Александр Бушков - Антиквар
– Я ж обещала…
– Ну, смотрите…
– Василий Яковлевич, вы что, такой пугливый? Все время – об этом не говорите, этого не снимайте…
– Я не пугливый, – сказал Смолин. – Я просто предусмотрительный. Коммерция у меня такая…
– Но вот сейчас все было честно? Человек продал вещи и получил деньги…
– Ну разумеется, – сказал Смолин. – Только если вы полагаете, что дедок будет эту сумму вносить в налоговую декларацию, то глубоко ошибаетесь…
– Ах да, вот оно что…
– Ну да. Вот вам и криминал. Незадекларированные доходы, неуплата налогов в крупных размерах…
– Начинаю понимать…
– Между прочим, на Западе то же самое. Сплошь и рядом. Там тоже не любят светить коллекции, равно как и уведомлять налоговое управление о всяких интересных сделках. Точно вам говорю, плавали – знаем… – он всмотрелся, подвел машину к тротуару и выключил мотор. – Инга, посидите пару минуток, я быстро…
Анжелика его быстро заметила, остановилась, когда он еще не подошел вплотную, посмотрела, надо признать, без всякой родственной теплоты, с вежливым равнодушием – хорошо еще, без особых отрицательных эмоций. Двухлетнее дите в легком комбинезончике с разноцветными грибами-ягодами и вовсе на Смолина не обратило внимания: стояло себе, цепляясь за мамину сумку на длинном ремешке, самозабвенно сосало шоколадный батончик и безмятежно взирало вокруг, не выделяя Смолина посреди остального мира.
Лично ему никогда не нравилось это имя – Анжелика, это уже была чисто Лидочкина инициатива, уломала она его в конце концов согласно моде той осени: тогда в Шантарске массу новорожденных малышек записали как раз Анжеликами (по экранам тогда вновь разгуливала златовласая маркиза, которую судьба то окунала очаровательной мордашкой в помои, то вздымала в чертоги).
– Здравствуй, – сказал Смолин.
– Здравствуй… – сказала Анжелика.
(У него осталось стойкое впечатление, что она вовремя замолчала, чуть не продолжила «…те». Ну, ничего удивительного, собственно…)
– Как жизнь?
– Нормально.
– С мужем всё путем?
– Ага.
– А мать как?
– Да нормально… Давление скачет иногда…
– А внук, вижу, подрос…
– Внучка, – сказала Анжелика без всяких эмоций. – Ты и забыл…
– Ах ты, черт… – с некоторой пристыженностью сказал Смолин. – Замотался…
– Дела?
– Ага.
– Всё те же?
– А какие ж у меня еще?
– Понятно… – она покосилась на джип, Ингу, конечно же, зафиксировала, но комментировать никак не стала – вероятнее всего, ей и вправду было все равно.
Молчание. Неловкость ощущалась прямо-таки гнетущая. Смолин, как ни старался, не мог обнаружить в себе каких-то особенных чувств, тех, каким полагалось тепло и лирично зашевелиться в душе, когда перед тобой стоят родная дочь и, соответственно, родная внучка. Перед ним стояла совершенно незнакомая симпатичная молодая женщина – в которой он не усматривал ни малейшего сходства с собой (вот с Лидочкой – да), которую за последние четверть века видел хорошо если десяток раз, и то мимолетно. А уж дитё (забыл, как ее зовут, запамятовал напрочь) и вовсе было чужим – карапузик как карапузик, и не более того.
Даже финальной реплики, позволившей бы уйти элегантно, что-то не подворачивалось. Мысли, пометавшись, свернули в привычную бытовую колею, он достал бумажник, не глядя, выдернул всё из того отделения, где лежали сложенные пополам тысячерублевки, решительно протянул дочери:
– Мало ли что… Малышке понадобится…
– Да зачем… – сказала Анжелика и без радости, и без особого протеста.
– Пригодится-пригодится, – сказал Смолин и опустил деньги в приоткрытую сумку, а следом и визитку. – Звони, если что.
– Ладно.
– Ну, пока…
– Пока…
Он с превеликим облегчением развернулся на каблуках, сел за руль, не торопясь включать зажигание. Анжелика прошла мимо, все же бросив на Ингу быстрый любопытный взгляд – как любая женщина на ее месте. Скоро она исчезла и из зеркальца заднего вида.
Инга осторожным тоном произнесла:
– Вы не подумайте, я в вашу жизнь не лезу… Это что, ваша бывшая?
– Это моя дочь и моя внучка, – сказал Смолин без особых эмоций. – Вот такой я старый…
– Вы с ней что, поссорились?
– Почему вы так решили?
– Как-то вы общались… наспех и холодно.
– Чужие люди, – сказал Смолин, усмехаясь насколько мог беззаботнее. – Да-авненько развелись… черт, в том году будет тридцать лет, юбилей. Надо же, как времечко свистит…
В глазах Инги пылало нечто вроде профессионального интереса:
– Вы говорили, что антиквариатом занимались лет чуть ли не с двадцати, я помню… Она что, не разделяла ваших интересов?
– Можно и так сказать, – медленно произнес Смолин без тени горечи, даже весело. – Она у меня была очень идейная и правильная в отличие от меня. Когда мне влепили первый условный, был жуткий скандал с идеологическим подтекстом, а если учесть, что года не прошло, как я залетел вторично и на сей раз отхватил два годика уже не условных…
– Вы что, сидели?
Особенного ужаса в ее голосе не было – одно щенячье любопытство. Удивишь кого-то в России-матушке зоновским прошлым, как же. Особенно нынешнюю шуструю молодежь, насмотревшуюся сериалов типа «Леди на зоне»…
– Ну да, – сказал Смолин. – И те два года, и потом еще четыре. Не бойтесь, не за педофилию…
– А за что?
– Да так, – сказал Смолин. – И условно, и второй срок – за спекуляцию.
– За что?
– За спекуляцию.
– А это как?
Смолин повернулся к ней и всмотрелся очень внимательно – нет, она ни капельки не шутила, она и в самом деле взирала непонимающе, словно с ней заговорили по-марсиански…
– Спекуляция – это когда продаешь дороже то, что в магазине стоило дешевле, – сказал Смолин. – Магазинная цена этим книгам была рупь сорок, а я их продавал по пятерке…
– Ну и что?
С величайшим терпением Смолин сказал:
– Сейчас это называется «ну и что», а в те времена это называлось уголовным преступлением и каралось соответственно. Я ведь не только книгами торговал, но и тогдашним антиквариатом. С рук. Коробейником был, так сказать…
– Значит, вы уже тогда с антиквариатом…
– Ну да.
– А почему сразу не открыли свой магазин? Не было стартового капитала?
Смолин вновь обернулся к ней – и вновь вынужден был констатировать, что она говорила совершенно серьезно.
Он добросовестно попытался представить, как году в семьдесят седьмом (то ли определяющем, то ли решающем, то ли еще каком эпохальном году очередной пятилетки) приходит в Шантарский горсовет и кладет на стол заявленьице с нижайшей просьбою позволить ему открыть антикварный магазин… или любой другой. Да нет, чекистов не вызвонили бы – но, убедившись, что парнишка трезвехонек, в психушку бы позвонили тут же. Куда ж еще сдавать советского комсомольца, вознамерившегося открыть свой личный магазин?
Может, это и прекрасно, что появилось новое, такое поколение, для которого иные детали советского времени – дурная сказка, в которую поверить невозможно. Вот только Смолин испытывал сейчас не радость за поколение новое, а нешуточную горечь за поколение свое, за все, что они перенесли тогда, когда запрещались и преследовались самые естественные для человека вещи. Не в том беда, что читать запрещали, как стонут побитые молью демократы – а в том, что торговать нормально запрещали, лишали ремесла, которое человек освоил еще в каменном веке…
– Что вы ухмыляетесь?
– А что у вас было по истории в универе?
– Ну, в общем и целом…
– Понятно, – сказал Смолин. – Милая Инга, в те былинные времена человека, вздумавшего открыть свой магазин, в психушку бы сплавили по счету «раз». Вы что, не слышали?
– Ну, я представляю… В общих чертах…
– Понятно, – повторил он. – Ну вот, а третий раз меня тягали за хранение холодного оружия. Холодным оружием были два тесака тыща восемьсот двадцать восьмого года и сабелька восемьсот пятьдесят пятого…
– Вы что, опять серьезно?
– Да вот представьте себе, – сказал Смолин. – Только не нужно и тут валить все на красных – «хранение холодного оружия» из Уголовного кодекса слиняло буквально годик-другой назад… Н у, это отдельная лекция на тему «ярко выраженный идиотизм российского законодательства», не место и не время… Поехали? У меня дела, да и вы не из лежебок…
Временами он искоса поглядывал на спутницу – Инга с несколько ошарашенным видом что-то бормотала под нос, явно переваривая шокирующую информацию. В конце концов она с мучительным раздумьем на лице хотела что-то спросить, но тут как раз засвиристел мобильник. Отделавшись буквально парой фраз, Смолин отключился и погнал машину быстрее.
