фасад, украшенный причудливой лепниной и рисунками, действительно напоминал старую шарманку, теперь же это было просто неопрятное, бедное здание с потрескавшейся дверью и давно не крашенной афишной тумбой.
Они стояли у служебного входа. Ада толкнула дверь – она скрипнула, всхлипнула и застонала с обидой внезапно разбуженного существа. В унисон задребезжали пружины.
– Однако, – присвистнула Ада, глядя внутрь. Несколько деревянных ступенек, по которым им предстояло спуститься, выглядели очень ненадежными. Но Ада все же устремилась туда.
Вероника последовала за ней, и вскоре они шли узкими, длинными, как кишка, коридорами, которым, казалось, не будет конца. Под ногами трещали, а местами и рассыпались в труху прогнившие доски. Под выщербленным потолком раскачивалась убогая лампочка, до половины закрашенная белой краской, а при каждом неосторожном движении от стен с тихим пугающим шорохом отваливались толстые слои штукатурки.
Воздух здесь был тяжелый, спертый, насыщенный водяными и лакокрасочными парами.
– Катакомбы просто, – говорила Ада, широко перешагивая через выбоины в прогнившем полу. – И это они называют храмом искусства! Я не против искусства, но когда об него гарантированно не сломаешь ноги…
– А кого мы ищем? – спросила Вероника ей в спину.
– Это неважно. Любое живое существо.
Искомое существо словно специально ожидало приглашения – из-за угла вдруг вынырнул (совершенно неожиданно, как домовой!) маленький и согбенный старичок в натянутой по самые брови вязаной шапочке.
– Эй, любезный! – окликнула его Ада.
«Однако! Старику лет, наверное, под восемьдесят, а она разговаривает с ним, как избалованная испанская принцесса с лакеем!» – подумала Вероника.
Дед тем не менее остановился и уставился на них, подслеповато моргая.
– Скажи-ка мне, старый пень, кто из ваших актрисулек настолько охамел, что водит романы с молодыми людьми и, главное, имеет смелость писать им подлые записки? – загремела Ада, хватая старика за грудки.
Вероника слушала, оцепенев. В одну секунду Ада, к которой она начала как будто привыкать, стала не похожа на саму себя!
– Я, значит, прихожу вчера домой с ресторации, падаю на канапе, прошу своего Мишусика принести мне из холодильника шампусика, он пиджак на кресло, ноги в шлепанцы – и уходит, я от нечего делать лезу в карман евонного пиджака – а там на тебе! Записка!! От любовницы! Меня прям чуть к нашей люстре от Сваровски не подбросило! Это ж надо, записки – моему Мишусику! При живой жене! Что вашей богеме, своих хахалей не хватает? А?! Слышь ты, хрыч старый, я тебя спрашиваю – не хватает актеркам вашим здоровых мужиков или что?
При этих словах Ада притиснула дедка к стене и два или три раза несильно стукнула его головой о выщербленную поверхность. Вероника, которая уже, конечно, поняла, что леди Зодиак просто играет, в точности копируя поведение и манеру разговора недалекой, но богатой леди откуда-нибудь с Рублевки, увидела, что обладатель вязаной шапочки мгновенно поджал кривенькие ножки, закрыл глаза и в таком виде повис на руках у Ады, как куль с картошкой.
Почувствовав, что партнер напуган, Ада осторожненько поставила его обратно на пол и, придерживая одной рукой, другой достала из сумки ту самую записку, которая привела их в этот театр.
– Слышь ты, Дед Мороз, списанный на склад! На, смотри! – обрывок афиши был сунут под нос старику. – Узнаешь, чей это почерк? Ну! Смотреть, я сказала! Сюда смотреть! Скажешь, какая из ваших примадонн руку сюда приложила, – получишь это, – она помахала под носом у деда стодолларовой купюрой. – А не скажешь, я тебя…
Договаривать не пришлось – крючковатый старческий нос зашевелился, затрепетал ноздрями, потянулся за запахом купюры, как самостоятельное живое существо. А затем и глазки открылись, и в этих глазках ярким новогодним светом горели две лампочки. После чего дедок разомкнул и рот, причем оказалось, что зубы в нем все на месте, а голос обладает красивым тембром и профессиональной актерской вибрацией:
– Мадам! Отпустите меня немедленно, мадам! Этот почерк, равно как и сами слова, нацарапанные на этой бумаге, мне известны, как никому! Дайте мне ваши деньги и отпустите от меня ваши руки. Я вам все скажу.
Встряхнув старика напоследок, Ада отпустила его и сунула зеленую бумажку в подставленную руку, одетую в перчатку с обрезанными пальцами. Вероника захлопала глазами: она еще никогда не видела, чтобы деньги так быстро, так непостижимо и неуловимо исчезали в чьей-то ладони.
– Ну? – грозно зарычала Ада. – Только не ври!
– Мадам, Семен Владиленович Парамонов никогда и никому в жизни не врал. Он забывал роль, являлся виновником срыва спектакля, уходил в запой и редко оттуда возвращался – все это было. Но врать – врать Семен Владиленович Парамонов не врал никогда! «В полынье нам лучше кувыркаться, чем качаться в сладком меде врак», – продекламировал он нараспев, вытянув кверху руку, словно призывая в свидетели своего чистосердечия сами небеса.
– Не отвлекайся, старый хрен. Говори! – рыкнула Ада.
– Итак, моя прекрасная мадам, желаете ли вы знать, чья рука водила пером, начертавшим слова сей роковой записки? Я вам скажу. Семен Владиленович Парамонов скажет, как на духу. Никто не сказал бы вам этого в этих стенах – всюду лгуны, завистники и предатели, – а Семен Владиленович Парамонов скажет. Семен Парамонов будет в очередной раз оболган, грязно обруган и даже бит, но он скажет, о да, он не станет скрывать…
Тут Ада шевельнулась и, наверное, грозно повела бровями, потому что пафосный пыл у Семена Владиленовича Парамонова сразу пропал, и, сжавшись, как опустошенная резиновая клизма, он поспешно произнес, как выпалил:
– Это Майка.
– Какая майка? – нависла над ним Ада.
– Наша Майка, здешняя Майка, Строганова то есть Майка, – затараторил он скороговоркой. – Роли комических старух исполняет, очень бездарно исполняет, между прочим… Хотя занимает отдельную гримерную. Я вот уже лет тридцать как второй герой-любовник, а отдельной уборной, между прочим, не имею. Судьба… Враги… жизненные и финансовые неудачи… карма и неустроенность быта… – забормотал он, и до Вероники отчетливо донесся сивушный запах его дыхания.
– Где ее гримуборная, этой вашей Майки?
– А вот, – дрожащий палец в обрезанной перчатке указал на одну из дверей, окрашенных тем мерзким цветом, который получается, когда пьяный маляр смешивает желтую и коричневую краски и, подумав немного, для чистоты эксперимента добавляет зеленой.
