Александр Юдин - Золотой Лингам
– Да погоди ты! – прервал ее Костромиров. – Что ты, в самом деле, из крайности в крайность бросаешься! Зачем тогда, скажи на милость, ему было пудрить тебе мозги и под личиной Скорнякова уверять, что тот – в Москве? Между тем, все становится на свои места, если предположить, что днем Лешка не помнил, что он делал ночью…
– Господи! Какой бред! – не выдержала Татьяна. – Ты сам-то, Слав, понимаешь, какой бред несешь?
– Бред, говоришь? А тебе известно, что несколько лет назад Алексей лежал в одной специализирующейся на нервных болезнях клинике?
– Ну да, он говорил, что после развода у него было что-то вроде нервного срыва или стресса…
– Ничего после развода с ним не было! Какой там стресс! – усмехнулся Костромиров. – Его бывшая на развод подала, когда он уже в больнице лежал. А вот попал он туда с весьма редким и экзотическим диагнозом – классическое раздвоение личности! Года полтора над ним врачи колдовали… Потом констатировали ремиссию. Так что, сложи два и два.
– Ты хочешь сказать, что у него снова крыша поехала? – спросила Гурьева.
– Именно, именно! – подтвердил Игоревич. – Уж не знаю, что послужило толчком, хотя и могу предположить… Прошлый-то раз поводом явилась некая романтическая история… Ну да, это частности. Суть в том, что периодически, главным образом – по ночам, в душе или мозгах нашего Рузанова поселяется некая совершенно чуждая ему личность, или, если хочешь, начинает преобладать «темная половина» его собственной личности… А результат… Результат – труп на болоте.
– Какое мне дело, больной он или здоровый? – с горечью сказала Татьяна. – Он же убийца! А если он псих, пусть его лечат!
– Обязательно вылечат! Всех вылечат, – ответил Костромиров, тихонько подойдя сзади к Гурьевой и ухватив двумя пальцами – большим и указательным – ее шею под самым затылком. – И тебя вылечат!
Как только Татьяна стала безвольно валиться со стула, Горислав легко подхватил ее на руки и отнес на гобец.
– Отдохните пока, ребята, – сказал он, обращаясь к бесчувственным телам Рузанова и Гурьевой, – а мне нужно еще кое-что проверить. Так вы, по крайней мере, не поубиваете друг дружку до моего возвращения.
Снимая с гвоздя висевшую там двустволку, Костромиров внезапно услышал какой-то подозрительный шорох на кухне. Одним прыжком оказавшись за отделявшей ее от комнаты перегородкой, он с удивлением увидел огромного серебристого ежа, неторопливо семенящего к печи по крашеным половицам. Как только он взял его в руки, еж немедленно сердито зафыркал и свернулся в клубок. «Ах ты, бедненький! – подумал Горислав. – Как же ты тут оказался? Ну, ничего. Сейчас мы тебя выпустим!». Он бережно завернул колючий шар в полотенце и направился к выходу.
К несчастью, от внимания Костромирова, всецело занятого неожиданной находкой, ускользнуло легкое движение в углу комнаты – очнувшийся Рузанов открыл глаза и уже медленно поднимался со своего ложа…
Утро было прохладное и туманное. Рассвет окрасил все вокруг в какие-то блеклые, унылые цвета. И хотя трава еще не пожелтела и не зачахла, а деревья стояли почти сплошь зеленые, не растерявшие свою летнюю листву, в воздухе явственно ощущался прелый запах стремительно приближающейся осени. Ветра не было вовсе, и густой молочный туман лениво висел над землей сплошной влажной пеленой.
Под открытым навесом рядом с домом сидели, тесно прижавшись друг к другу, три нахохлившиеся курицы; слонявшийся рядом петух время от времени хлопал крыльями и порывался запеть, но вместо кукареканья из его горла вырывалось на выдохе что-то вроде хриплого кашля.
Быстро миновав огород и заднюю калитку, Костромиров зашел в густую березовую поросль, развернул полотенце и выпустил продолжающего недовольно шипеть и фыркать ежа. На прощанье тот одарил человека злобным, почти осмысленным взглядом черных глаз-бусинок. Горислав подождал, пока тот скроется в зарослях иван-чая, и, поправив на плече ружье, решительно зашагал в направлении Павлова пруда.
Очень скоро, несмотря на куртку и резиновые сапоги, вся одежда его пропиталась влагой от обильной утренней росы, а плечи стал пробирать неприятный озноб, но переходить на бег, чтобы согреться, Костромиров не стал, опасаясь потерять в тумане направление.
Как только крапивный лог остался позади, он оказался на поросшей высокой осокой и быльником поляне, где без труда отыскал полоску примятой травы, что вчера вечером вывела их с Лешкой к воде. Постоял, к чему-то прислушиваясь, и двинулся дальше.
Где-то на полпути опять остановился – ему показалось, что со стороны пруда доносятся какие-то странные звуки, похожие на глухие удары, – но вскоре вновь пошел вперед, заметно прибавив шаг.
Когда до воды оставалось не более десяти метров, удары стали слышны совершенно отчетливо, и Горислав, сняв с плеча ружье и слегка пригнувшись, осторожно раздвинул плотные зеленые стебли: на узком болотистом берегу никого не было, звуки раздавались откуда-то справа, из-за разросшейся у самой воды купы лозняка.
Бесшумный, словно туманный призрак, подкрался он к кустарнику и напряженно замер. Кто-то невидимый тяжело возился там, под густым пологом сивого тальника: время от времени раздавались глухие удары и негромкий плеск воды.
Вдруг тишину нарушил слегка дребезжащий, но вполне отчетливый голос: «Сейчас покушаешь, Анчипушка! Сейчас, милай! Чай, давненько человечинки сладкой не едал… Почитай, семь годов! Пораньше бы тебя подкормить, глядишь, и сестрица Прасковьюшка не померла бы… Дак ведь случая не было…Не серчай, родимый!»
Костромиров раздвинул гибкие ветви и вышел на небольшую прогалину, с трех сторон окруженную непроницаемой стеной ивовых зарослей. У кромки черной воды спиной к нему стояла сгорбленная фигура в коричневой солдатской плащ-палатке; неизвестный что-то отталкивал от берега длинным деревянным шестом. Обернувшись на шум, человек откинул капюшон, и Горислав с изумлением узнал сморщенное лицо бабки Люды.
– Вы?! – выдохнул Костромиров, опуская ружье. – Людмила Тихоновна! Что вы…
– Дознался, варнак! Хитер! То-то я гляжу, что он все за Лешкой шастает? Вынюхал, вражина! – Бабка Люда бросила шест и, подняв с земли последний шмат кровавого мяса, швырнула его в воду. – Ах ты, семя июдино…
Потом, обтерев ладони листвой, старуха Развоева внимательно оглядела из-под руки Горислава и неожиданно зашлась дробным старческим смешком:
– А ты поначалу небось на Лексея грешил, сердешный? Нет, милай, у Лешки для такого дела кишка тонка, зря на него Прасковья-то надеялась! Ох, зря! Мало на него надежи! Все мне, старухе, пришлось делать… Как они по утру-то сцепились, да Лешка по башке его шарахнул бутылкою, я уж было думала, сам он все дело справит, как нужно… Я ж ему чуть не кажный вечер нашептывала, как да что делать… да токмо он враз со страху домой побег, к девке своей крашеной… А что тому борову от эдакой пустяковины сделается? Он почесался токмо… Вот и пришлось самой дело-то заканчивать!
– Так это вы зарезали Скорнякова? – почему-то понизив голос, спросил Костромиров.
– А то кто же? – ответила старуха, вытащив из-за голенища высокого кирзового сапога охотничий нож с широким прямым лезвием. – Вот этим самым ножом… ровно хряка. Ну, дак не впервой, чай… Лексею-то помстилось, будто сам он чернявого своего как-то порешил. За каменку упрятать его надумал, с перепугу. Ну, да и я, что греха таить, нашептала ему кой-чего… самой-то не дотащить мне было бугая такого до пруду… вот и пришлось травками заветными потчевать да нашептывать…
– Что нашептывать? – непонимающе спросил Горислав.
– А то, милок, не твово ума дело! – отрезала бабка Люда. – Тебе того знать без надобности. Ты, вона, и эдак шустрый больно! – с этими словами старуха нагнулась и подхватила лежавший у ее ног окровавленный топор. – Ну, да мы с Анчипушкой тебя живо…
Что – «живо», старуха не договорила, потому что в тот же миг с резким коротким замахом, будто заправский индеец-чероки, метнула в Костромирова топор.
Мышцы Горислава среагировали быстрее, чем разум, – он мгновенно пригнулся и ушел в сторону – но при этом, так же машинально, пальцы его сжали оба курка двустволки, и утреннюю тишину расколол грохот выстрела.
Людмила Тихоновна выронила нож, отступила несколько шагов назад, удивленно посмотрела на Костромирова, перевела взгляд на разорванную в клочья плащ-палатку на своей груди и с глухим плеском упала навзничь в темную, слегка подкрашенную зеленым и алым воду.
Костромиров медленно поднялся с земли и в тот же миг услышал странный шорох зарослей рогоза справа. При полном безветрии толстые стебли растений заколыхались, раздвинулись, и нечто невидимое, разметывая в стороны ряску и тугие плети кубышки, выплыло и замерло под зеленым покровом недалеко от берега…
* * *Резко крутанув баранку, Костромиров лихо вырулил с деревенской улицы, и уазик ходко побежал вперед, то и дело подскакивая на колдобинах и выбоинах грунтовки.
