Завещание моего бывшего - Хотатэ Синкава
* * *
Сон – это хорошо, после него мне показалось, что все дурные мысли как рукой сняло. Выспавшись в мягкой, как пух, постели, на следующий день я чувствовала себя абсолютно бодрой.
Я полной грудью вдохнула холодный утренний воздух Каруидзавы, и в голове прояснилось, после чего уплела настоящий европейский завтрак, который приготовила Юкино: хрустящий бекон, булочка и яичница-болтунья, а потом еще и насладилась кофейным блендом. Думаю, стоит поблагодарить свой легкий характер, не позволяющий мне ныть над трудностями.
Как только я собралась, Такуми отвез меня на своей машине до станции «Каруидзава». С нами поехала и Юкино, хотя в этом не было никакой необходимости. Вроде бы она собиралась на обратном пути заглянуть в полицию и дать показания. Как мне сказали, вечером там уже побывала Асахи. Видимо, опрашивают всех, с кем вчера общался Мураяма.
Сейчас они наверняка проверяют пассажиров синкансэна, на котором я ехала вчера, делают запрос в компанию, на чьем такси я добиралась до усадьбы. Чем больше заявлений и свидетельств соберут, тем больше подтверждений будет моим показаниям, так что я очень надеялась на тщательную работу полиции и скорое исключение из списка подозреваемых в убийстве Мураямы.
Когда я поднялась на платформу, чтобы сесть в поезд, щеки обжег холодный февральский ветер с плоскогорья. Стояло раннее утро, и людей на платформе было немного. Внезапно послышалась дробная поступь, и сзади меня окликнули:
– Госпожа Кэммоти?
Я оглянулась и увидела двоих мужчин средних лет в костюмах и шерстяных пальто до колен. Один – лысый, похожий на буддийского монаха, второй – острижен чуть ли не под горшок, как маленький мальчик. Оба были не очень высокого роста, но с широкой грудной клеткой, как если бы занимались единоборствами.
– Мы из полиции, – сказал стриженый и показал удостоверение.
Я вопросительно взглянула на второго. Тогда он тоже, пусть и неохотно, достал удостоверение и раскрыл его. Ни одного из них я на вчерашнем допросе не видела.
– А почему мной интересуется полиция Нагано? – осторожно выбирая слова, спросила я.
Хотя я Мураяме ничего не делала, и никакие вопросы не должны были испугать меня.
– Мы хотели бы прояснить еще несколько моментов, прежде чем вы вернетесь в Токио.
Не пройдете с нами в участок?
У меня возникло нехорошее предчувствие. Все дополнительные вопросы можно было бы задать по телефону, который я им дала вчера во время допроса. Если они специально догнали меня, значит, опасались отпускать. То есть я под подозрением.
– Поговорить можно и здесь, – решительно ответила я, предчувствуя, что дело только осложнится, если отправиться с ними в участок.
Мужчины обменялись быстрыми взглядами, будто мысленно договорившись о чем-то. Думаю, им рассказали, как вчера прошел допрос, и они понимают, что я для них очень обременительный свидетель.
– Тогда помогите нам уточнить несколько моментов, – заявил стриженый.
Я стала вспоминать, что случилось прямо перед смертью Мураямы. Однако вопрос последовал неожиданный, хотя уже знакомый.
– Где вы находились в ночь с двадцать девятого на тридцатое января и чем занимались?
Поскольку вчера мы обсудили это с Юкино, я могла бы ответить сразу. Но выглядела бы странно. Я достала свой ежедневник и сделала вид, будто задумалась.
– Так… это была пятница… Я работала. Была в офисе компании, это в Токио, в районе Маруноути.
Полицейские спросили, может ли кто-нибудь это подтвердить и не дам ли я контакты свидетелей. Я рассказала им, что в ту ночь находилась в офисе вместе с моим сослуживцем Фурукавой, и полицейские удовлетворенно закивали. После секундной паузы стриженый спросил:
– Госпожа Кэммоти, мы слышали, что вы знаете возможного убийцу Эйдзи Морикавы и выступили от его лица перед «комиссией». Это так?
Я замерла. Откуда у следователей эти сведения? Вот за что терпеть не могу любителей: сначала говорят о неразглашении, а сами… Однако я тут же сделала бесстрастное лицо: нельзя показать им свое замешательство.
– Обсуждать подробности своей работы, в том числе взятые и не взятые на себя обязательства, не могу.
Наши со стриженым взгляды пересеклись.
– Вы же сами понимаете, мне нельзя говорить о работе по условиям неразглашения, и у вас нет никакого права выпытывать у меня информацию. Если это необходимо, пожалуйста, получите постановление суда.
По громкой связи объявили о приближении поезда, и к платформе плавно подъехал синкансэн. Я повернулась к полицейским спиной и вошла в вагон.
В спину мне крикнули:
– Между прочим, погиб человек!
Я повернула голову и увидела покрасневшее лицо стриженого.
– Вас это не тревожит? Раз вы адвокат, так согласны на все, лишь бы заработать?
Услышав это, я почувствовала, как внутри меня что-то разгорается. Разумеется, я согласна на все. А что в этом плохого? Чем отличаются полицейские, изо всех сил стремящиеся поймать преступника, от адвокатов, изо всех сил стремящихся защитить клиента?
Я всем телом развернулась к полицейским и посмотрела на них, стоя в дверях вагона:
– Само собой.
И, стриженому глядя в глаза, добавила:
– Ведь это моя работа.
Прозвучал сигнал отправления, и двери закрылись. Я снова повернулась к сыщикам спиной и направилась к своему месту. Когда поезд затрясся, я глубоко вздохнула.
Кажется, влипла. Интересно, кто разболтал об «отборе»? До сих пор полиция считала, что причина смерти Эйдзи Морикава – болезнь, а вот теперь они зашевелились.
Бездыханное тело Эйдзи нашли тридцатого января на рассвете. Раз меня спросили, где я была в ночь с двадцать девятого на тридцатое, значит, проверяли алиби. К чему бы это? Что Эйдзи скончался от болезни, ясно из документов. Конечно, намеренно заразить человека гриппом и довести до смерти – это тоже в какой-то мере убийство. Но с чего вдруг полиция, у которой и так забот хватает, ухватилась за это происшествие и расследует его?
Видимо, всплыла новая информация. Я полезла в интернет, однако ничего заслуживающего внимания там не нашла, кроме коротенькой заметки: «Умер пятидесятилетний адвокат, проживавший в г. Коморо, преф. Нагано. В организме обнаружен яд. Ведется расследование по подозрению в насильственной смерти».
На мгновение мне вспомнилось его искаженное лицо, душащий кашель, согнутая спина. Я встряхнула головой, чтобы избавиться от этих картин. Голова начинала болеть, но
