Фаворит - Дик Фрэнсис
– Что с ним такое, с этим идиотом? – спросил он и тут же продолжил, не дожидаясь ответа: – Слушай, Дэн, будь другом, дай мне уйти вперед в первой скачке на этой лошади, которую мне подсунул Грегори. По-моему, я ее вижу первый раз. Похоже, ее владельцу понравились мои рыжие волосы. – Заразительный смех Сэнди заставил всех в весовой обернуться к нему с улыбкой.
– Ладно, – сказал Дэн.
Они принялись обсуждать детали, и я хотел уйти, но Дэн коснулся моей руки. Он спросил:
– Сказать им? Ну хоть Сэнди, например, о проволоке и о Билле?
– Говори, – ответил я. – Может случиться, ты что-нибудь разведаешь. Но только будь осторожен! – Я хотел было рассказать ему о предупреждении, которое получил в лошадином фургоне, но это была чересчур длинная история, и я ограничился тем, что сказал: – Помни, что этим насторожишь кое-каких людей и они могут пристукнуть тебя по ошибке.
Он удивленно взглянул на меня:
– М-да. Хорошо. Я буду осторожен.
Мы повернулись к Сэнди.
– Вы чего оба такие мрачные? Кто-нибудь увел шикарную брюнетку, по которой вы оба сохнете? – спросил Сэнди.
– Да вот думаем о Билле Дэвидсоне, – ответил Дэн, не обратив внимания на ехидную реплику.
– А чего о нем думать?
– Падение было подстроено. Над препятствием натянули проволоку. Алан видел ее.
Сэнди был поражен.
– Алан видел? – повторил он и вдруг, когда до него дошло наконец значение слов Дэна, воскликнул: – Но это же убийство!
Я привел доводы в пользу того, что задумано было вовсе не убийство. Карие глаза Сэнди глядели на меня, не мигая, пока я не кончил.
– Вроде ты и прав, – сказал он. – Ну и что ты собираешься делать?
– Попытаться раскопать, что за всем этим кроется, – ответил за меня Дэн. – И мы подумали, что ты можешь помочь. Ты не слышал ничего такого, что могло бы прояснить это дело? Я к тому, что люди часто болтают с тобой о всякой всячине.
Сэнди разгреб сильными загорелыми руками свои взлохмаченные рыжие волосы и почесал в затылке. Но и этот массаж не породил никаких блестящих мыслей.
– По большей части они мне рассказывают о своих девчонках или о том, какие делают ставки. А о майоре Дэвидсоне – нет, не было разговора. Мы не были с ним закадычными друзьями, потому что он думал, будто это я придержал лошадь одного из его приятелей. Ну что же, – добавил Сэнди со своей покоряющей улыбкой, – возможно, так оно и было. Во всяком случае, пару месяцев назад мы с ним крепко поговорили.
– Узнай, не слыхал ли чего кто-нибудь из твоих друзей-букмекеров, – попросил Дэн. – У них всегда ушки на макушке.
– Хорошо, – согласился Сэнди. – Я начну с этой новости, и посмотрим, что из этого выйдет. Только не сейчас, у меня ни минуты времени. Слушай, начинается первый заезд, и ты должен хоть что-нибудь рассказать мне об этой паршивой лошаденке, которую мне всучил Грегори. – Увидев, что Дэн колеблется, Сэнди начал настаивать: – Ну ладно, ну чего тебе скрывать? Уж если Грегори просит, чтобы я взял лошадь, значит это такая вонючка, что никакого разумного человека не уговоришь сесть на нее верхом, я же понимаю.
– У этой кобылы, – сказал Дэн, – мерзкая привычка налетать на препятствие, словно его не существует вовсе. Как правило, в результате она падает в канаву.
– Ну, спасибо, – проронил Сэнди, по-видимому ничуть не обескураженный. – Я ее взгрею так, что она забудет свои привычки. До скорого! – Он пошел в раздевалку.
Дэн посмотрел ему вслед.
– Еще не появилась на свет лошадь, которая сумеет напугать этого громилу Сэнди! – произнес он с восхищением.
– Нервы у него дай бог! – согласился я. – Но зачем Пит пускает такую лошадь именно здесь?
– Владелец мечтал, чтобы его скакун участвовал в Челтенхеме. Ну, знаешь, как это бывает. Фантазия аристократа и все такое, – пояснил Дэн.
Вокруг нас толпились тренеры и владельцы лошадей. Мы вышли наружу. Дэном тотчас же завладели двое репортеров, желавшие узнать его мнение о предстоящем через два дня розыгрыше Золотого кубка.
День тянулся медленно. Начались скачки. Яркое солнце, праздничное настроение толпы, наэлектризованная атмосфера – все было как обычно.
Сэнди заставил-таки свою кобылу перескочить через первую открытую канаву, но рухнул во вторую. Он вылез оттуда с широкой улыбкой, крепко ругаясь.
Джо явился после второго заезда. Он казался менее пьяным, но еще более напуганным. Я старательно избегал его.
Дэн скакал как дьявол и выиграл чемпионскую скачку с препятствиями, придя на голову впереди ближайшего преследователя. Пит, поглаживая лошадь и принимая вместе с ее владельцем поздравления толпы, собравшейся вокруг площадки для расседлывания, был в таком блаженном состоянии, что едва ворочал языком. Огромный, краснолицый, он стоял, сдвинув шляпу на затылок, так что светилась половина лысого черепа, и делал вид, что у него такое бывает каждый день, хотя на самом деле лошадь, победившая на этот раз, была лучшей из всех, которых он когда-либо тренировал.
Пит был настолько оглушен своим счастьем, что, когда мы все выстроились на парадном круге перед любительской скачкой, даже забыл произнести свою излюбленную шутку насчет того, что Палиндром может скакать задним ходом не хуже, чем передним. И когда я, точно выполняя его совет, продержался как тень за ирландцем на подъеме, как тот ни пытался увеличить разрыв, прошел впритирку до последнего препятствия, а за пятьдесят ярдов до финиша удачным броском вырвался вперед, Пит сказал, что день у него завершился хорошо.
Я готов был расцеловать его – так я был счастлив. Хотя я выиграл уже несколько скачек дома, в Родезии, и около тридцати с тех пор, как попал в Англию, это была моя первая победа в Челтенхеме. Я был словно пьяный, будто уже выпил шампанского, которое дожидалось нас в раздевалке в корзинах, заготовленных по традиции к чемпионату по стипль-чезу. Палиндром казался мне самой прекрасной, самой умной, самой совершенной лошадью на свете. Я прошел на весы, переоделся и все еще витал в небесах, даже когда вышел наружу. Мрачное настроение, в котором я приехал сюда, растаяло, казалось, тысячу лет назад. Я был так счастлив, что готов был, как мальчишка, встать на голову. Такое полное удовлетворение случается редко, и неожиданно мне захотелось, чтобы мой отец был здесь и разделил это счастье со мной.
Проблема Билла отодвинулась куда-то далеко-далеко. И
