Диана Бош - Нечисть, или Тайна старинной шкатулки
— Что это? — дрожащим голосом спросила Софья, указывая на еле заметную, тянущуюся по полу дымку.
— Не знаю, — шепотом ответила Есия. — Ничего вроде бы не горит, запаха нет.
— Почему так тихо? — прошептала Софья. — В этом доме выключили звук?
Софья и сама чувствовала себя так, будто в уши ей воткнули беруши и дополнительно надели сверху звуконепроницаемый мешок. Даже голос Софьи глох, будто звуковые волны, вопреки законам физики, и не думали распространяться.
Но уже в следующее мгновение наваждение исчезло. Затикали кухонные часы, затарахтел холодильник, где-то наверху заплакал ребенок. С подоконника в кухне спрыгнул Вантуз и, пробежав немного вперед, выгнул, потягиваясь, спину.
— О, Вантуз, привет! — улыбнулась Есия.
Кот сонно щурился, и на морде его было написано блаженство.
— Чертовщина какая-то, — пробормотала Софья. — Что это было?
— А мне даже понравилось. Приключение как-никак. Бери Вантуза и иди с ним смотреть телевизор.
— Может, я все-таки домой?
— Ага, боишься? — засмеялась Есия. — А как же страх остаться одной?
— Да уж, у тебя тут неспокойно. Так уж и быть, я тебя не брошу. — Она выхватила у подруги Вантуза, и он повис у нее на руках как мягкая игрушка.
— Я уже привыкла, даже нравиться стало. Вроде бы как все время дома не одна. — Есия прошла на кухню и начала выкладывать купленные продукты в холодильник Софья спустила кота на пол и, надев тапки, пошла следом за Есией.
— А вот как ты думаешь, можно замуж в чужих кольцах выходить? — вдруг спросила она.
— С чего это ты вдруг? — Есия открыла бутылку молока и налила Вантузу в миску.
— Мне от мамы достались два: и ее кольцо, и моего отца. Она, еще когда жива была, мне их подарила.
— Я бы не стала. Честно.
— Может, тогда стоит из них украшение какое-нибудь заказать?
— Если будешь заказывать, имей в виду: при переплавке вес золота уменьшается.
— Это почему еще?
— Физику в школе учила? При нагревании жидкость испаряется.
Лицо у Софьи стало сосредоточенным, на лбу пролегла глубокая складка. Судя по всему, вид кипящего и испаряющегося золота, подобно обычной воде, впечатлил ее. Немного придя в себя, Софья озабоченно спросила:
— И намного испаряется?
— Процентов на десять.
— Ого.
— Чего — ого? Это только по теории. К ювелирам пойдешь, тебе еще и не так его «испарят».
— А вот скажи: почему бы ты не стала с чужими кольцами замуж выходить?
— Потому что примета плохая. Хотя с другой стороны, я и с новыми кольцами два раза замуж выходила, а что толку?! Все равно развелась. Иди, телевизор смотри. Я сейчас быстро кофе сварю. Ужинать позже будем.
Пока варился кофе, Есия разложила на кухонном столе документы, решив еще раз все просмотреть. Настроение начало портиться. Исписано уже столько бумаги, столько бесед проведено, а воз и ныне там.
Кофейная шапка в джезве начала темнеть и подниматься. Нужно было подождать еще несколько секунд, как вдруг из комнаты раздался громкий хлопок и что-то с грохотом упало. Забыв обо всем, Есия бросилась туда.
— Что случилось? — обеспокоенно спросила она.
— Ерунда, утюг свалился. Еська, ты только не сердись, я не могла поступить иначе. Жуть как не люблю мух. Смотри какая, проснулась уже. Видно, весну чует, — и Софья воинственно взмахнула свернутым в трубочку глянцевым журналом, который Есия купила вчера и еще не успела прочитать.
— Зося, положи мой журнал туда, откуда брала, и оставь муху в покое. Ты сейчас разобьешь что-нибудь.
— Не-ет, я ее все-таки убью.
— Форточку открой, она сама улетит.
— Жирная, сытая. И откуда такая взялась?! После зимы обычно мухи выползают тощие и жалкие. Между прочим, если не убивать ни одной мухи хотя бы в течение месяца, то, выстроив их в шеренгу, можно получить линию от Земли до Луны. Ты хочешь, чтобы наша цивилизация погибла из-за мушиной интервенции?
Она размахнулась, ударила и… раздался звон стекла. Любимая Есина ваза из богемского хрусталя упала на пол и разбилась.
Есия застыла на месте, и на лице ее отразилось отчаяние.
— Еська, прости, — расстроенно пробормотала Софья. — Я не хотела, правда. Ну прости идиотку! Хочешь, я тебе такую же куплю? — Она повисла на Есии, обняв ее за шею и уткнувшись лицом ей в плечо.
— Не купишь, это раритет. Мне она от дедушки досталась.
Освободившись от объятий подруги, Есия опустилась на колени и стала собирать осколки. Витая ножка вазы отвалилась целиком, потеряв только подставку, бокал раскололся на несколько крупных частей и на множество мелких осколков.
— Есь, ну прости, мне очень стыдно, правда. Хочешь, за веником схожу? Где он у тебя?
— Я сама.
Не включая в ванной свет, Есия протянула руку, чтобы взять веник, и почувствовала под пальцами жесткую шерсть. На ее крик тут же прибежала Зося.
— Что сучилось?
— Там чей-то чужой кот.
Софья зажгла свет. Угол был пуст.
— Есь, не надо, а? Мне и так стыдно. Нет нужды имитировать сильный душевный надлом.
— Не смотри на меня так, — вспылила Есия.
— Ну не надо, так не надо. Давай я тебе хороших таблеток принесу?
— Иди к лешему, дорогая, — огрызнулась Есия. — Обойдусь без лекарств. Пошли лучше кофе пить. Ай, мой кофе! — Она бросилась со всех ног на кухню и, схватив турку, вылила бурно кипящее варево в раковину.
Когда кофе был выпит, а ужин съеден, Софья забралась с ногами на кухонный диван и заскулила.
— Я неудачница, — печально вещала она. — Все у меня в жизни через… в общем, через одно место. Муху хотела убить — вазу разбила, с одноклассником встречаться начала — бабником оказался. У тебя вон хоть Андрюшка есть, а я так и умру холостой.
— Не говори ерунды. Вадим всегда особой порядочностью не отличался. Разве ты не помнишь, как он на переменах к девчонкам приставал?
— Помню. В том-то и беда: другая бы его стороной обошла, а мне обязательно нужно было на своей шкуре проверить, изменился он или нет.
На некоторое время воцарилась тишина. Не выдержав молчания, Есия включила телевизор, щелкнув на музыкальный канал. Ванесса Мэй вдохновенно играла «Каприс» Паганини.
— Я вот что подумала, — оживилась Софья. — Если будет у меня когда-нибудь дочь, я ее Ванессой назову. Между прочим, в переводе с греческого означает «бабочка». Правда, красиво?
— Красиво.
— Свое имя я всегда терпеть не могла. Ну что за имя — Соня? Мне сразу Мышь из «Алисы в Стране чудес» вспоминается. Вечно между чайными чашками спала. Скажи, я похожа на мышь?
— Ты не Соня, а Софья, так что мышь тут ни при чем.
— При чем, — заупрямилась Софья, — потому что меня все с детства Соней звали. И так бы мне и ходить в тезках мыши, если бы я сама не приказала Зосей себя называть. Вот тебе хорошо, у тебя имя и редкое, и красивое.
— Мало кому в детстве свое имя нравится.
— Помнишь Соньку Коржикову? Знаешь, как я в детстве бесилась оттого, что и меня, и эту грязнулю одинаково зовут! Может, если бы в классе еще десять Сонь сидели, мне бы легче стало. А то я и она. Кошмар.
— Так, все. Пойдем спать, мне вставать рано. Я тебя будить не стану, надумаешь уходить — дверь захлопнешь. Как обычно.
— Ты меня разбуди, я с тобой уйду.
— Плавали, знаем. Тебя утром из пушки не разбудишь, так что я даже пытаться не стану.
Постелив подруге в гостиной, Есия решила перед сном немного почитать. Дневники Марфы на этот раз отложила, а захотела прочесть неотправленное письмо. Марфа писала некой Наталье, подробно рассказывая все, что с ней произошло.
«Дорогая Натали, — писала Марфа, — это было ужасно. Я смотрела на лежащего на полу Германа и не могла тронуться с места от ужаса. Мне казалось, что он уже мертв. Доктор Зорин хлопотал вокруг него, что-то пытался сделать, но я понимала: это все. Рядом, уткнувшись в передник, рыдала горничная Груня. А я, наверное, выглядела бесчувственной. Потом все окончилось, Германа увезли, а я так и не сомкнула за всю ночь глаз.
Кажется, под утро я все-таки задремала, и мне приснился дурной сон. Снилось, будто бы Герман ожил и вернулся, чтобы задушить меня. Проснулась от собственного крика и больше не смогла сомкнуть глаз.
А днем меня вызвали в контору квартального надзирателя. Я не понимаю, что происходит. Кажется, они думают, что это я отравила его…»
* * *— Черт знает что такое, — брезгливо скривился Герман, очнувшись в двуколке по дороге домой. — Нет, положительно надо было меньше пить. Надо же, какая привиделась чушь! Я — и вдруг нечисть. Весь покрытый серой жесткой шерстью, мерзкий старик ростом не больше кошки. Как там у Пушкина в «Руслане и Людмиле»? «Рожденный карлой с бородой». Да, да. Именно так. Жуткий бред!
Наконец показался знакомый поворот, и Герман тронул возницу за плечо. Не дожидаясь, когда двуколка совсем остановится, расплатился и выпрыгнул из нее. Во всех окнах дома горел свет, и это было странно: Марфа не любила иллюминаций.
