Яна Розова - Сожжённые цветы
Седов заглянул ей в глаза:
— Может, я плохо объяснил или ты меня слушать не захотела? Я люблю тебя. Ты для меня — не приключение. Ты — мой воздух и мой хлеб.
— Но и про делишки свои не забываешь?
Причиной недоверия было давно вколоченное Ванечкой в её голову правило: любовь — это в романах. В жизни — секс, семья, гульба налево. И Света, несмотря на всё совершенство своего мыслительного аппарата, считала, что он прав.
— Дурочка, — услышала она в ответ. — Ты просто должна мне верить. И ещё: мне надо порыться в вашем домашнем компьютере. К сожалению, я не сумел поладить с хозяином дома и получить право появляться у вас, когда мне надо. К счастью, я соблазнил хозяйку.
Света посильнее ткнула любовника кулаком в спину, Пашка ойкнул.
— Давай послезавтра. Утром никого не будет. Ванечка укатит в Москву по делам, а Федя уедет к друзьям погостить.
— Годится. Здесь высадить?
— Да…
— Стой, дай поцелую!
12 октября
Увидев Пашу на пороге, Света почувствовала, как ужасно соскучилась по нему.
С момента их расставания она то и дело вспоминала это удивительное ощущение любимости, которым напитал её рыжий сыщик. Несмотря на великолепие своей внешности, ничего подобного прежде не переживала — никто и никогда не прилагал столько усилий, чтобы сделать её счастливой. Мужчины, видя её холодноватую красоту, априори ожидали отказа, если всё же пытались ухаживать, то делали это скучно, похабно, или небрежно — словно бы по принуждению.
С Пашкой всё оказалось иначе.
Одно было плохо: любовь Седова подчеркнула убогость Светкиной эмоциональной жизни, которая прежде казалась ей вполне приемлемой. Светлана давно смирилась с ролью домработницы и красивого эскорта при влиятельном муже. Ванечка понимал, что своей мягкостью и обаянием супруга сглаживает его откровенное хамство, чем и пользовался. Если он хотел произвести впечатление, то приглашал нужного гостя в дом, где милая красавица-жена очаровывала его пирогами, беседами и улыбками.
Со стороны Света и Ваня сильно напоминали идеальную пару. Но стоило супругам остаться без свидетелей, как Ванечка принимался упражнялся на жене в злом остроумии до тех пор, пока она не начинала плакать. Это возбуждало Фирсова — он волок Светку в спальню и имел её тело, не зарясь на её чувства.
Последние двое суток Светка беспрерывно думала: как она может терпеть своего мужа, если есть Павел Петрович Седов? Совершенно очевидно: так жить нельзя!
А дочь? Стоит ли она той жертвы, которую приносила ежедневно Света? Разве не замечала она прежде, что с каждым приездом в Гродин Марина всё более отчуждалась от матери и всё сильнее походила на отца — взглядами на жизнь, привычками и лицом, а это разрывало сердце.
Может быть, Пашка прав? Может быть, надо уйти от Ванечки и жить просто для себя? Прежде такие мысли Света считала преступными.
Она обняла его, вдохнув запах его кожи, ощутив, какой Пашка горячий — словно в жару, какой неловкий, жадный, голодный, почти злой. Они соприкасались губами, телами, а Светлане казалось, что он держит в руках её душу. Отстранившись в страхе, Света испугалась: не слишком ли это? готова ли она?..
Седов тоже отстранился:
— Где твой компьютер?
— В комнате… Подожди, я не могу отпустить тебя…
— У нас есть время, мы всё успеем. Куда идти? Сюда?
Светка вытерла губы и повела его за собой вглубь квартиры.
— Как покаталась с братом?
— Здорово! — она даже руками всплеснула от приятного воспоминания. — Мы сначала по городу поездили, а потом поехали посмотреть церковь, которая стоит неподалёку от Остюковки. Это Ванечка попросил. Из-за поджогов все стали кричать, что церкви надо охранять, и Фирсов громче всех. А та церковь — уникальная, полностью построенная из дерева. Представляешь, на самом деле никто не помнит, как она называется! Безымянная церковь! После революции документы нашей областной Епархии сожгли, а в Остюковке не осталось никого, кто бы мог вспомнить название.
— Мистика, — покивал Паша.
Света продолжала:
— Там должен хотя бы сторож дежурить, а возле церкви — ни человечка! Она заброшена, даже дверь сломана… Ой, я мешаю тебе? Ты работать будешь?
— Да, пора бы! Свари мне кофе, пожалуйста, — попросил Паша, включая компьютер. — Я всю ночь работал. Дежурство. Так ты говоришь, что послания сумасшедшего пропали из компьютера? Убежали, что ли? Кто, кроме тебя и Ванечки, имеет доступ к компьютеру?
— Федя и Маринка, когда приезжают.
— Когда они были в последний раз?
— Федя только что приехал, при тебе. А Маринка была летом.
Паша растворился в потоках информации.
Когда Света вернулась, он по-прежнему щелкал по клавишам, ёрзал мышью по столу, открывая файлы один за другим, и чертыхался.
— Сколько было писем?
— Несколько. Я что, могу такое помнить?
— На чьё имя они приходили?
— На моё.
— Вот это чья папка? Эта, «NB»?
— Ванечкина.
Седов, не отрываясь от поисков, отпил глоток кофе и вдруг закашлялся. На экране возник текст первого письма.
— Это оно! — узнала Света.
Паша повернулся к ней и попросил:
— Знаешь, пойди пока, покури!
Свете не хотелось уходить — интересно же узнать, что там, в этих письмах, и, кроме того, приятно побыть с Пашей лишнюю минутку, но она привыкла делать то, о чём просят, поэтому вышла на лоджию. Закурила и услышала, что Паша изумлённо присвистнул. Осторожно заглянула в комнату. Монитор от балконной двери не просматривался, тогда Света оставила сигарету в пепельнице, тихонечко подобралась к Паше и застыла у него за спиной.
То, что она увидела, показалось ей кадром из малобюджетного фильма ужасов. Съёмка проводилась со стационарной точки. Полная тишина, сопровождавшая невероятную картинку, производила ещё более жуткое впечатление, чем стоны, крики, рыдания и всхлипы.
Сначала Света увидела женщину, привязанную к грубым металлическим крюкам в кирпичной стене. Смотрела женщина в ту же сторону, что и камера, её снимавшая, поэтому лицо разглядеть не удавалось. Пальцы рук и ног были вправлены в деревянную конструкцию, состоящую из множества маленьких деревянных палочек. Кто-то произвёл всего одно движение с этими палочками, после чего руки и ноги женщины изменили свою форму. С ужасом Света поняла: палочки сломали кости пальцев.
Женщина резко закинула голову, её лицо, искажённое страданием, появилось в кадре. Света узнала знакомые черты.
— Это Ира? Нет, не может быть! — и вдруг закричала: — Ира! Господи, нет!
Паша обернулся, кинулся к бьющейся в истерике Свете.
Осторожно, не позволяя Свете снова увидеть изображение на мониторе, отвёл в соседнюю комнату, заставленную книжными шкафами. Уложил на диван, опустился рядом, обнял, стал целовать. Она всхлипывала и прижималась, забираясь пальцами под Пашину рубашку, царапая его кожу. Успокоительные поцелуи становились всё более страстными, её одежда спадала сама собой…
Через пятнадцать минут Света откинулась на розовую бархатную подушечку, судорожно дыша, стирая ладонью пот со лба. Седов натянул штаны, прилёг рядом. В его объятиях она погрузилась в отупелое безразличие, одновременно теряя физические силы.
Света открыла глаза, удивляясь: как же она смогла уснуть?..
Паша сидел рядом и смотрел на неё, чуть заметно улыбаясь.
— Посередине дня дрыхнешь, лентяйка!
— Паша, что происходит?
— Знаешь, всё будет в порядке… Думаю, что видео — просто чья-то злая и дурацкая шутка.
— И это была не Ира?
— Нет, конечно! Кто-то похожий. Ира в монастыре, всё хорошо…
— Ты это точно знаешь?..
— А у тебя есть еда? Те пирожки, что были позавчера к обеду?..
После обеда Павел увёз Свету к себе, воспользовавшись её неожиданной свободой: Фирсов обещал прибыть только завтра, а Федя собирался остаться у друзей на пару дней.
Дома Паша извлёк из кухонного шкафчика бутылку коньяку. Света не стала ломаться, а выпила маленькими глоточками бокал. Вскоре она снова уснула на Пашкином старом диване.
Очнулась, будто вынырнула из мутной заводи. Сразу не поняла, где находится. Сориентировавшись, встала и пошла на кухню, где сидел рыжий сыщик. Перед ним на столе лежали какие-то бумажки с записями, стоял стакан, на дне которого золотисто мерцал коньяк. Увидев Свету, он вскочил, якобы нечаянно закрыв собой исписанные листы, прижал к себе.
— У нас ещё есть время, — сказал он. — А я так тебя хочу, что боюсь взорваться.
После они сидели на разобранном диване обнявшись, пили коньяк из одного стакана. Света чувствовала: что-то изменилось между ними, с ними, а с ней — особенно. Пашка казался всё более близким физически и всё более далёким душой. Без сомнения, он непрерывно думал о чём-то, чего выдавать не планировал. И в его размышлениях — Света чувствовала это каждым нервом! — присутствовало нечто, что касалось и её. Только его мысли были не о любви, а о…
