Луиза Пенни - Эта прекрасная тайна
– Большинство монахов научаются жить в сообществе, – объяснил монах, надевая мантию. – То есть принимают друг друга.
– И власть настоятеля.
– Oui.
Самый короткий ответ из тех, что Гамаш слышал в монастыре. Монах нагнулся, чтобы натянуть носки, и этим движением разорвал зрительный контакт с Гамашем, уже успевшим одеться.
Выпрямившись, монах снова улыбнулся:
– Вообще-то, мы проходим очень тщательное испытание на личностные качества. Нас оценивают.
Гамаш полагал, что его лицо сохраняет нейтральное выражение, но, видимо, ему не удалось скрыть скептицизм.
– Oui, – сказал монах, вздохнув. – С учетом современного состояния церкви следовало бы провести переоценку прежних оценок, да? Похоже, что немногие избранные – вовсе не лучший выбор. Но в большинстве своем мы хорошие люди. Здравомыслящие и стойкие. Мы хотим одного – служить Господу.
– Пением.
Монах посмотрел на Гамаша:
– Вы, месье, кажется, думаете, что человека можно отделить от музыки. Но вы ошибаетесь. Сообщество монахов в Сен-Жильбере подобно живому песнопению. Каждый из нас – отдельная нота. Сами по себе мы ничто. Но вместе? Все вместе мы божественны. Мы не певцы, мы – песня.
Гамаш видел, что монах верит в свои слова. Верит, что сами по себе они ничто, но все вместе монахи Сен-Жильбера являют собой песнопение. Перед мысленным взором старшего инспектора возникли коридоры монастыря, заполненные не монахами в черных мантиях, а музыкальными нотами. Черные ноты проносятся по коридорам. Ждут того мгновения, когда соединятся в священном пении.
– Смерть приора – большая потеря для песнопений? – спросил Гамаш.
Монах резко вдохнул, словно старший инспектор ткнул в него острой палкой:
– Мы должны благодарить Господа за то, что у нас был брат Матье, а не печалиться, что его у нас забрали.
Это прозвучало менее убедительно.
– Не пострадает ли музыка? – спросил Гамаш, тщательно подбирая слова.
Он увидел, что попал в цель. Монах снова отвел глаза и ничего не сказал.
Гамаш спросил себя, не являются ли пространства между нотами – тишина – такой же важной частью песнопения, как и сами ноты.
Два человека молча стояли друг перед другом.
– Нам нужно так мало, – произнес наконец монах. – Музыка и наша вера. И то и другое сохранится.
– Прошу прощения, – сказал старший инспектор, – я не знаю вашего имени…
– Бернар. Брат Бернар.
– Арман Гамаш.
Они обменялись рукопожатиями. Бернар задержал руку Гамаша на миг дольше, чем необходимо.
Еще одно из множества непроизнесенных сообщений, носившихся по монастырю. Но в чем оно состояло? Двое мужчин только что принимали душ практически вместе. Жест монаха мог означать недвусмысленное приглашение. Но Гамаш инстинктивно знал, что брат Бернар хотел выразить нечто иное.
– Но что-то изменилось, – сказал Гамаш, и брат Бернар отпустил его руку.
Старший инспектор понимал, что пустых кабинок в душевой хватало. Бернар вовсе не случайно выбрал ту, что рядом с кабинкой, где мылся офицер Квебекской полиции.
Бернар хотел поговорить. Ему было что сказать.
– Вы были правы вчера вечером, – начал монах. – Мы слышали ваш разговор в Благодатной церкви. Запись изменила все. Не сразу. Поначалу мы даже стали ближе друг к другу. Воспринимали запись как нашу общую миссию. Цель состояла не в том, чтобы разделить наши песнопения с миром. Мы не настолько оторваны от реальности и прекрасно понимаем, что компакт-диск с григорианскими хоралами вряд ли попадет на вершину хит-парада.
– Тогда зачем записывали?
– Это идея брата Матье, – сказал Бернар. – Монастырь нуждался в ремонте, и как мы ни старались поддерживать все в порядке, тут требовались не наши усилия или даже знания, а деньги. А их у нас не было, и зарабатывать мы не умели. Мы делаем шоколадные конфеты с черникой. Вы пробовали?
Гамаш кивнул.
– Я помогаю приглядывать за животными, но еще работаю в шоколадном цеху. Эти конфеты очень популярны. Мы обмениваемся с другими монастырями – в обмен на наши конфетки получаем сыры и сидр. Продаем конфеты друзьям и семьям. С громадной прибылью. Все это знают, но еще они знают, что нам необходимы деньги.
– Конфеты просто сказочные, – согласился Гамаш. – Но чтобы заработать какие-то деньги, нужно продавать тысячи коробок.
– Или продавать каждую коробку за тысячу долларов. Наши семьи оказывают нам большую поддержку, но мы не можем просить у них слишком многого. Поверьте, месье Гамаш, мы чего только не перепробовали. И тут брат Матье предложил продавать то, что у нас всегда есть в достатке.
– Григорианские песнопения.
– Именно. Мы поем все время, и нам не нужно конкурировать с волками и медведями за чернику и не нужно доить коз, чтобы получать ноты.
Гамаш улыбнулся, представив себе, как григорианские песнопения изливаются из козьего вымени.
– Но особых надежд вы не питали.
– Надежды мы питаем всегда. Это еще одно, что имеется у нас в достатке. А вот чего у нас здесь нет, так это больших ожиданий. Мы планировали сделать запись и продавать ее по грабительским ценам нашим семьям и друзьям. Магазинам в других монастырях. Мы полагали, что наши близкие поставят запись один раз, чтобы отчитаться, что они ее слушали, а потом уберут и забудут.
– Но тут что-то случилось.
Бернар кивнул:
– Не сразу. Мы продали несколько сот дисков. Заработали достаточно денег, чтобы починить крышу. Но приблизительно год спустя на наш счет посыпались деньги. Помнится, мы сидели в зале для собраний и настоятель сказал, что на нашем счете больше ста тысяч долларов. Он попросил нашего брата, который занимается бухгалтерией, перепроверить, и да, подтвердилось: на счет приходят деньги от продажи записей. С нашего разрешения изготовили новую партию, но мы не знали сколько. Потом вышла электронная версия. Для загрузки.
– Как отнеслась к этому братия?
– Как к чуду. Во всех смыслах этого слова. У нас неожиданно появилось столько денег, что мы не знали, куда их девать. А деньги продолжали поступать. Но если забыть о деньгах, нам казалось, что мы получили благословение Господа. Он словно улыбнулся нашему проекту.
– И не только Господь, но и весь окружающий мир, – подхватил Гамаш.
– Верно. Казалось, что все вдруг поняли, как прекрасна наша музыка.
– Успех?
Брат Бернар зарделся и кивнул:
– Мне стыдно признаться, но именно такое возникло ощущение. И это стало казаться важным – что думает о нас мир.
– Мир влюбился в вас.
Бернар глубоко вздохнул и опустил глаза на свои руки, теребившие концы поясной веревки.
– И какое-то время мы были счастливы, – сказал брат Бернар.
– А что случилось потом?
– Мир открыл не только нашу музыку, но и нас. Над нами стали летать самолеты, на лодках приплывали люди. Репортеры, туристы. Самозваные паломники приходили, чтобы поклониться нам. Ужасно.
– Такова цена славы.
– А мы хотели только тепла зимой, – сказал брат Бернар. – И чтобы крыша не текла.
– Но все же вам удавалось отбиваться от них.
– Благодаря отцу настоятелю. Он недвусмысленно сообщил другим монастырям и публике, что мы – орден затворников, что мы приняли обет молчания. Однажды он даже выступил по телевизору. И по «Радио Канада».
– Я видел его интервью.
Хотя оно мало походило на интервью. Отец Филипп стоял в каком-то неизвестном месте, облаченный в мантию. Он смотрел в камеру и умолял людей оставить монастырь в покое. Он говорил, что рад популярности песнопений, но больше им нечего предложить миру. Совершенно. А вот мир в состоянии проявить по отношению к монахам Сен-Жильбера огромное милосердие. Дать им мир и тишину.
– И вас оставили в покое? – спросил Гамаш.
– В конечном счете – да.
– Но мир не вернулся?
Они покинули душевую, и Гамаш пошел за братом Бернаром по коридору. К закрытой двери в конце. Не к той, что вела в Благодатную церковь. А к противоположной.
Брат Бернар потянул ручку, и они вышли в яркий новый день.
На самом деле они оказались в громадном внутреннем дворе, обнесенном стеной. Здесь гуляли козы и овцы, цыплята и утки. Брат Бернар взял себе тростниковую корзинку, другую протянул Гамашу.
Воздух дышал свежестью и прохладой, и после жаркой душевой Гамаш чувствовал себя здесь превосходно. За высокой стеной виднелись верхушки сосен, слышался щебет птиц и тихий плеск воды о прибрежные камни.
– Excusez-moi[40], – сказал Бернар курице, прежде чем взять из-под нее яйцо. – Merci.
Гамаш тоже засунул свою большую руку под курицу, нащупал теплое яйцо. Осторожно положил его в корзинку. Каждой следующей курице он тоже говорил «merci».
– Мир вроде бы вернулся в монастырь, старший инспектор, – сказал Бернар, продолжая перемещаться от курицы к курице. – Но Сен-Жильбер перестал быть тем, чем был прежде. Возникло напряжение. Часть монахов пожелала извлечь выгоду из нашей популярности. Они говорили, что на то, несомненно, есть воля Божья и опасно не воспользоваться таким шансом.
