Вячеслав Белоусов - Прокурор Никола
Мисюрь, прикрывая собой сына, притиснулся рядом с Рожиным.
– Вот здесь и замрите, – злые глазки толстяка бегали от одного к другому. – Дернешься, Кирьяша, пальну без промедления. Плохо ты с дружком моим поступил. Так нельзя в одной компании.
– Не учи, сука! – оскалился Кирьян. – Стреляй!
– Не торопись, – пожалел его толстяк и ударил вдруг наотмашь в лицо рукояткой пистолета.
Рожин охнул, скрючился, присел, в колени разбитое лицо спрятал.
– Выберемся отсюда, сдам тебя Костылю. Легата сюда вызову. Пусть тебя сам судит, – проговорил почти миролюбиво Ядца, нагнувшись над стонущим Рожиным. – Это если себя вести хорошо будешь. А если нет…
Он размахнулся и, вжикнув, как ямщик на лошадей, ударил Рожина пистолетом по затылку.
Огромное тело Рожина мешком повалилось на бок, распласталось на полу.
– А ты, поводырь, мне еще послужишь, – поднявшись, сунул пистолет под нос Мунехину толстяк и пнул ногой Рожина.
– Попрешь нашего командира наверх. Как, справишься?
Мунехин молчал, опустив голову, гладил рукой плечи трясущегося от страха Игнашки.
– Справишься… Ты мужик двужильный, – усмехнулся Ядца. – Хотя и худой. Гляди-ка, ты и не вспотел.
И он потрепал Мунехина по заросшей щетиной щеке.
– А я, голубчик, страдаю. Душно здесь. – Ядцу потянуло на разговор, чувствовалось, он натерпелся в хвосте подземной экспедиции.
Он отвернулся от Мунехина, засмотрелся на скелет за решеткой, почесал затылок озабоченно, сунул Мунехину и Игнашке фонарики.
– Про дела-то забыли совсем с нашими скандалами. Ну-ка посветите мне.
В лучах их фонариков и, светя своим, Ядца осторожно направился к скелету за решеткой. Подошел к памятному месту, где сгинул под землю Хрящ, легонько потрогал песок ногой, как холодную воду, пощупал, убедился, засеменил уточкой дальше. Добрался до решетки. Застыл, опасаясь глядеть на скелет. Потянулся за короной – не достать. Он оглянулся на Мунехина. Примерился взглядом. Нет, Мунехин был даже ниже его. Толстяк опять почесал затылок, обтер лицо платком, потоптался уточкой у решетки, просунул ногу на нижние прутья, оперся, подтянулся вверх.
Вот она, корона царская! Рванул ее с черепа на себя и взвыл, застонал от злости и отчаяния. Не вытащить ему корону сквозь решетку! Слишком мелка клетка! Не пролезть драгоценности!
Проклиная все на свете, Ядца жирным своим брюхом налег на решетку, рвал корону изо всех сил в яром бешенстве, вертел ее и так и сяк и вдруг взревел от ужасной боли.
С обеих сторон ниши, будто ожив от дикой тряски, выдвинулись из камня сверкающие острием вилы и, вонзившись в грудную клетку толстяка с боков, пронзили его тело насквозь.
Ядца надрывался и мучился в конвульсиях, рев его перешел в хрип и вскоре стих совсем. Безжизненное тело дернулось в смертельной агонии и обмякло, повиснув на страшных вилах. Корона, выпав из рук, обрушила кости скелета, упала на пол, покрутилась за решеткой и затихла. Рассыпался по камню скелет, и череп его затерялся в темноте крысиного угла.
Мунехина не удержали дрожащие ноги, он упал на колени и неистово закрестился, шепча:
– По-твоему вышло, Господи!.. Все здесь обретешь…
Месть непризнанной царицы
Они сидели вдоль стены рядком, непохожие, едва сдерживающие волнение. Светловолосая красивая девушка, вчера еще подросток, но уже розовеющая от пристального мужского взгляда и от вздымающейся кофточки на груди. Смущающийся собственной силы увалень с удивительно синими глазами и угловатый, ершистый крепыш с прожженным солнцем лицом, по-цыгански зыркающий по сторонам.
Серков поднялся из-за стола навстречу Ковшову и Шаламову, и тут же вскочила на ноги вся молодая команда.
– Злата Васильева, – начал представлять ребят майор, – Мунехин Донат, Павел Строгин.
– Спелеологи? – обрадовался Ковшов, пожимая каждому руку, те молча улыбались, переминаясь с ноги на ногу, девушка совсем зарделась.
– Почти угадал, Данила Павлович, – хмыкнул Серков. – Только что из подземелья.
– Не пойму я тебя, Валентин Степанович, – Ковшов устроился в предложенное угловое кресло.
– Сейчас расскажу, – майор освободил второе кресло Шаламову, собрав в охапку кучу красочных альбомов и журналов с пестревшими на обложках фотографиями причудливых пещер, экзотических сталактитов и сталагмитов.
– Я погляжу? – сунулся за одним Шаламов.
– Бери. Мы уже насмотрелись, – свалил Серков всю кучу в шкаф. – До наших подземелий никому пока дела нет. Это все туристская мура.
– Не там копаешь, Степаныч, – хмыкнул Шаламов. – Тебе б в церковных анналах порыться.
– Работаем и там, Владимир Михайлович, – майор вернулся к столу, спохватившись, махнул команде садиться. – Но кто нас выручил, так выручил! Вот они, бойцы-патриоты! Что бы я без них делал?
Серков в позе ликующего вождя с поднятой рукой продефилировал вдоль совсем потерявшихся ребят.
– Товарищ майор, – отложил Шаламов журнал в сторону, – а нельзя ли без интригующих загадок? Мы с Данилой Павловичем уже и наслушались, и сами наговорились.
– И рад бы попроще, да не могу. – Серков совсем по-простецки уселся на широком подоконнике, свесил ноги и развел в приятном изумлении руки.
– Детей-то пожалей! – Шаламов не узнавал Серкова.
– Ну какие же это дети, Владимир Михайлович? И потом, ты бы побеседовал со старцем Лавром, как мне недавно довелось, посмотрел бы я на тебя! Рядом с нами такое творится!..
– Генералу-то доложил уже? – съязвил Шаламов, не сдержавшись.
– Начальству важен результат; здесь ты прав, Михалыч, – сказанное криминалистом остудило пыл майора, он как будто заглянул в себя и подосадовал. – А мы, я полагаю, только на пороге истины. Так что спешить не будем.
Серков хлопнул в ладоши, приводя мысли в порядок, оглядел молодежь, словно впервые увидел, легко соскочил с подоконника, прошел на место и, усевшись, превратился в прежнего майора: сдержанного, собранного, суше хвороста в осеннем лесу.
– Вот что, друзья мои, – кивнул он девушке, для себя определив в ней главное действующее лицо, – отдохните-ка вы от нас в коридорчике. Секретов, конечно, нет, однако вам не помешает расслабиться. Замучил я вас вопросами. А понадобитесь – пригласим. Не возражаете?
– Хвалил, хвалил и так беспардонно выставил, – покачал головой Шаламов, когда они вышли. – Не учат вас в конторе этикету.
– Сбили они нам карты, – отмахнулся майор. – Полетели к чертям все наши версии и догадки!
– Что такое?
– Мы тут сказки народные развели! – майор вскочил из-за стола, лицо его было серым и злым, аж скулы обозначились. – Клады! Сокровища! В бирюльки заигрались!.. А против нас организованные бандюганы столичные орудуют! Да и наша, местная братва, тоже не спит! Грохнули монаха! Отца с мальчишкой в заложники взяли!
– Что?! – вскочил с кресла Ковшов. – Заложники?
– Монах-то тоже непростой, – вставил Шаламов. – Архиерей терпел, терпел, да и признался. Секретный порученец. Спец по загробным делам тот монах!
– Ну, в этом они все спецы, – отмахнулся майор.
– Этот особенный. От патриарха.
– Михалыч! – одернул криминалиста Ковшов. – Ты не нагнетай. Давай Валентина Степановича все же послушаем. Что случилось? Ваш звонок был?
– Марасев звонил Игорушкину.
– А вы?..
– Я нашему генералу только в общих чертах… А то доложит сразу Боронину… А многое еще не ясно.
– Конечно.
– Пацаны знаете, сколько наговорили? Волосы на голове подымаются! Как мы допустили?
– Обсудите на досуге, – хмыкнул Шаламов, – в дружеской атмосфере.
– Что?
– Будет время разобраться, – поправился криминалист и поискал на столе пепельницу, но у майора в кабинете не курили.
– Да, конечно. Но вы послушайте, что они рассказали!
– Хотелось бы, наконец, – буркнул Шаламов.
– При соборе нашем с давних времен притерся некий Лавр Васильев. Как мы его проворонили?! Смех! Ну ладно, разберемся… Сколько лет здесь, он сам не знает. Помнит еще дореволюционных церковнослужителей. Подробности о них сообщил!.. Главное, не врет. Я сам кое-что слышал. Дальний пращур чудака этого служил стрельцом здесь еще во времена Ливонских войн и Смутного времени на Руси. Принимал самое активное участие в облаве на Марину Мнишек, авантюристку польскую, и ее любовника, атамана казаков бунтующих, Заруцкого. Заруцкий – фигура важная. После убийства обоих мужей Мнишек – в российской истории их Лжедмитриями называли ставленники польского короля Сигизмунда – Заруцкий с князем Трубецким организовали новый заговор, провозгласили младенца Ивана, сына Мнишек от первого Дмитрия, наследником царского престола. В Москве к этому времени подсуетились, князь Пожарский ополченцев собрал и армию бунтовщиков разбил. Мнишек с Заруцким бежали в Михайлов, оттуда в Воронеж. По дороге города грабили, очищали казну.
– Ну, это уж как водится, – вставил Шаламов.
