Кровавый апельсин - Гарриет Тайс
– Нам обеим стейки, пожалуйста, – отвечает Мадлен. – Средней прожарки. К ним зеленый салат. Хорошо, Элисон?
Я улыбаюсь и киваю. Ну и встреча у нас! Всем моим стараниям вопреки у руля Маргарет. Она жестом показывает на вино, словно предлагая попробовать, и я, смирившись, так и делаю. Вино божественное, куда лучше совиньона, который я только что пила. Оно мягче, выдержаннее. Терпкий аромат успокаивает – досадно, что мы дела не касаемся, но Мадлен такая хрупкая и нервная, что трудно ее не жалеть. Пиджак на ней явно дизайнерский, но на плечах болтается. Кашне, которое я заметила еще в кабинете у Патрика, отвисло, обнажив жилистую шею. В зеркале за спиной у Мадлен мое лицо кажется чуть ли не в два раза шире, чем ее. Я снова прикладываюсь к своему бокалу.
– Элисон, мне так не хочется говорить с вами об этом, – признается Мадлен. – Мне хочется просто насладиться ланчем.
– Понимаю, но мне нужно получить от вас показания, чтобы оказать вам грамотную помощь. Мадлен, за убийство вам грозит пожизненное, – поясняю я, наклонившись к ней через стол. – Возможно, нам удастся подать преступление как менее тяжкое и добиться смягчения приговора.
На миг Мадлен прячет лицо в ладонях, потом опускает руки и вскидывает подбородок. Она собирается заговорить, но тут официант подает нам стейки, ставит их на стол, потом уходит и возвращается с салатом и двумя острыми ножами. Я надрезаю свой стейк – на тарелку выливается лужица крови. Это не средняя обжарка – практически сырое, темно-красное мясо блестит в свете ламп, из-под коричневой корочки брызжет желтый жир. Я отправляю кусочек в рот, прожевываю, глотаю. Мадлен на свою порцию даже не взглянула. Бокал у нее опустел, она подливает себе красного. Я собираюсь сказать… хоть что-нибудь, дабы вернуть ее к обсуждению дела, но Мадлен начинает говорить сама:
– Даже не знаю, когда все пошло наперекосяк. То есть… понимаю, вы думаете о тех таблетках. Я же видела, какое лицо у вас было, когда я о них рассказывала.
– Простите, я не хотела… – лепечу я.
– Ну конечно, нет. Но, как я говорила в тот раз, стороннему наблюдателю понять сложно. Эдвин всегда умел принимать оптимальные решения. Особенно поначалу… – говорит Мадлен, глядя мне за плечо. Я продолжаю отрезать, прожевывать, глотать, только бы не нарушать ее спокойствие. – Он частенько перегибал палку и все решал за нас. За меня. И я не возражала, даже с облегчением вздохнула: кто-то наконец взял все под контроль. Я очень любила его, очень хотела сделать счастливым. Делать его счастливым получалось не всегда. Я частенько прокалывалась. – Мадлен снова делает паузу и пьет вино.
– В каком смысле прокалывалась? – уточняю я, когда пауза затягивается.
– Я не умела нормально готовить. Я плохо заботилась о его клиентах. Я даже себя правильно подать не могла. Наверное, я была слишком молода и не понимала, что требуется и что для меня это работа так же, как для Эдвина. Как его продолжению, мне следовало стараться, иначе я его подводила.
– Когда вы его подводили, что-нибудь случалось? – спрашиваю я.
– Эдвин очень сердился… Но опять-таки по моей вине. Я злоупотребляла его терпением – плохо готовила, плохо одевалась. Неудивительно, что он сердился. И я на его месте сердилась бы.
– Мадлен, а когда Эдвин сердился… что он делал? – Я стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно и ровно.
Мадлен поднимает левую руку и поворачивает ладонью ко мне. Лишь посмотрев на нее пару секунд, я догадываюсь, что́ она мне показывает. Левый мизинец выгнут, как коготь.
– Он не выпрямляется. С тех самых пор, как… – Мадлен не договаривает.
– С тех пор, как что? – тихо спрашиваю я.
– У меня подгорело мясо. Ужин устраивался для одно го из основных клиентов Эдвина и его супруги. Эдвин объяснял, что они очень разборчивы и питаться привыкли в самых лучших местах… Я сказала, что еду лучше заказать, но Эдвину хотелось окружить их настоящим английским гостеприимством…
– И что?
– Я напортачила. Слишком много выпила. – Мадлен смотрит на свой бокал, смеется и делает большой глоток. – Мясо подгорело. Меня подташнивало. Мы заказали доставку. Я думала, что все прошло нормально, но когда гости уехали… В тот вечер я напилась так, что боль почти не чувствовала, а вот наутро…
– Мадлен, что он сделал? – спрашиваю я.
Мадлен выдерживает паузу и делает глубокий вдох:
– Эдвин взял мою руку и гнул палец назад, пока он не сломался.
Я складываю ладони вместе, начисто забыв про стейк:
– Вы в больницу ездили? – Сохранять нейтральный тон очень сложно.
– Нет, Эдвин не разрешил. Думаю, палец сломался в нескольких местах, поэтому сейчас он кривой. Я пыталась его перевязывать, но он не выпрямлялся. Понимаете, почему мне неприятно говорить на эту тему?
– Да, понимаю. Послушайте, я прочла отчет психиатра, и в нем ничего подобного не упоминается. Ваши отношения с мужем описаны как типичные и нормальные.
– Он о таких вещах не спрашивал, а мне не хотелось ворошить прошлое, – поясняет Мадлен.
– Понимаю, как вам это трудно, но нам нужно знать все, Мадлен. Все. Вам придется побеседовать с психиатром еще раз и сообщить ему все эти факты.
– С тем я больше разговаривать не буду. Он мне не понравился, – говорит Мадлен.
– Хорошо. Мы подберем другого. Вы должны снова поговорить со специалистом, нравится вам он или нет. Дело слишком важное. Новые факты могут превратить преднамеренное убийство в непредумышленное и принципиально повлиять на исход дела.
Атмосфера неуловимо меняется, сопротивление, которое я прежде чувствовала, расходится волнами и исчезает. Мадлен вздыхает, словно ждала этого, словно я избавила ее от бремени. Легче становится и мне: нестандартное решение привести клиентку в ресторан и выпить с ней себя оправдало. Я подобрала ключик к делу.
– У нас есть время? – спрашивает Мадлен.
– Да, есть. Об этом не беспокойтесь. Время у нас точно есть. Давайте поедим, потом вы мне все расскажете. Я ваш рассказ запишу, и станет ясно, в какой мы ситуации.
– Ну, хорошо. Я и прежде не собиралась вводить его в заблуждение, но всей правды не говорила. Больше не буду мотать вам нервы. – Мадлен смеется, но снова невесело, потом начинает есть свой стейк, аккуратно разделывая мясо.
Бутылку красного
