Призраки затонувшего города - Елена Владиславовна Асатурова
Кира так увлеклась, что не замечала ни сгустившейся в саду ночной тьмы, ни наших затихших товарищей, которые уже улеглись, ни шороха гравия на дорожке, сбегающей от задней калитки к реке. Негромко, как бы стараясь не заглушить ее полушепот, в кустах жасмина засвистел соловей. Я почти не различал ее повернутого ко мне лица, лишь платьице белело легким облачком.
– Давай подумаем об этом завтра, – ответил я цитатой из другой книжки и поцеловал ее в приоткрытые губы. Кира не отстранилась, только крепче сжала мою ладонь, отвечая на поцелуй…
Елизавета
Эвакуационный поезд Ярославль – Новосибирск
Сентябрь 1942 года
Стучат, стучат колеса. Паровозный гудок то и дело оглашает просторы. За окном темно, лишь изредка вдали мелькают огоньки деревень. Оленька спит, тихонько посапывает, укутанная в байковое одеяльце. Нехитрые пожитки – мешок с продуктами, картонный чемоданчик с одеждой и пеленками – уместились под полку. Сверток, завернутый в потертую бархатную скатерть, задвинут в угол у окна, чтобы не потерялся, не забылся. Елизавете повезло. Начальник цеха, в котором она работала, Семен Ильич, выхлопотал предписание на эвакуацию, устроил санитаркой. Ей с новорожденной дочкой выделили место в санитарном вагоне, один из военврачей даже уступил угол на нижней полке. Во время дежурств кто-то обязательно присматривал за малышкой.
Ярославль и окрестности снова нещадно бомбили. А там, в далекой Сибири, говорят, спокойно, сытно, не страшно. Больше всего Лиза боялась, что у нее пропадет молоко и девочка умрет от истощения. Засунула руку под кофту, пощупала набухшую, полную грудь. Вот проснется Оленька – будет ее кормить. Придвинув ребенка ближе к стене, Елизавета прижалась лбом к стеклу, пытаясь разглядеть что-то в ночном мраке. Но видела только темные, полные слез и немого укора глаза Сони…
Когда она поняла, что беременна, обрадовалась. Ждала, что Игнатий пришлет весточку с фронта, сама написала ему десяток писем, а вот куда отправлять – не знала. В военкомате ей никакой информации не давали, объясняя, что это только для близких родственников. А потом в здание и вовсе попал снаряд, архив сгорел, где искать теперь Оленькиного отца – неизвестно. Надеялась, что он ее адрес помнит, объявится. Но почтальонша каждый раз проходила мимо, не задерживаясь. Поделиться своими чувствами Лизе было не с кем, только с Соней. Девочка тоже с нетерпением ждала появления братика или сестрички – к тому времени она стала называть Елизавету мамой. Помогала кроить пеленки из старых простынок, шить распашонки. Продуктов было мало, поэтому Лиза не полнела, ее положение на заводе долго не замечали, а когда заметили – перевели на более легкие работы. Но и карточки урезали. А Соню надо было собирать в школу, ей в сентябре в первый класс идти. Становилось все труднее справляться с накатывающей тоской и страхом перед будущим.
В городе росло число эвакуированных. Из Ленинграда прибывали эшелоны с детьми. Для них организовали несколько детских домов, в самых крепких колхозах открыли летние лагеря. По дороге на завод Лиза не раз встречала автобусы и полуторки, в которых везли ребятишек, распевающих пионерские песни. Мысль о том, что и Соня могла бы быть среди них, постепенно вила гнездышко в ее голове.
Роды были тяжелыми, долгими. Домой Елизавета с дочкой вернулась обессилевшая. Сонечка, за которой присматривали соседи, радостно встретила сестренку, взялась неумело помогать. Оленька плохо набирала вес, плакала по ночам. Силы у Лизы таяли на глазах. Во время одного из налетов выбило стекла в их квартире. Хорошо еще, лето на дворе, ночи пока теплые. Укачивая хнычущую дочку, Лиза неотрывно всматривалась в портрет Анастасии, словно просила у нее поддержки, совета – как жить дальше.
Когда Семен Ильич предложил эвакуироваться в Сибирь, она воспряла духом. Но была одна загвоздка – предписание можно было получить только на Елизавету и ее дочку. Оформить опекунство или удочерение Сони она не успела, не до того было, да и не подсказал никто. Принимать решение об отъезде надо было срочно, поезд уходил через несколько дней. Как она оказалась в кабинете заведующей детским домом, как писала заявление – Лиза не помнила, все было как в тумане. Девочке она объяснила, что временно отправляет ее в детский лагерь перед школой. Та даже обрадовалась, только переживала, как они справятся без нее. А когда Лиза передала воспитательнице чемоданчик с вещами и Сонины метрики, все поняла. Она не плакала, не задавала никаких вопросов. Просто стояла, замерев, и неотрывно смотрела на приемную мать. От этого взгляда мурашки бежали по коже. Елизавета хотела попрощаться, обнять девочку, но та вырвалась и забилась в угол кабинета, как волчонок…
И вот теперь эти сверкающие гневом и болью глаза она видела повсюду – в оконных отражениях, в тревожных коротких снах. Лишь когда просыпалась Оленька и начинала весело гулить, размахивая крошечными розовыми кулачками, Лиза переставала чувствовать себя предательницей и погружалась в радость материнства…
Рыбнинск
24 июля 2018 года
В кабинете полковника Чудакова было жарко. Не в смысле температуры – за эти несколько дней здесь успели установить кондиционер, который, тихо гудя, охлаждал просторное помещение. Горячим был разнос, устроенный Виктором Ильичом своим подчиненным. Отчет майора Савельева и старшего лейтенанта Курочкина ему совсем не понравился.
– Я вас что, на курорт отправил отдыхать? Где какие-то внятные результаты? Из дома, полного народу, пропадает картина, а у вас ни одного нормального подозреваемого? Вместо этого парочка утопленников! Хоть с ними-то, надеюсь, несчастный случай?
Савельев пригладил короткий ежик темно-русых волос и успокаивающе взглянул на своего насупившегося и покрасневшего помощника.
– Товарищ полковник, считаю, что за два с половиной дня был проделан достаточный объем работы. Вряд ли в этом случае стоит надеяться на мгновенную раскрываемость. Если бы картина имела ценность – для коллекционеров, например, – можно было бы начать поиски у скупщиков, в галереях и на аукционах. Но, по предварительной
