Ли Ванс - Расплата

— Раздавал или продавал?

— Она заставила меня пообещать, что я не буду брать за них деньги.

— А ты берешь?

— Нет. — Дмитрий кажется обиженным. — Не со своих друзей. И еще я раздаю их вместе со своей визиткой. Девчонки иногда дают за них мелочь, — усмехается он. — Ну, знаешь, плата за доставку.

Чего-то здесь явно не хватает. Каким образом, черт возьми, Андрей связался с русской клиникой для больных СПИДом?

— Доктор Андерсон молодая?

— Старая, — отвечает Дмитрий. — Примерно как ты.

— Она привлекательна?

— Могла бы быть симпатичной, если бы пользовалась помадой и купила себе новые туфли.

— Андрей с ней встречался?

— Я уже говорил. Он встречался с ней в тот день.

— Ты не понял. Он спал с ней?

Дмитрий хмурится, будто не понимает меня.

— Он спал здесь.

— Андрей ее трахал? — раздраженно спрашиваю я.

Дмитрий как-то странно смотрит на меня, а затем его лицо начинает светиться от веселья.

— Да ты ничего не понимаешь, — говорит он.

Желание ударить его крепнет, но он прав. Я ничего не понимаю, и я устал. Умнее всего было бы лечь поспать. Завтра я сам могу поговорить с этой Андерсон. Я встаю, а Дмитрий устало откидывается на спинку стула. Он все еще улыбается.

— Вернусь утром, — говорю я. — Приберись здесь до моего возвращения, или машина и выделенка уплывут от тебя.

Его лицо забавно вытягивается, когда он оглядывается вокруг себя.

— Убрать за собой — это ведь такая мелочь, — заявляю я. — А бесплатно ничего не бывает.

15

К тому времени как я добираюсь до своего отеля, время близится к половине четвертого. Я чищу зубы и залезаю в постель, чувствуя себя совершенно измотанным, но мой мозг слишком возбужден, чтобы дать мне заснуть. Разговор с Дмитрием вызвал большее количество вопросов, чем те, на которые он ответил. Я и представить себе не могу, почему Андрей удрал и что связывало его с клиникой. И по-прежнему у меня нет никаких догадок по поводу того, кто бы мог преследовать его и что Андрей мог отправить Дженне. Я раздраженно сажусь в постели и включаю свет. Схватив телефон с прикроватной тумбочки, я набираю номер Тиллинг. Я хочу знать, что она выяснила о парне с татуировкой в виде кота Феликса.

Я попадаю на ее голосовую почту. Я разочарованно вешаю трубку и набираю свой собственный номер, надеясь, что она звонила мне домой. На автоответчике одна запись.

— Эй, Питер, это твой старый приятель Ромми. В чем дело? Ты больше не отвечаешь на мои звонки?

Судя по голосу, он говорит с полным ртом. Я отодвигаю трубку подальше от уха и собираюсь стереть запись, когда обрывок фразы привлекает мое внимание: «Брансуик, Огайо». Когда я снова подношу трубку к уху, то слышу конец предложения:

— … в классном месте ты вырос. Полно смазливых сорокалетних блондинок с детишками, за рулем минивенов. Интересно, сколько этих «футбольных мамаш» ты поимел, когда они были аппетитными капитаншами болельщиц. Может, всем было бы лучше, если бы ты там и остался.

Ромми замолкает, и в тишине раздается шорох. Представить себе не могу, что он сейчас в моем родном городе.

— Извини, — невнятно говорит он и громко жует. — Я тут пообедать зашел. «Двойной гигант» с сыром — лучший гамбургер в городе. В любом случае, я тут занят небольшим расследованием для книги. Заскочил в местный участок и заставил коллег поделиться со мной информацией. Представь мое удивление, когда я выяснил, что у них есть дело на твою мамашу. В те времена у них в участке, должно быть, был классный фотограф. Фотки обалденные. Они украсят мою книгу. Вот, например, на одной твоя мамочка на переднем сиденье машины, а пара пожарных работает с «челюстями жизни»…[17]

Я нажимаю кнопку отбоя и вскакиваю, с трудом подавляя желание пробить кулаком стену. Я за полмира от дома, теряю время попусту с малолетними сутенерами, а в это время Ромми пялится на фотографии моей умирающей матери. Если бы я сейчас мог добраться до него, я бы избил его до смерти, и не важно, видит ли меня кто-нибудь и какие последствия это может иметь. Пот пропитывает мою футболку, а я хожу по комнате, и в голове у меня пульсируют воспоминания о смерти матери.

Было время обеда. У нас проходила импровизированная встреча в полном составе в главном спортзале, по пять человек в каждой команде, в одежде для игры на открытой площадке. Я как раз заработал своим преимущество в счете, когда услышал, что меня зовет тренер. Я удивился, увидев, что он идет ко мне вместе с мисс Джонс, школьной медсестрой, и меня насторожило выражение его лица. У тренера было только одно выражение лица: свирепый, слегка скучающий взгляд, будто бы говорящий, что он с удовольствием надрал бы нам задницу, если бы мы не были таким жалким зрелищем. Один коротышка по имени Ирвин потрясающе изображал сценку, как тренер трахает свою жену: шестьдесят секунд диких движений бедрами с бесстрастным лицом, оканчивающихся одним-единственным коротким рыком. Когда кто-то играл недостаточно агрессивно, тренер презрительно объявлял, что виновный растерял всю свою злость, и отправлял его наматывать круги на стадионе. В тот день тренер шел ко мне с таким видом, будто на этот раз он растерял всю свою злость. Я перевел взгляд на мисс Джонс и заметил, что она идет на высоких каблуках по драгоценному полированному кленовому полу спортзала. Я понял: случилось что-то страшное. Но то, что пробормотал тренер, было просто невообразимо ужасным.

Мисс Джонс сидела рядом с тренером в его машине, а мне оставили заднее сиденье. Мисс Джонс была черноволосой женщиной с невыразительным лицом, выглядела не намного старше некоторых выпускниц и часто смущала ребят во время медосмотров команды своей идеальной формы грудью, туго натягивавшей белый сестринский халат. Ничуть не расстроенная моим нежеланием смотреть ей в глаза, она постоянно оглядывалась на меня через плечо, ведя нервный монолог об Иисусе и агнцах и таинственном Божьем плане, и похоже, просто не могла заткнуться. Тренер встретился со мной взглядом в зеркале заднего вида, и я увидел, как на мгновение уголок его рта пошел вверх, пока он не взял себя в руки. Благодаря этой улыбке я почувствовал себя лучше, и к тому же она уменьшила стыд, заслоняющий собой горе.

Одного взгляда на пустую больничную часовню было достаточно, чтобы тренер капитулировал, а мисс Джонс заверила его, что сможет вернуться в школу на автобусе. Он с силой, чуть не сломав мне кости, пожал мне руку и прошептал: «Победители никогда не сдаются», как будто он боялся, что Бог или мисс Джонс его услышит. Отклонив повторное предложение медсестры помолиться вместе, я провел следующие сорок минут, наблюдая, как она неловко ерзает на тонком, подбитом волосом молельном коврике. Ее страдания явно предназначались как жертва Богу и урок для меня. Я все думал — когда же приедет отец и можно ли будет рассказать ему во время поездки домой о натруженных коленях мисс Джонс. Рассказы о тщеславии или притворстве всегда веселили его. Я услышал, как за спиной у меня открылась дверь.

— Питер.

Я встал и пошел к своему отцу, внимательно наблюдая за ним, чтобы понять, как себя вести. Мисс Джонс промчалась мимо меня, расправляя на ходу помятое платье; ее лицо пылало от волнения.

— Мистер Тайлер, — сказала она, — я мисс Джонс, школьная медсестра. Я просто хочу сказать вам, что я ужасно сожалею о вашей потере.

— Спасибо, — ответил мой отец.

— Я потеряла мать полгода назад; да, я знаю, это не одно и то же — потерять родителя и потерять супруга, но в любом случае смерть любимого человека — ужасное испытание. Просто я понимаю, каково вам сейчас, правда понимаю, и единственное, что помогло мне справиться со всем этим, — молитва. Я пыталась убедить вашего сына помолиться со мной, но он еще не готов. Каждую пятницу по вечерам у нас, в церкви Святого Михаила и Всех Ангелов, работает молитвенный кружок, он открыт для всех желающих. Вечера могут оказаться ужасно сложными для вас в вашем горе. Мы с радостью примем вас обоих сегодня вечером.

— Вы знаете, каково мне сейчас? — вежливо переспросил мой отец.

— Знаю. Самое ужасное в потере любимого человека — это то, что вы начинаете сомневаться в доброте Бога именно тогда, когда вам больше всего нужна Его любовь. Совместная молитва очень помогает, правда-правда, потому что она напоминает вам, что вы не одиноки, и что какие бы страдания ни выпадали на нашу долю в этой жизни, все они — лишь ничтожная часть тех страданий, которые испытал Сын Божий ради нашего спасения, и что мы вновь и навсегда обретем своих близких в Царстве Божием в следующей жизни и вечно будем пребывать в Его любви.

— Вы знаете, каково мне? — переспросил мой отец, делая небольшое ударение на местоимениях, достаточное, однако, чтобы сделать на них акцент.