Елизавета Михайличенко - Неформат
— Расчленять предлагаешь? — оживился Санька. — Топор нести?
— «Я выберу звонкий, как бубен, кавун — и ножиком выну сердце!» — хрипло продекламировала Светик.
Но Плоткин, потерявший вместе со свободой и чувство ну, не юмора, а адекватности, мученически умирать не хотел еще сильнее, чем просто умирать. И слабым голосом смертельно больного человека разрешил:
— Спрашивайте…
Наш прайд допрашивал Плоткина долго и бестолково. Собственно, гордое слово «прайд» было здесь абсолютно неуместно. Мы были похожи на трех зверенышей, которым швырнули для тренировки подраненного кролика. Каждый пытался ухватить покрепче и утянуть в свою сторону. Саньку больше всего интересовало где деньги лежат. Меня — откуда они вообще взялись. А для Светика самым интересным были нестандартные ходы, отношения между фигурантами, возможные убийцы Кабанова и запланированные пути исчезновения денег и Плоткина. Нам помогала лишь уверенность Плоткина, что мы и так знаем многое из того, о чем спрашиваем. Он, кажется, усматривал в этом какой-то дьявольский замысел, заметно нервничал и подолгу обдумывал каждое слово.
Было ясно, что Плоткин выбрал жизнь, а не кошелек, но не готов отдать этот самый кошелек, пока не получит стопроцентную гарантию сохранения жизни. При этом «честное слово офицера Муравьева» считать гарантией не соглашался, а все его предложения сводились к «утром исчезновение, вечером деньги». На что Санька даже не находил слов, а только возмущенно фыркал, как дрессированный дельфин, исполнивший кульбит, но не получивший за это рыбу. Не получалось у нас с Плоткиным никакого взаимного доверия. Зато он был очень вежлив. И очень вежливо и печально отклонял все Санькины варианты, сводящиеся к «утром деньги, а вечером свобода».
Больше всего Плоткин терялся от вопросов Светика. Некоторые из них даже мне казались более, чем странными. Например, Светик, звучно зевая и сладко потягиваясь, вопрошала:
— А вот стока многа убитых енотов этта для концепта или просто жить?
Из ответов Плоткина следовало только то, что смысл Светикиных вопросов от него ускользает. Но Светику это совсем не мешало. Короткие серии ее вопросов всегда содержали заключительный:
— Нах артиста Кабанова сделитили?
После чего следовали длинные клятвы и стенания Плоткина, что он об этом ни сном, ни духом. Светик лишь саркастически усмехалась.
Больше всех преуспел я. Из моих наводящих вопросов и осторожных недоуменных ответов Плоткина следовало, что мы с ним состоим в одной влиятельной организации. Но не в банальной мафии. А в освященном гуманистической идеологией подполье. Выходило, что Наум так и не слез с романтической красноармейской кобылы из кавдивизии генерала Доватора, а после ранения, плена и побега доскакал на ней до подмандатной Палестины и стал одним из уже почти былинных коммунистов-сионистов. Придя к этому выводу, я сначала его отмел, не очень это вязалось с бытовым здравомыслием Наума. Но потом вспомнил, что за несколько лет знакомства и застолий мы ни разу не говорили о политике. А это в Израиле если не совсем невозможно, то уж точно подозрительно. Порой у него проскальзывало сочувствие к арабам, но мне это всегда казалось не идеологией, а просто широтой души. Впрочем, кто, как не клинический романтик, из верности школьной любви, мог жениться на моей теще.
К утру стало ясно, что расклад даже хуже, чем представлялось до сих пор. Взятый мною в Аминадаве «китайский след» оказался ложным. Эти сенильные комсомольцы образовали этакий эксклюзивный клуб интернациональной дружбы с палестинскими бонзами. Даже эксклюзивный бизнес-клуб. Фактически, старики, используя свои связи, разветвленные почти во все кабинеты, лоббировали палестинские интересы. За это им щедро платили. Ну, не все так было цинично и однозначно, деньги они получали от «совместных проектов». По-видимому, свое государство, для создания которого все они немало сделали, старики ощущали «своим» в буквальном смысле этого слова. И запускали руки в казну так же непринужденно, как в собственный карман.
В смеси электрического и тусклого утреннего света, придающей происходящему какую-то нереальность, я наконец-то понял, что выболтал мне сорвавшийся с цепи здравого смысла инвалид. Собственно, я сам спровоцировал старика на откровенность, вежливо восхитившись его энергией. Это слово слишком много для него значило. Восхищавшая его идея Ривки «отключать их за неуплату» только у такого охламона как я могла вызвать дурашливую ассоциацию с реанимационной палатой. Отключали, естественно, палестинские населенные пункты, традиционно не платящие за электричество, а то и просто его ворующие. А потом, после активного вмешательства Хаима-инвалида, наше родное государство, не получив за электроэнергию ни гроша, их обратно подключало. Объяснялось это то гуманитарными соображениями, то неподходяще выбранным моментом для отключения и сильным международным давлением, то нежеланием спровоцировать диверсии арабов на линиях электропередач, то еще какой-то хренотенью. А потом Ронен из своего высокого кабинета подсчитывал стоимость уведенной в Автономию электроэнергии, и на какой-то счет в бывшем Санькином банке капало несколько процентов. Теперь это стало теми самыми «семью с половиной». Так что старику было от чего прийти в возбуждение и потерять голову. А ведь есть еще вода, связь, топливо, лекарства, да мало ли что… Как он ликовал: «Все уходит по воздуху, не оставляя следов, не спрашивая ни у кого разрешения, не обманывая евреев. И имею я дело с одним единственным человеком. Он берет деньги у Рябого и приносит мне.» А кто у нас «Рябой» тоже ясно. Нарядили своего партнера-диктатора в Сталинскую кличку и строят свое, а вернее наше несветлое будущее на клетчатой доске-куфие с привычными фигурами.
С «Наумовыми подделками» тоже многое прояснилось. Мой тесть, бывший всегда незаурядным организатором, осуществлял оптовые поставки паленых «фирменных» товаров из Палестинской автономии в крупнейшие израильские торговые сети. Так что, в принципе, Плоткин был прав. Когда я Левику отстегивал по сто долларов на фирменные штаны, которые подозрительно быстро расползались, я, типа, платил членские взносы в «нашу с ним организацию». Сколько народу кормилось вокруг этого бизнеса трудно было даже представить. Ну конечно, тестев «бизнес» был самым крутым и пользовался уважением в сенильном коллективе. Но и самым рискованным и наглым, конечно.
Чем занималась сдобная Фира было не слишком ясно. Плоткин знал только, что через нее пришло много денег за расширение списка досрочно освобожденных террористов.
Ипохондрик Шай тырил машины. Вернее, работал в нескольких направлениях. Обеспечивал «дыры» для угона израильских автомобилей в автономию. Кроме того, именно он в свое время сумел заволокитить идею противоугонного подразделения в полиции. А я все удивлялся — почему здравый смысл не торжествует, ведь угоняют машины почти в промышленных масштабах, а всем, вроде, пофиг. Особенно мило было то, что незастрахованные машины хозяева выкупали у его агентов обратно по сходной цене. Вроде бы было несколько оптовых сделок со страховыми компаниями, но там возникли сложности. Ну и еще Шай сумел обеспечить бесперебойную поставку запчастей из распотрошенных машин обратно, в израильские гаражи, по дешевке.
Трагически почившая Ревекка Ашкенази занималась всем, чем можно, а вернее — нельзя. С большим трудом удалось сбить Плоткина с восторженного рассказа о всех перипетиях неистовой борьбы Ривки за открытие в Иерихоне казино «Оазис». Плоткин уже знал о ее смерти и был искренне огорчен. Ривка с Наумом были неформальными лидерами. Получалось, что теперь, после ее гибели, Наум мог распоряжаться огромными деньгами. Во всяком случае теми, которыми не занимался Эфраим в Москве. Сам же Плоткин заведовал московской прачечной по отмывке денег. Сколько таких прачечных было у стариков и были ли, Эфраим не знал.
— А почему именно тебе такие деньги мыть доверили? — спросил я.
— Детей своих берегли, я думаю, — Плоткин уже сам был похож на побывавшего в стиральной машине рыжего кота. — Это все-таки серьезное преступление. Настоящее. Оставляющее документальные следы. Ну и не каждому дано… Это ведь не то, что попросить кого-то по блату превысить служебные полномочия или там… Ну, кому-то все достается даром, по наследству. А кому-то приходится добиваться всего своим трудом. А, да что там!
— Так, — согласился Санька.
— Увы, — кивнул я.
— Кому жизнь карамелька, — вздохнула Светик, — а кому — сплошные муки. Ахха… А кого так ваще — в парадном нахреф казнят, ни про что…
— Слушайте, — застонал Плоткин, — я не преступник… в том смысле, что я не убийца… Ну надо же разницу видеть!
— Ты-то не убийца, — Санька ободряюще кивнул Светику, мол, не бойся, отмстим за артиста и сузил глаза. — Только какой убийца будет Кабанова убивать за бесплатно? Так? Вот и выходит, что ты — заказчик. Но это мы потом проясним. А пока лучше давай о главном.
