Александр Бушков - Антиквар
Когда грянула перестройка и всё последующее, Шевалье со своими много чего умевшими ребятишками, что греха таить, оказался чем-то вроде бригадира – отнюдь не в том смысле, какой в эти слова вкладывают на стройке. Правда, надо отдать ему должное – в отличие от иных тупых качков, ребятки Шевалье и в самом деле, если уж брались защищать, то защищали качественно и честно. А поскольку на дешевые компромиссы не шли, ни черта не боялись и со старых времен сохранили некую закалку, то очень быстро завоевали себе репутацию сущих отморозков, которых в жизни не нагнуть, и пытаться нечего. И отвоевали себе достаточно почетное место посреди сложной реальности, будучи прозванными каким-то недоброжелателем «мушкетерской бригадой» – но им самим это прозвище как раз понравилось.
Обо всем этом можно было написать толстенный роман, однако теперь это были дела давно минувших дней, и Шевалье уже много лет занимался вполне легальной деятельностью: официальный клуб «Рапира» (фехтование, ролевые игры, участие в рыцарских турнирах, в том числе и за рубежом, единоборства, курсы самообороны). Порой это даже приносило кое-какой доход, позволявший содержать двухэтажный дом почти в центре города, в свое время законным образом переданный клубу генерал-губернатором Л. – которому все, чем там занимались, пришлось крайне по вкусу. А главное, бывших питомцев Шевалье можно было встретить в самых неожиданных местах, на самых разных постах, и не только в Шантарске, но и повыше – закалочка, какую «птенцы Шевалье» получали, позволяла иным вскарабкаться довольно-таки высоко – или, по крайней мере, так, чтобы свою жизнь они считали состоявшейся…
– Заботы? – поинтересовался Шевалье тоном, позволявшим ему моментально переменить тему при нежелании Смолина ее обсуждать.
– Да нет, пожалуй, – сказал Смолин искренне. – В общем и целом жизнь тянется по средней норме… Всего в плепорцию.
– Смотри, если что… Всегда рад.
– Да ерунда, – сказал Смолин. – Даже если что – отмахаемся…
– Один на льдине, как встарь?
– Вот именно, – серьезно сказал Смолин. – Один на льдине. Что-то в этом есть, честное слово.
– Ты, конечно, Вася, взрослый человек и неповторимая личность. Но человек, как давно подметили классики, один не может ни черта…
– Когда это я был один?
– Брось. Прекрасно понимаешь, о чем я. Мы друг друга знаем чуть ли не тридцать лет. Я тебе всегда помогу, и прекрасно ты понимаешь, что обязанным себя чувствовать не будешь. Ну что за пошлости? Почему один благородный дон не может бескорыстно помочь другому благородному дону?
– Да с чего ты взял, что мне нужна помощь?
– Говорят…
– Кто и что?
– Когда это я на такие вопросы отвечал, Вася? В воздухе порхают сороки, разную дребень на хвосте носят…
– Шевалье, – сказал Смолин, глядя собеседнику в глаза. – Ты уж давай без загадок. Я действительно ничегошеньки не знаю про то, что мне нужна помощь. Нет у меня никаких проблем. Всё как всегда. Так что, если есть конкретика…
– Ты моему слову веришь?
– Всегда.
– Ну, тогда поверь, что конкретики у меня никакой нет. Считай, что я опережаю события. В воздухе, Васенька, носится что-то этакое. Никто ничего не знает конкретно, но, как бы поточнее выразиться… Считай, что с одной из сторон горизонта наползает тучка, и ты ее не видишь, а другие уже усмотрели экстрасенсорным, скажем, методом… В общем, если понадобится помощь, я всегда готов.
Смолин смотрел на него задумчиво и пытливо – безукоризненно прямая спина, стать и осанка английского лорда, ястребиное лицо, почти не тронутое морщинами, волосы совершенно седые, но брови черные: действительно, шевалье, хозяин замка, способный в свои годы взять в каждую руку по шпаге и выйти против дюжины разбойничков… Знай он что-то, обязательно сказал бы. Приходится верить, что в воздухе и в самом деле «что-то такое носится» – но вот лично он и представления не имеет, где собака зарыта, при том, что и сам не раз шестым чувством видел тучку до того, как она черным грузным пятном обозначится на горизонте… Ничего пока что не случилось, подпадающего под понятие «серьезной угрозы»!
– Ну что я могу поделать, – задумчиво сказал Смолин. – Если привык отбиваться в одиночку – и до сих пор это, между прочим, себя оправдывало… Давай не будем. Есть другая тема. Ты по специфике занятий и с театрами повязан… Не помнишь, часом, такую фамилию – Бессмертных? Отчего-то она у меня по размышлении ассоциируется как раз с театром. Я в них не ходок, но аналогии, точно с театром…
– Бессмертных… Манолис Андреевич?
– Представления не имею, – сказал Смолин. – Живет он на Чехова, двадцать восемь, это-то я точно знаю…
– Тогда это действительно Манолис. Из Театра оперетты. Зачем он тебе?
– Есть к нему дело, – сказал Смолин осторожно. Легкая гримаса на лице Шевалье его не воодушевила. – Знаете, из той категории, когда мимо данного конкретного человечка никак не пройти. Если все пройдет гладко, выгода будет нешуточная и мне, и ему, так что хотелось бы предварительно разузнать что-то…
Шевалье поднял аристократические брови:
– Неужели Манолис может оказаться деловым партнером? У человека наподобие тебя? Я, понятно, не подвергаю сомнению твою репутацию, наоборот, выражаю легкое удивление – ты человек насквозь деловой, а вот его я бы так не назвал… Его отца, Андрея Бессмертного, я хорошо знал. А отпрыск получился… не идущий ни в какое сравнение. Препустой человечишка.
– А откуда такое странное имя?
– Ты что, все забыл?
– А что я должен помнить? – искренне изумился Смолин.
– Был некогда Манолис Глезос. Греческий коммунист.
– А… – покривился Смолин. – Из этих… зарубежных друзей?
– Ирония и насмешка тут совершенно неуместны, – сухо сказал Шевалье. – Глезос, между прочим, в сорок первом году, будучи в возрасте девятнадцати лет, ночью содрал с Акрополя нацистский флаг. Стоит уважать?
– Пожалуй…
– В пятидесятые, в шестидесятые революционеры были настоящие, – сказал Шевалье убежденно. – По моему глубокому убеждению, они вызывали искреннюю симпатию и, можешь со мной не соглашаться, были людьми, не лишенными некоторого благородства: Глезос, Лумумба, кубинцы… Это потом, в семидесятые, толпой повалили дерганые террористы… Короче говоря, Манолис – наш, шантарский – родился в шестьдесят втором, а в тот год Глезоса как раз выпустили из тюрьмы. Андрюша Бессмертных был человеком идейным… Значит, Манолис Андреевич… Театр оперетты, как я только что говорил. Вообще-то подпадает под понятие «ведущий актер» – но, по моему сугубому убеждению, исключительно оттого, что этот храмчик культуры особыми талантам не блещет. Фактура наличествует – и не более того… Да, пикантная подробность: он в свое время получил кличку Везунчик из-за того, что попал в пионерский драмкружок… под названием «Балаганчик».
– Так-так-так… – сказал Смолин, осклабясь. – Уж не в те ли времена…
– Ну да.
– Где ж тут везение? – хмыкнул Смолин.
Знаменитая была история для семьдесят второго года – ни малейшей огласки, разумеется, не получившая, но прекрасно известная всему городу. Год спустя, когда Смолин вернулся из армии, о ней еще говорили. Жили-были три обормота – глава областного отдела культуры, собкор «Пионерской правды» и режиссер одного из шантарских театров, бескорыстнейшим образом, на общественных началах возглавлявший при Доме пионеров означенный драмкружок. Балаганчик, действительно, был еще тот – поскольку эта троица, как выяснилось, пионеров обучала отнюдь не основам сценического мастерства. Лет несколько все было шито-крыто, а потом кто-то из озабоченных товарищей напоролся на сына военкома – мальчишка для десяти лет был крепенький, натасканный папой в самбо, а главное, идейный. Сообразив что к чему, он врезал распаленному педофилу по тому месту, которое ему продемонстрировали, рассказал все отцу, а тот, сыпля отборным казарменным матом, подался в обком…
Нехорошую историю, конечно, держали в величайшей тайне. Завотделом с помощью партийных товарищей отделался испугом и микроинфарктом, хитрющий режиссер с помощью знакомых отсиделся в психушке, пока не угасли страсти, отдуваться пришлось одному собкору, отправившемуся на зону опять-таки без всякой огласки…
Шевалье невозмутимо сказал:
– Везение тут в том, что Манолис в драмкружок поступил аккурат за пару дней до скандала и потому избежал на свою попу приключений…
– Пожалуй, и впрямь везение… – согласился Смолин. – Значит, актер…
– Дрянноватый. Но самомнения и апломба – хоть отбавляй. Женат в четвертый раз, по отработанной методике: очаровывает очередную смазливую юную дурочку из молодого театрального пополнения, а лет через несколько от нее отделывается. Несколько раз пытался зацепиться в столице, но никого не заинтересовал – говорю тебе, одна фактура… В жизни бы не подумал, что у тебя могут с ним быть какие-то дела.
