Ровно в шесть двадцать - Дэвид Балдаччи
– Садись.
Дивайн сел.
Голос генерала был низким и монотонным, но от его звучания волоски на загривке поднимались дыбом.
– Докладывай, Дивайн. Ситуация, как вижу, изменилась.
Дивайн подчинился. Он изложил суть происходящего коротко и лаконично, по делу, без лишних эмоций, хотя в душе бушевала настоящая буря. Впрочем, Кэмпбелла такие мелочи не заботили. Для него главное – выполнить задание.
Закончив, Дивайн наклонился вперед и сказал самое важное:
– Полиция подозревает меня. Я это чувствую. Они что-то знают. Еще ко мне приходила журналистка. Кто-то слил ей информацию. Меня пытаются выставить убийцей, хотя я никакого отношения к смерти Сары не имею.
– Если ты не виноват, беспокоиться не о чем.
Дивайн внимательно посмотрел на генерала.
– Как будто невиновного нельзя посадить в тюрьму.
– Ну, преступники частенько ее избегают…
– Что вы хотите этим сказать? Я не убивал Сару. Я не убийца. – Дивайн помолчал немного и тихо добавил, опустив взгляд: – По крайней мере, в этом случае. Хотя кто знает, может, никакой разницы…
Кэмпбелл сжал кулаки и посмотрел на Дивайна, словно судья, готовый вынести смертный приговор.
– Твои действия привели к гибели сослуживца. Но произошло это лишь после того, как стало ясно, что Хокинсу сойдет с рук убийство товарища. Ты пытался поступить правильно по отношению к погибшему лейтенанту. В свое время я тоже не раз спорил с начальством и получал немало оплеух. В этом смысле мы с тобой – родственные души. Вот еще одна причина, по которой я поручил задание именно тебе.
– Интересно, знала ли жена Бланкеншипа о том, что сделал Хокинс?
– Можешь не гадать. Она знала, хотя доказать не получится. У Бланкеншипа была страховка. Смерть в бою, разумеется, не покрывалась, но самоубийство считалось страховым случаем. Жена получила неплохую выплату и живет теперь припеваючи. Ладно. Ты писал про пьесу. Какие соображения?
– Я посмотрел ее. Ничего не заметил.
– Что будешь делать дальше?
– Продолжу копать. Изначально считалось, что Сара покончила с собой. Теперь полиция утверждает, будто ее убили. Это все меняет, включая суть моего задания.
Кэмпбелл медленно произнес:
– Я с самого начала предполагал, что Юс умерла не сама.
– Но почему? Я тоже сомневался. Но я-то был с ней знаком, а вы – нет.
– Я немного знаю про Брэда Коула и про то, что происходит в компании. Сара могла узнать лишнее. Это веский повод для убийства.
– Да, вы в прошлый раз уже намекали. Но есть ли что-то конкретное? Что вы можете сказать про Коула? Почему подозреваете, будто в компании творятся нехорошие дела?
– Мы полагаем, что все началось больше двадцати лет назад. Коула тогда долго не было в стране, никто не знал, куда он делся. Затем он вернулся и сразу после этого дела резко пошли в гору. Непонятно, откуда взялся стартовый капитал.
– Говорят, он получил деньги от партнера, Ареи Панч.
– О ней известно еще меньше.
– Скажите, а почему вообще Министерство национальной безопасности и Министерство обороны интересуются финансовыми преступлениями? Разве это не прерогатива прокуроров или юстиции?
Кэмпбелл посмотрел на закрытую дверь за спиной Дивайна.
– Моя работа заключается в том, чтобы искать врагов за границей и внутри страны. Сейчас, возможно, идет речь и о тех и о других.
Дивайн напрягся:
– Минуточку… Хотите сказать, что Коул – иностранный шпион?
– У этого человека за душой не было ни гроша, потом он уехал на некоторое время из страны и за два года взлетел на самую вершину. Тебе не кажется это необычным?
– Говорите как какой-то конспиролог…
– Конспирологи тоже бывают правы, Дивайн. Чаще, чем думаешь. Дело не только в деньгах, которые он зарабатывает. Меня они совершенно не волнуют. Вдруг за ними скрывается нечто большее? Угроза национальной безопасности, например? Это уже повод для беспокойства.
– Вы поможете мне с полицией и с журналистами?
– С полицией – да. С репортерами – вряд ли. Но те не могут тебя арестовать.
– Они способны натворить дел похуже…
Кэмпбелл задумчиво уставился на собеседника. Он смотрел так долго, что Дивайн не вытерпел и спросил:
– В чем дело?
– Почему Уолл-стрит? Почему «Коул и Панч»? Странная карьера для бывшего вояки.
– Почему бы нет?
– Это не ответ.
– Детектив Хэнкок тоже так сказал.
– И все-таки?
– Здесь я могу заработать деньги. Мой отец станет мной гордиться.
– И все?
– Разве этого мало?
– Тебе сказать честно?
– Если я скажу нет, вас это остановит?
– Я думаю, что ты выбрал занятие, от которого тебя тошнит. И сделал это потому, что твой отец его одобрит.
– Зачем мне так делать?
– Чтобы наказать себя. Ты погубил сослуживца. Избежал наказания, и это не дает тебе покоя, потому что, в отличие от Хокинса, у тебя есть совесть. Ты подал в отставку. Ушел, можно сказать, из родного дома. Фактически запер себя в тюрьме, которую сам построил.
– Ошибаетесь! Мой отец мною гордится, и я ужасно этому рад.
– Ты пошел в армию вопреки воле отца. Надел форму назло ему.
– Вы не можете знать!
Кэмпбелл достал еще одну папку.
– Вот заключение психологов из школы рейнджеров, где ты учился. Во время вступительных испытаний ты говорил с ними искренне, по-другому нельзя. Ты рассказывал, что отец всю жизнь тебя третировал. В его глазах ты был недостаточно хорош по сравнению с братом и сестрой. Ты стал для него настоящим разочарованием.
Дивайн открыл рот, но промолчал.
– Или мне прочитать письмо твоего отца? Ты знаешь, в армии хранят любой документ, который попадает им в руки. А этот вдобавок оказался очень необычным. Обычно родители гордятся детьми, поступившими на службу, но не твой отец. Он не стеснялся в выражениях… – Кэмпбелл взял в руки еще один листок и опустил на него глаза. – Он назвал твое поступление в Вест-Пойнт «плевком в лицо». Добавил, что ты пошел туда нарочно, наперекор ему. Если двое старших детей – мечта любых родителей, то ты – олицетворение худших ночных кошмаров. – Генерал отложил лист в сторону. – Это его слова, не мои. Так что не надо рассказывать, как твой старик тобой гордится.
Дивайн опустил голову.
– Ты уволился из армии, где служил верой и правдой. Это был твой первый акт покаяния. Карьера на Уолл-стрит стала вторым.
– А работа на вас – третьим?
– Тебе решать. Но встает один вопрос: когда ты захочешь остановиться?
– Вы сами сказали, я должен искупать грех до конца жизни.
– Значит, ты признаешь, что моя теория верна?
– Ничего я не признаю. И вообще, какое отношение это имеет к нашим делам?
– Это очень важный для тебя вопрос, Дивайн. Вот что я скажу. Жизнь слишком долгая штука, чтобы просыпаться по утрам лишь ради того, чтобы себя наказывать. Я предлагаю тебе нечто новое: даю возможность послужить на благо родной
