Ольга Лаврова - Отдельное требование
Он затоптался, словно стоял на горячем, и едва удержался от желания броситься, настигнуть, схватить. «Ай-я-яй, ай-я-яй!»
Тощий, плюгавенький человечек вывернулся из толпы, словно материализованный страстным желанием Окачурина найти зацепку. Неуловимым движением рука его, как резиновая, растянулась и снова втянулась, прихватив от ноги обладателя кумачовой маковки потрепанный черный чемоданчик, и человечек заскользил к стоянке такси, стремительно, но плавно убыстряя шаг.
Окачурин побежал за ним. Человечек с чемоданом перешел на рысь, с рыси на галоп и... угодил прямиком в широкие объятия постового, кинувшегося на помощь Окачурину.
Компания продолжала ссориться. Но вот кто-то заметил приближающуюся процессию из двух милиционеров с плюгавым человечком, и разговор оборвался на полуслове. Обладатель тяжелой челюсти вперился в черный чемоданчик и тревожно лягнул в бок ботинком, надеясь удостовериться, что это не так, что его собственный стоит на месте. Но ботинок брыкнул пустоту, и тогда мужчина растерянно уставился под ноги. Остальные расступились и тоже зашарили глазами понизу.
— Задержан при попытке хищения, — доложил Окачурин, еще пыхтя после недавнего бега.
«Ах, ох, боже мой!» И лица расцвели улыбками, кто-то лез пожимать руку, и все выражали усиленную благодарность. Но как вытянулись физиономии в ответ на предложение «пройти» в отделение милиции! Все заспешили, всем было до зарезу некогда (будто и не они только что битых полчаса с жаром выясняли отношения), — кто опаздывал на поезд, кто на срочное свидание, у брюнетки остался без присмотра маленький ребенок, а блондинка неожиданным басом предложила отпустить «этого мазурика» ради «такого приятного знакомства» и «такой приятной погоды». Но теперь уже Окачурин не выпустил бы их ни за какие коврижки. Мигнув постовому, он настоял на своем, и, сопровождаемая острым мимолетным любопытством толпы, вся группа тронулась в путь, раздраженно галдя. Плюгавенький с тяжелыми вздохами нес чемоданчик. Другую его руку крепко держал постовой. Окачурин в паре с блондинкой замыкал шествие, настороженно подрагивая веками. Для него вопреки очевидности воришка был только довеском к остальным. Но объяснить почему, он бы не взялся даже под страхом немедленного увольнения на пенсию.
«Ох и взовьется Лютый! — весело и озабоченно подумал он, когда в конце переулка завиднелась вывеска отделения. — Целую толпу веду!» И тут кто-то прыгнул на него сзади, повис, вцепясь в шею, и закричал истошно: «Маруська, беги!» Окачурин тупо замотал головой, прохрипел: «Чтоб тя!..» — и, качнувшись, саданул висевшего о стену всей массой — с годами кое-что наросло. Пальцы на его горле разжались, и, резко повернувшись, Окачурин уткнулся в здоровенного, краснорожего парня, до краев полного водки и неукротимого мужества. «Маруська!..» — вторично воззвал он к блондинке и попытался снова облапить Окачурина. Это было уже слишком даже для окачуринского добродушия. Он яростно стряхнул с себя парня и завернул ему руки за спину. Так коллекция пополнилась седьмым задержанным...
Когда они один за другим стали входить в двери — у лейтенанта Лютого страдальчески поползли вверх брови. В дежурной части уже и так стоял дым коромыслом. На деревянном диванчике всхлипывала женщина, потерявшая в магазине ребенка. Рядом клевала носом заросшая личность в ватнике. Прижавшись к ногам представительного хозяина, скулил и взлаивал молодой пес, укусивший прохожего. И сам укушенный тоже был здесь, совал всем под нос окровавленный палец, божился, что вовсе не думал никого дразнить и что собака — сразу видно — бешеная. И еще какой-то народ курил, шумел, толкался и лез к Лютому со всевозможными вопросами, просьбами и претензиями.
Не выпуская пьяного парня, Окачурин протолкался вперед и по форме доложил: доставлены-де граждане, ругавшиеся у входа в вокзал, гражданин, пытавшийся украсть у них чемодан, и другой гражданин, который набросился на него, Окачурина, с целью помешать ему при исполнении служебных обязанностей.
Лютый поднялся из-за своего барьера и оглядел новоприбывших. «Всегда Окачурин подбавит работки!»
— Нецензурно ругались? — спросил он.
— Нет, не то чтобы... Промеж себя ссорились...
«Так какого лешего ты их притащил?!» — вертелось у Лютого на языке. Но он знал, что Окачурину подобные вопросы задавать бесполезно — Окачурин действует по наитию.
— Говоришь, стояли при входе в вокзал? На ступеньках?
— На тротуаре, — твердо сказал Окачурин.
Лютый вздохнул. Малюсенькая была еще надежда открутиться от этой шумной компании, сплавить ее вокзальной милиции, но раз на тротуаре — значит, на территории Окачурина.
— Чей чемоданчик будет, граждане?
Граждане переглянулись, лысенький качнул слегка головой вбок, и на вопрос Лютого не последовало никакого ответа.
— Я про чемоданчик спрашиваю: чей он будет?
Граждане молчали с каменными лицами. Наконец лысенький прокашлялся.
— Не знаем мы, чей чемодан, — сказал он.
Брови Лютого полезли еще выше.
— Это что же получается? — повысил Окачурин голос. — То сами меня благодарили, а то... Может, он твой? — язвительно повернулся он к воришке.
Вопрос был просто данью ситуации, но воришка навострил уши, в глазах его зажегся отчаянный огонек.
— Может, и мой, — тонко сказал он, поудобней перехватывая ручку.
— Давайте сюда! — раздраженно приказал Лютый. — Если он ваш, говорите, что в нем. — И, не дожидаясь ответа, положил чемодан на бок и надавил на запор. Щелкнул, отлетая, язычок, и Лютый осторожненько приподнял крышку и заглянул внутрь.
Брови его стремительно упали вниз и уперлись друг в друга на переносице.
— Так... — ошеломленно пробормотал он. — Понятно. Все понятно.
Лютый смотрел в приоткрытый чемодан, и видно было, что он все больше шалеет.
Весь предыдущий разговор происходил под шум, гам выкрики пьяного парня, который вырвался из рук Окачурина и вопил: «М-маруся!» Теперь стало почти тихо. У Окачурина противно задеревенели скулы и сделалось как-то неудобно под ложечкой. Говорили, на Казанском вокзале вот такой же чемодан стоял в камере ранения недели три (неизвестно, кто сдал), открыли — там руки и ноги. Каменно ступая, Окачурин прошел за барьер и заглянул через плечо Лютого.
Что за околесица?! Пуговицы! До самого верха навалом маленькие белые пуговицы!.. «Чертовщина какая-то!» — подумал Окачурин и тоже машинально промямлил:
— Понятно.
— Ясно! — подтвердил Лютый. Он захлопнул крышку, запер чемодан ключиком, болтавшимся здесь же на тесемочке, потом тесемочку оборвал и ключик положил в карман.
Воришка испуганно сунулся к барьеру:
— Товарищ начальник, товарищ начальник, — суматошно зачастил он, — разрешите доложить!
— Ну?
— Чемоданчик-то, я, извините... действительно... украл то есть. У этих вот граждан. Не знаю, что там, откуда мне знать?
— У кого же вы его персонально, — слегка подобрел Лютый.
— Не могу точно сказать, они все стояли вместе, а чемоданчик — около ног...
— Чьих?
— Ихних... вообще...
— Ясно, — сказал Лютый.
— Понятно, — отозвался Окачурин.
— Надо доложить.
— Придется.
Окачурин доложил начальнику отделения, начальник отделения — начальнику райотдела, тот призвал Головкина — и вот зазвонил телефон на столе Вознесенского. А через пять минут Вознесенский созвал у себя всех следователей: Тимохина, Раису, Коку Светаева, Стрепетова. Здесь же сидел за своим столом и Чугунов.
В юмористическом изложении Вознесенского история с чемоданом пуговиц, незадачливым воришкой и пьяным ухарем, пытавшимся отбить свою задержанную красотку, выглядела в достаточной мере курьезно. Кто со смехом, кто с досадой побросали следователи текущие дела и включились в аврал.
Такой способ практиковался. Когда какое-нибудь дело только-только начиналось и возникала необходимость быстро допросить многих людей, провести серию обысков, объявлялась «тотальная мобилизация» на несколько часов. А иногда и дней.
Вскоре все сидели по разным комнатам, каждый с глазу на глаз с одним из тех пятерых, которых Окачурин высмотрел из-за киоска и мысленно, ненароком отправил за решетку. На Вознесенском лежали координация и общее руководство.
* * *В дежурную часть Вознесенский обычно спускался без особого удовольствия. Слишком примитивна и груба была кипевшая там работа. Город поставляет в дежурку всякую дрянь, и никогда не знаешь, на что тут наткнешься: можно попасть в разгар такой «возни», что будь ты хоть трижды Вознесенский, а становись просто милиционером, закатывай рукава, помогай кого-то скручивать, натягивай смирительную рубашку из корабельной парусины на хмельного хулигана, норовящего разнести в своем буйстве все вокруг. Нет, Вознесенский любил совсем другую борьбу и совсем другие победы.
На этот раз, слава богу, было терпимо. Навалясь на барьер, высокий немолодой участковый писал длинный рапорт.
