Фаворит - Дик Фрэнсис
Дэн был в сорочке и трусах и натягивал чулки. В каждом чулке была дыра, и оба его больших пальца комично выглядывали наружу. У него были длинные, узкие ступни и такие же длинные, узкие, изящные и сильные руки.
– Тебе хорошо смеяться, – сказал Дэн. – А вот на мой размер чулки не выпускают…
– Скажи, чтобы Вальтер связал тебе на заказ, – посоветовал я. – У тебя трудный день?
– Три заезда, включая скачку с препятствиями, – ответил Дэн. – Пит записал на эти призы половину своей конюшни. – Он усмехнулся. – Я мог бы тебе рассказать о семье Пенн, конечно, если тебя это интересует. С кого начинать? С дяди Джорджа, или с тети Дэб, или… – Он замолчал, натягивая шелковые брюки и скаковые сапоги. Его помощник Вальтер подал ему вязаную фуфайку и какой-то особенно противного розово-оранжевого цвета камзол. Тот, кто выбирал эти цвета, совершенно не думал о наезднике. – Или ты хочешь услышать что-нибудь о Кэт? – поинтересовался Дэн, натягивая поверх своего тошнотворного камзола непромокаемую куртку.
Раздевалка наполнялась, в нее втиснулись сверх всякого штата еще и ирландские жокеи, радостно возбужденные, говорившие оглушительно громко. Мы с Дэном перешли в весовую, которая тоже была переполнена, но там хоть можно было слышать друг друга.
– Дядя Джордж – настоящее сокровище, – сказал Дэн. – Я не хочу тебе о нем рассказывать, не буду портить впечатление, сам увидишь. Тетя Дэб для нас с тобой, приятель, достопочтенная миссис Пенн, тетя Дэб она только для Кэт. В ней есть какое-то холодное очарование, ненавязчиво внушающее, что она была бы с тобой грубо-пренебрежительна, не будь превосходно воспитана. Вначале она высказала мне свое неодобрение. Я думаю, она принципиально не одобряет все, имеющее отношение к скачкам, включая Поднебесного, дядю Джорджа и его идею насчет подарка Кэт ко дню рождения.
– Ну-ну, дальше, – торопил я его, чтобы он перешел к самой интересной части репортажа, пока кто-нибудь другой не ухватил его за пуговицу.
– Ах да, Кэт. Блистательная, неземная Кэт. Ты знаешь, строго говоря, ее имя Кэт Эллери, а вовсе никакая не Пенн. Это дядя Джордж добавил к ее фамилии дефис и свою фамилию, когда взял ее к себе. Он сказал, что так удобнее, чтобы у Кэт была его фамилия, это избавит ее от лишних разговоров. Что ж, правильно, – неторопливо проговорил Дэн, отлично понимая, как дразнит меня своей медлительностью. – Она шлет тебе сердечный привет.
Я почувствовал, что у меня потеплело на душе. В конце концов Челтенхемский фестиваль показался мне не таким уж плохим.
– Спасибо, – сказал я, безуспешно стараясь сдержать самодовольную улыбку, так и расплывавшуюся у меня на лице.
Дэн задумчиво смотрел на меня, но я опять перевел разговор на скачки и вдруг спросил его, не слышал ли он, чтобы Билл Дэвидсон упоминал о чем-нибудь, что ему показалось… ну, странным, что ли.
– Нет, не слыхал, – уверенно ответил он.
Я рассказал ему о проволоке.
– Бедняга Билл! – воскликнул Дэн. – Какая подлость!
– Если услышишь что-нибудь, что может иметь хоть какое-отношение…
– Немедленно передам тебе! – пообещал он.
Джо Нантвич налетел прямо на Дэна, словно не видел его. Остановившись, он не извинился, как сделал бы всякий на его месте, а отступил на шаг и двинулся в весовую. Его глаза были широко раскрыты, взгляд – пустой и бессмысленный.
– Пьян, – произнес Дэн брезгливо. – От него разит, будто из винной бочки.
– У него неприятности, – сказал я.
– У него их еще прибавится до вечера, когда кто-нибудь из распорядителей учует этот аромат.
Джо снова направился в нашу сторону. Действительно, его приближение сразу можно было почуять. Без всякого вступления он заговорил со мной:
– Я получил еще одну. – Он вытащил из кармана бумажку. Она была скомкана, а потом снова расправлена, но то, что написали на ней шариковой ручкой, было видно совершенно отчетливо. «Болингброк. На этой неделе», – говорилось там.
– Когда ты получил ее? – спросил я.
– Она лежала здесь, на столике для писем.
– Быстро же ты успел нагрузиться, – сказал я.
– Я не пьян, – возразил Джо с негодованием. – Просто сделал наспех пару глотков в баре напротив весовой.
Мы с Дэном одновременно подняли брови. В баре напротив весовой не было наружной стены, и пить там – все равно что на сцене, на виду у тренера, владельца лошади и распорядителя. Может быть, для жокея существовал более верный способ профессионального самоубийства, чем сделать наспех пару глотков в этом баре перед скачкой, но я лично такого способа не знал.
Джо икнул.
– Я думаю, глотки были двойные, – определил Дэн, улыбаясь. Он взял у меня записку и прочитал ее. – Что это значит – «Болингброк. На этой неделе»? Ты из-за этого в такой запарке?
Джо вырвал у него записку и сунул в карман. Кажется, он только сейчас понял, что Дэн все слышал.
– Не твое дело, – грубо бросил он.
Мне очень хотелось сказать ему, что это и не мое дело. Но он повернулся ко мне и произнес ноющим жалобным голосом:
– Что же мне делать?
– Ты скачешь сегодня? – спросил я.
– В четвертом и последнем заездах. Сегодня эти проклятые любители забрали себе полностью целых два заезда. Это же свинство – оставили нам, профессионалам, всего четыре, чтоб заработать на хлеб. Почему эти толстозадые джентльмены-наездники не отправятся к… – Он закончил грубой бранью.
Дэн расхохотался. Джо был не настолько пьян, чтобы не сообразить, что сел на своего конька, не подумав о слушателе. Самым ласковым голосом, на какой был способен, Джо добавил:
– Ну, Алан, ты же понимаешь, лично к тебе это не относится.
– Если ты при всем том, что думаешь о наездниках-любителях, хочешь моего совета, – сказал я, стараясь сохранить серьезное выражение лица, – иди и немедленно выпей три чашки крепкого черного кофе и потом старайся как можно дольше никому не попадаться на глаза.
– Нет, я говорю, что мне делать с этой запиской? – Джо был более толстокожим, чем дорожный чемодан.
– Не обращай на нее внимания, – сказал я. – По-моему, тебя просто разыгрывают. А может быть, тот, кто написал это, знает, что ты любишь топить горе в виски, и рассчитывает, что ты развалишься: стоит написать тебе угрожающее письмо – и ты готов, больше и делать ничего не надо. Чистая, бескровная и эффективная месть.
Мрачная мина на младенческом лице Джо стала постепенно переходить в упрямое, ослиное выражение, что было не менее противно.
– Никто от меня этого не добьется, – заявил он с воинственностью, которая, как я понимал, должна была уменьшиться вместе с содержанием алкоголя
