Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале
[* В Кайенне (Французская Гвиана в Южной Америке) и Бресте находились каторжные тюрьмы.]
Лекок произнес это с горечью, однако глухое раздражение, сквозившее в его голосе, свидетельствовало об ожесточенной обиде.
- Ну да ничего! - продолжал он. - Я осторожен. При исполнении обязанностей я забочусь о своей безопасности, а если я начеку, бояться мне нечего. Но бывают дни, когда надоедает бояться, когда хочется пройтись по улице, не опасаясь удара кинжалом. В такие дни я вновь становлюсь самим собой, стираю грим, сбрасываю маску, моя суть срывает с себя все оболочки, которые я так долго на себя напяливал. За пятнадцать лет, что я служу в префектуре, никто не узнал, как я в действительности выгляжу, какой у меня цвет волос.
Робло, придавленный в кресле, попробовал шевельнуться.
- Ну ты, без глупостей, - внезапно переменив тон, бросил ему Лекок. - Это может тебе выйти боком. Лучше встань и расскажи нам, что ты делал здесь, в саду?
- Да вы же ранены! - воскликнул папаша Планта, заметив на сорочке Лекока капли крови.
- Не тревожьтесь, сударь, пустячная царапина. У этого забавника был с собой отточенный кухонный нож, и он решил поиграть им.
Но мировой судья решительно потребовал осмотра раны, и только после того как доктор признал ее совершенно безопасной, обратился к костоправу:
- Так поведайте, мэтр Робло, зачем вы ко мне пожаловали.
Костоправ молчал.
- Имейте в виду, - предупредил папаша Планта, - ваше молчание может навести нас на мысль, что вы явились сюда с дурными намерениями.
Но вотще папаша Планта тратил свое красноречие, убеждая костоправа отвечать, - тот замкнулся в угрюмом безмолвии.
На помощь судье пришел доктор Жандрон, полагавший, и не без оснований, что обладает некоторым влиянием на бывшего своего подручного.
- Скажи, что тебе тут было нужно?
Робло попытался ответить и страдальчески завел глаза. Говорить с вывихнутой челюстью было поистине мучительно.
- Я хотел украсть…
- Украсть? Что?
- Не знаю.
- Но кто же лезет через забор, рискуя попасть в тюрьму, если заранее не знает - зачем?
- Ну ладно, я хотел… - И Робло вновь умолк.
- Что хотел?
- Украсть из оранжереи редкие цветы.
- И потому прихватил этот ножичек? - усмехнувшись, поинтересовался Лекок.
Робло бросил на него угрожающий взгляд.
- Да не смотри ты на меня так, я не из пугливых. И не надо плести нам небылицы. Ты здорово ошибаешься, если думаешь, что мы глупей тебя.
- Я хотел взять горшки с цветами и продать, - пробормотал Робло.
- Ну вот, опять он за свое! - пожимая плечами, промолвил сыщик, - Человек, занимающийся куплей и продажей прекрасных земельных участков, и лезет за не сколькими горшками дрока! Расскажи это кому-нибудь другому. Сегодня вечером, голубчик, тебя вывернули, как старую перчатку. Ты нечаянно выдал одну тайну, перепугался и пришел сюда, чтобы попробовать исправить дело. Большой хитрюга, ты подумал, что господин Планта, наверно, не успел еще никому рассказать про нее, и решил навсегда лишить его этой возможности.
Костоправ попытался протестовать.
- Заткнись! - оборвал его сыщик. - А нож тогда зачем?
В продолжение недолгого допроса папаша Планта о чем-то думал.
- Может быть, я слишком рано завел тогда этот разговор? - спросил он.
- Почему же? - ответил Лекок. - Я как раз искал вещественное доказательство, чтобы представить господину Домини. Вот мы и представим ему красавчика. Ну а если господин следователь не удовлетворится, значит, он слишком разборчив.
- Что нам делать с негодяем?
- Можно запереть его где-нибудь в доме? Если нужно, я его свяжу.
- Чулан подойдет? - спросил хозяин дома.
- Сбежать из него нельзя?
- Стены у него толстые, двойная дверь выходит сюда, окон нет.
- Подойдет.
Папаша Планта открыл чулан, темный, тесный, затхлый; его заполняли ненужные книги, пачки газет и бумаг.
- Ну, у тебя будут королевские покои, - сообщил Лекок костоправу, обшарил его карманы и втолкнул в чулан.
Робло не сопротивлялся и только попросил воды и свечку. Ему дали полный графин и стакан.
- Обойдешься без свечки, - сказал сыщик. - А то как бы ты не сыграл с нами дурную шутку.
Заперев дверь чулана, папаша Планта протянул сыщику руку и растроганно вымолвил:
- Господин Лекок, вы только что спасли мне жизнь, и, надо думать, с опасностью для своей, а я до сих пор не поблагодарил вас. Но надеюсь, придет день, когда я смогу…
Сыщик жестом остановил его.
- Вы представляете, сударь, сколько я рисковал своей шкурой, так что лишний раз рискнуть ею - заслуга невелика. И потом, спасти человеку жизнь не всегда значит оказать ему услугу… - Лекок остановился и на несколько секунд погрузился в задумчивость. - Поблагодарите меня, сударь, позже, когда я буду иметь больше прав на вашу признательность.
Жандрон тоже сердечно пожал Лекоку руку.
- Позвольте выразить вам свое восхищение, - сказал он. - Мне и в голову не приходило, что можно так вести расследование. Вы приехали утром, ничего еще не зная, не имея никаких данных, и после осмотра места преступления с помощью одних лишь логических умозаключений сразу установили преступника. Мало того, вы переубедили нас и доказали, что им может быть только тот, кого вы назвали.
Лекок отвесил сдержанный поклон. Правду сказать, восхищение этого весьма компетентного специалиста крайне польстило ему.
- И все же, - заметил сыщик, - я не вполне удовлетворен. Разумеется, виновность графа де Тремореля для меня бесповоротно доказана. Но каковы были его побуждения? Что привело его к чудовищному замыслу прикончить жену и представить дело так, будто его тоже убили?
- Может быть, - предположил доктор, - ему надоела госпожа де Треморель, и он отделался от нее, чтобы связать жизнь с женщиной, в которую безумно влюблен?
Лекок покачал головой.
- Нет, кто же станет убивать жену только потому, что разлюбил ее и влюбился в другую. Жену в подобных случаях просто бросают и уходят к любовнице. Такое происходит чуть ли не каждый день, закон и общество не слишком сурово осуждают за это мужчину.
- Но если жена владеет всем состоянием… - настаивал доктор.
- Это не тот случай, - отвечал Лекок. - Я навел справки. У Тремореля от его огромного состояния остались сто тысяч экю, спасенные его другом Соврези, а кроме того, жена по брачному контракту передала ему в полную собственность полмиллиона. С восемьюстами тысячами франков можно спокойно жить в свое удоволь ствие. И притом граф полностью распоряжался ценностями, являвшимися их общей собственностью. Он мог делать с ними, что заблагорассудится: продавать, покупать, обращать в деньги, класть в банк, изымать из банка.
Жандрону нечего было возразить. А Лекок продолжал говорить, как бы с сомнением, но при этом упорно не сводил с папаши Планта вопросительного взгляда.
- Нет, я чувствую, причину сегодняшнего преступления, мотивы, вынудившие графа пойти на убийство, надо искать в прошлом. Граф и графиня были нерасторжимо связаны каким-то общим преступлением, и только смерть одного из них могла дать другому свободу. О преступлении я подумал сразу же. С самого утра все наталкивало меня на эту мысль. И наш пленник Робло, собравшийся разделаться с господином мировым судьей, был либо орудием, либо соучастником преступления.
Доктор Жандрон не присутствовал при некоторых событиях, разыгравшихся в «Тенистом доле», а затем вечером в доме орсивальского мэра, когда установился молчаливый союз между папашей Планта и сыщиком. Поэтому ему понадобилась вся его проницательность, чтобы заполнять пробелы и улавливать то, что лишь подразумевалось в этом почти двухчасовом разговоре. Но когда Лекок заговорил о давнем преступлении, доктора словно осенило, и он вскричал:
- Соврези!
- Да, Соврези, - подтвердил сыщик. - И бумага, которую так упорно искал убийца, должна содержать неоспоримое доказательство преступления.
Несмотря на выразительные взгляды и чуть ли не прямой призыв высказаться, старый судья молчал. Казалось, он витает где-то далеко-далеко, и глаза его, устремленные в бесконечность, высматривают события, исчезнувшие в смутной дымке былого.
После некоторого колебания Лекок решился на фронтальную атаку.
- Каким же тяжким должно быть бремя прошлого, чтобы такой молодой, богатый, благополучный человек, как граф Эктор де Треморель, решился на преступление, смирившись с тем, что ему придется скрываться, жить вне закона, утратить все - положение, имя, честь! Бремя прошлого, из-за которого двадцатилетняя девушка решилась покончить с собой!
Папаша Планта очнулся. Бледный, взволнованный, он воскликнул каким-то не своим голосом:
- Что вы говорите? Лоранс ничего не знала!
Доктору Жандрону, наблюдавшему за Лекоком, почудилось, будто на губах сыщика мелькнула лукавая улыбка. Но мировой судья тут же овладел собой и обычным ровным тоном произнес:
