Неупокоенные - Альбина Равилевна Нурисламова
Ясно, что человек счастливый, довольный и безмятежный запросто может приходить на Пожарище. Хоть сто раз ходи, ничего не почувствуешь. И не выпросишь ничего. Там ждут лишь раненых в самое сердце, озлобленных и страдающих; тех, кто носит в душе боль. И забирают боль, выполняя желание, загаданное в момент, когда кажется, будто небо упало на землю, ничего хорошего впереди не ждет.
Выполняют, но есть и условия.
Болезнь отчима Лизы. Паралич Валеры.
Но и это еще не все: тот, кто желает, тоже отдает. Лиза отдала себя, свое здоровье, будущее. А в итоге и жизнь.
Нина бежала по парку.
«Остановись! Сделаешь еще хуже! Плата может быть слишком высокой!» – кричал внутренний голос, но Нина не слушала.
Ей казалось, она знает, как обмануть то, что обитает на Пожарище. Фокус в том, что желание нужно формулировать предельно четко. Нина должна была сказать в прошлый раз: «Пусть Валера раскается, поймет, что любит меня, и вернется. Хочу, чтобы мы жили долго и счастливо!»
Она на эмоциях ляпнула не то, ошиблась, но более не ошибется. Не кончит плохо, как Лиза, не пожертвует собой. Нина не станет просить, чтобы Валера умер. Она скажет, что хочет быть счастливой.
«Думаешь, обманешь их? – внутренний голос сделался похожим на голос Лизы, звучал грустно, обреченно. – Обманешь тех, кто забирает боль? Остановись, глупая!»
Нина упрямо свернула на узкую аллею, побежала по ней. Хорошо, что снег был расчищен. А вот и поворот к Пожарищу. Его точно никто не стал бы чистить, но дорожка была аккуратная, протоптанная, и Нине подумалось, что тропинку словно специально для нее подготовили.
«Остановись!» – твердила мертвая подруга в голове Нины.
Нина замерла. Может, стоит прислушаться?
Но потом вспомнилось искаженное злобой, красное лицо мужа с трясущимися, обвисшими, как у бульдога, щеками. Вспомнились слова, которые он бросал ей в лицо. Вспомнилась его любовница.
«Такое случается, Нина, ты же понимаешь», – сказал он в тот день, и кожа его пахла чужой женщиной.
Нина понимала. Все понимала.
– Хуже быть не может, – проговорила она, ступая на поляну. – Ничего не может быть хуже.
Нина верила, что сумеет все исправить.
По крайней мере, она попробует.
Тещин язык
Узнав, что Калерия Львовна пожелала поехать с ними на экскурсию, Миша напрягся. Еле удержался, чтобы не закатить глаза. Жена Олеся и сама была не очень-то рада этому, но тоже виду не подала.
Динамик у телефона громкий, и Миша слышал плывущий по номеру тещин голос – звонкий, ясный, как у молодой девушки.
– Олесенька, а как же вы за Тасенькой уследите? Вы ведь то в телефонах, то друг другом заняты, а ребенок разве виноват? Дети-то, знаешь, как: секунда – и убежал, и несчастье случилось. Не уследишь – и все.
Миша видел, как побелели костяшки пальцев жены, когда она сжимала в руке сотовый. Пыталась сдержаться, чтобы не нагрубить. Отбрить тещу – себе же хуже. Были попытки. В ответ пойдет тяжелая артиллерия: хватание за сердце, слезы оскорбленной в лучших чувствах матери, звонки от знакомых и родственников, укоряющих за то, как жестоко и недопустимо они обращаются с пожилым человеком, который столько для них сделал.
Нет уж, проще промолчать.
Порой Миша против воли даже восхищение испытывал (вместе с бешенством, конечно). Это же надо, какой редкий талант! Калерия Львовна одной фразой, парой предложений могла размазать человека, и все это с улыбкой, не повышая голоса.
Сейчас, например, Калерия Львовна дала дочери понять, что они с мужем – никчемные родители, которые только и сидят, уткнувшись в телефоны, эгоистичные инфантильные придурки, которым плевать на собственного ребенка, думающие только о себе.
Это была вопиющая ложь. Олеся – прекрасная, внимательная мама, а Миша, придя с работы, даже если очень устал, охотно занимался дочкой, умел и подгузники поменять, и покормить, и укачать, и погулять, и поиграть, и почитать малышке на ночь.
В этом году, когда дочка немного подросла, ей исполнилось три годика, молодые люди собрались на юг, на море. Миша пахал без продыху, чтобы получить возможность отдохнуть в июле. Хотели, конечно, отправиться втроем, но у Калерии Львовны имелись свои планы.
Она устроила целый спектакль с оркестром, в ход шли намеки, увещевания, подрагивающий голос, упоминания неважных анализов (хотя Миша был уверен, что здоровье у тещи железное) и памяти покойного отца Олеси. В результате Миша купил четыре путевки. Единственное, что удалось отвоевать, – Калерия Львовна жила в отдельном номере, не с ними.
Этим утром Миша с женой и дочерью собирались на экскурсию к водопадам, с заездом к горному озеру. Он был уверен, что теща предпочтет понежиться на пляже: она любила «тюлений» отдых и, невзирая на плохие анализы, часами жарилась на солнышке, попивая коктейли.
Ан нет – ей красотами нынче полюбоваться захотелось!
– Мамуль, там на джипах не всю дорогу ехать, придется много пешком идти, ты уверена, что это тебе не повредит? – осторожно спросила Олеся.
– Ну если уж Мишенька сможет (у него физическая подготовка неважная, лишний вес), то я и подавно справлюсь.
Миша чертыхнулся сквозь зубы. Это у него-то лишний вес?! Олеся умоляюще посмотрела на мужа, мол, не нервничай.
– Если хочешь, поезжай, мамуль.
– У тебя такой тон, как будто ты мне одолжение делаешь. А мне твоих одолжений не надо, я ведь для вас стараюсь, чтобы вам как следует отдохнуть. За ребенком присмотреть хочу.
Как обычно. Испортила всю малину, еще и спасибо за это ждет.
Продолжения диалога Миша не слышал, вышел на балкон.
Примерно час спустя все четверо уселись в открытый джип и покатили. Машин было три, маленькая процессия выехала за пределы курортного поселка и двинулась в горы. Водитель включил громкую музыку, поэтому медового голоска Калерии Львовны Мише слышно не было. Он сидел рядом с дочкой: Тася была надежно пристегнута, но вертелась на сиденье веретеном, Миша постоянно был на стрёме, следил, держал, страховал.
Жена и теща сидели напротив, и Калерия Львовна всю дорогу что-то шипела дочери на ухо. Бедная Олеся, не позавидуешь.
Теща была удивительным человеком. Работала заведующей в садике, руководила коллективом взрослых и детей, и оставалось только пожалеть людей, которые вынуждены были общаться с нею каждый день.
Она не выглядела тираном, не грубила, не обзывала, даже голоса не повышала.
