Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале
- Теперь, - заключил Лекок, - исходя из всех этих элементов, позволивших сделать такой вывод, нам остается заключить: содержание документа, если мы его обнаружим, рассеет наши последние сомнения, объяснит преступление и сведет на нет все ухищрения убийцы.
Значит, граф был готов на все, готов был совершить невозможное, лишь бы не оставить после себя столь опасную улику.
Потому-то, хотя все меры, предназначенные обмануть правосудие, с его точки зрения, приняты, де Треморель, невзирая на ощущение грозящей опасности, на то, что время бежит и близится утро, не спешит скрыться, а еще ожесточенней, чем прежде, ведет поиски. Он снова перерывает всю мебель жены, ее ящики, книги, бумаги. Увы, впустую.
Тогда он решает обыскать третий этаж и, прихватив топор, поднимается туда. Однако, едва он берется за первый шкафчик, в саду раздается крик. Граф бросается к окошку и видит: на берегу под ивами стоят возле трупа Филипп и старик Подшофе. Представляете безмерный ужас убийцы? Теперь нельзя терять ни секунды, промедление смерти подобно. Рассвело, преступление раскрыто, вот-вот сюда придут, и ему уже кажется, что он бесповоротно пропал.
Надо бежать - не медля, рискуя быть увиденным, узнанным, схваченным.
Граф в бешенстве отбрасывает топор, и от него на паркете остается щербина. Сбежав на второй этаж, Треморель рассовывает по карманам пачки банковских билетов, хватает разодранную, окровавленную куртку Гепена, которую потом бросит с моста в реку, и бежит через сад.
Забыв об осторожности, потеряв от страха голову, покрытый кровью, он несется, перескакивает через канаву - как раз тогда его и заметил Подшофе - и добирается до леса Мопревуар, где намеревается привести в порядок одежду.
Пока что он спасен. Но осталось то письмо, а это, можете мне поверить, страшная улика, которая раскроет глаза правосудию, сделает очевидным и его преступление, и все его коварные уловки.
Он письма не нашел, а мы его разыщем. Оно нам необходимо, чтобы переубедить господина Домини и обратить наши предположения в твердую уверенность.
XI
После этого заявления Лекока наступило довольно продолжительное молчание. Возможно, слушатели пытались найти возражения. Наконец доктор Жандрон промолвил:
- Из всего этого я не вижу, какова тут роль Гепена.
- Да я и сам не вижу, - отвечал сыщик. - И здесь я должен представить вам сильную и слабую стороны моей системы следствия. Метод мой состоит в том, что, прежде чем заняться преступником, я реконструирую само преступление, и тут я не могу ни ошибиться, ни отгадать только часть истины. Либо верны все звенья моей дедуктивной цепочки, либо неверно каждое. Короче, все или ничего. И если я прав, Гепен не замешан в преступлении или, по крайней мере, замешан лишь косвенно, так как нет ни единого факта, заставляющего предположить возможность помощи графу со стороны. Но если я заблуждаюсь… - Лекок внезапно замолчал. Казалось, он напряженно прислушивается к неясному шуму, долетающему из сада. - Но нет, я не заблуждаюсь. У меня против графа имеется еще одно обвинение, о котором я пока умалчивал, но оно кажется мне весьма убедительным.
- Чего же больше? - удивился доктор.
- Лишнее доказательство никогда нелишне, сударь, тем паче что я вечно сомневаюсь. Когда господин мировой судья на минутку оставил меня, я поинтересовался у камердинера Франсуа, знает ли он, сколько у его хозяина пар обуви. Франсуа ответил, что знает, и провел меня в чулан, где она хранится. Там недоставало сапог из зеленой юфти, которые, по утверждению камердинера, граф обул утром. Кроме того, исчез синий галстук в белую полоску, восьмого июля с утра бывший на шее графа.
- Вот вам, - воскликнул папаша Планта, - неоспоримое подтверждение верности ваших предположений насчет туфель и фуляра!
- Мне тоже кажется, - согласился сыщик, - что в известной степени мы уже восстановили факты и можем двигаться дальше. Давайте попробуем установить события, которые определили…
Уже несколько секунд Лекок, продолжая говорить, исподтишка наблюдал за садом. И вдруг, ни слова не говоря, со стремительностью и ловкостью кошки, подстерегшей мышь, он вскочил на подоконник распахнутого окна и выпрыгнул в сад. Почти тотчас же доктор и папаша Планта услышали приглушенный вскрик, проклятье и шум борьбы.
Они кинулись к окну. Только-только начало светать, листва деревьев трепетала под свежим утренним ветерком, в белесом тумане летней ночи, наплывавшем от реки, все предметы казались зыбкими и неясными.
На газоне под окнами библиотеки доктор и мировой судья увидели двух человек, верней, два силуэта, которые топтались на месте, размахивая руками. Каждые несколько секунд раздавался глухой, чавкающий звук - это кулак с размаху наносил удар по живой плоти. Внезапно оба силуэта слились воедино, снова разделились, потом опять слились; один из дерущихся упал, поднялся и снова рухнул.
- Не беспокойтесь, господа, - прозвучал голос Лекока, - прохвост у меня в руках.
Стоявший человек, по всей видимости, Лекок, наклонился, и тут борьба, было закончившаяся, вновь возобновилась. Лежавший на земле защищался с энергией отчаяния. Посреди газона его тело казалось большим темным пятном, в воздухе мелькали ноги, которыми он отбивался от сыщика. Был момент, когда ни доктор, ни папаша Планта не могли разобрать, кто из двоих Лекок. Оба были уже на ногах и сцепились в драке. Вдруг раздался вскрик боли и следом возглас:
- А, мерзавец!
Ему буквально вторил истошный, душераздирающий вопль, и голос Лекока с издевкой произнес:
- Я решил привести его, чтобы он засвидетельствовал вам свое почтение. Посветите нам, пожалуйста.
Врач и мировой судья бросились к лампе. Как обычно, следствием поспешности явилось замешательство, и когда доктор Жандрон схватил наконец светильник и поднял его, дверь резко распахнулась.
- Господа, представляю вам, - сообщил сыщик, - мэтра Робло, орсивальского костоправа, торговца лекарственными травами для прикрытия и отравителя по призванию.
Папаша Планта и доктор Жандрон были так ошеломлены, что слова не могли вымолвить.
Перед ними действительно стоял Робло и двигал вывихнутой челюстью, тщетно пытаясь ее вправить. Противник поверг его с помощью того сокрушительного удара коленом, который является наилучшим способом обороны и ultima ratio* худшей разновидности парижских ночных бродяг.
[* Последний довод {лат.)]
Но не явление Робло, достаточно, впрочем, необъяснимое, так поразило судью и его друга.
Их потряс облик человека, который железной рукой поддерживал бывшего подручного доктора Жандрона и подталкивал его вперед.
У этого человека был голос Лекока, его сюртук, его галстук с претенциозным узлом, его цепочка из белокурых волос, и тем не менее то был не Лекок. В окно выскочил блондин с пышными бакенбардами, а через дверь вернулся брюнет с гладким, бритым лицом. Выскочил человек в летах, чья подвижная физиономия могла но воле ее хозяина выглядеть и дурацкой и умной, а вошел красавец лет тридцати пяти: в глазах благородство, верхняя губа чуть подрагивает, великолепные черные вьющиеся волосы оттеняют матовую бледность кожи, обрамляя волевое лицо.
На шее у него чуть ниже подбородка была кровоточащая рана.
- Господин Лекок! - воскликнул панаша Планта, обретший наконец дар речи.
- Он самый, и на этот раз, только на этот, подлинный, - ответствовал сыщик и, двинув как следует плечом костоправа, приказал: - А ну, вперед!
Робло, как подкошенный, рухнул в кресло, но Лекок все равно не отпускал его.
- Да, этот мерзавец сорвал с меня мои белокурые прикрасы, - пояснил он. - Благодаря ему и вопреки своему желанию я появился перед вами в естественном виде, и теперь вы знаете мое лицо, каким даровал мне его творец. - Лекок беспечно повел плечами и добавил не то раздосадованно, не то шутливо: - Да, таков подлинный Лекок, и скажу без преувеличений, кроме вас таким его знают лишь три человека: двое верных друзей и одна женщина, увы, не столь верная, о которой я вам недавно рассказывал.
Папаша Планта и доктор так настойчиво и с таким недоумением смотрели на него, что он вынужден был объясниться.
- А чему вы удивляетесь? Жизнь человека моей профессии отнюдь не мед. Защищая общество, подвергаешься опасностям, и за это наши современники обязаны нам если уж не восхищением, то хотя бы уважением. Меня приговорили к смерти семь самых опасных во Франции злодеев. Я поймал их, и они поклялись, что я умру от их руки, а они - люди слова. Где они сейчас? Четверо в Кайенне, один в Бресте*. О них я получаю сведения. Но где двое других? Я потерял их след. Вполне вероятно, один из них уже выследил меня, и кто может поручиться, что завтра, возвращаясь в пустом вагоне, я не получу шесть дюймов стали в живот? - Лекок грустно улыбнулся. - И никакой награды за вечную опасность. Если я завтра погибну, мой труп подберут, доставят в одну из моих официальных квартир, и на том конец.
