Ян Валетов - Остаться в живых…
Вонь была настолько вещественная, сладковатая и тяжелая, что Пименов едва сдержал поднявшуюся из желудка рвоту. Вырвать в редуктор на такой глубине было бы еще тем удовольствием! Сердце, только что отбивавшее в груди ритмы победного марша, стучало мелко, почти дрожало, как мокрая мышь. Это был необъяснимый страх, совершенно немотивированный и поэтому – первобытный, лишающий воли и разума любое мыслящее существо, наделенное хотя бы толикой воображения. Губатый был готов рвануть вверх, забыв обо всем: о Ленке, висящей в ледяной пустоте в десятке метров над ним, об осторожности, о том, что секунду назад он был счастлив тому, что нашел эти обломки.
Из темного провала в палубе вырвалась стая мелкой кефали. Серебристые торпеды промчались над разбитым фальшбортом и унеслись во мглу. Присутствие хоть чего-то живого в сумеречном подводном царстве вернуло Пименову ощущение реальности происходящего. Он с трудом нормализовал дыхание и медленно, словно сомнамбула, двинулся вперед. Вблизи останки судна уже не казались декорацией к фильму «Бездна»: корма была достаточно большой, а в скудном освещении, здесь, на глубине, просто таки подавляла размерами. Пименов чувствовал себя пигмеем, хотя подними обломки на поверхность, и затонувший корабль был бы совершенно не впечатляющим – едва ли больше пресловутого «Кровососущего».
Он понял, что так испугало его. Его – видевшего за свою жизнь множество вот таких вот подводных покойников. Обитатели суши и не подозревают сколько судов и суденышек покоится на дне морей и океанов, а те, кто знают море, могут рассказать многое о том, как стихия и предначертание собирают свою дань. Пименов спускался к затонувшим кораблям сотни раз, привычно, без эмоций и простого любопытства, просто водя к ним туристов, как экскурсовод в тысячный раз проводящий экскурсию по опостылевшему краеведческому музею в районном центре, где и экспонатов достойных внимания нет и никогда не было.
Разница состояла в том, что этот корабль нашел именно он. Он обнаружил труп, мертвое тело, пролежавшее на дне моря, в пограничном[20] слое почти сотню лет. И все эти годы никто не касался разбитых надстроек, искореженного корпуса, скрученных неведомой силой конструкций. Кости утонувших вместе с судном моряков бесследно растворились в морской воде, плоть утопленников давно растащили рыбы и крабы. Морская вода доедала металл кухонной утвари, валяющейся в камбузе, и с ожесточением грызла сталь бортов, паровые машины в машинном отделении превратились в причудливые скалы, покрытые морским мхом, в темных, заиленных коридорах мельтешили рыбы и неспешно проплывали медузы. Восемьдесят семь лет здесь, в 250-ти метрах от берега, в нескольких десятках миль от самого оживленного морского порта России пролежали останки тех, кого все эти годы считали пропавшими без вести. Это не был экскурсионный объект. Это был мертвый корабль – пристанище неупокоенных душ. И именно поэтому от него пахло тленом.
И еще… Есть такая вещь – предчувствие. Пименов привык прислушиваться не только к голосу разума, но и к интуиции.
Корабль пах голодной смертью: кровожадная старуха, притаившаяся среди донных отложений, столько лет не пробовала свежатинки!
Пименова передернуло, то ли от таких мыслей, толи от переохлаждения. Он снял с пояса моток прочной, миллиметровой лески и привязал ее к заросшему лееру по левому борту затонувшего корабля. Потом защелкнул карабин на кольце всплывающего зонда и повернул винт, активируя баллон с углекислотой. Стальной шток продавил свинец, закрывающий горло баллона, газ с шипением вырвался наружу, оболочка буя начала раскрываться и уходить вверх, к поверхности.
Губатый взглянул на компьютер – воздуха на десять минут. Пора было подниматься наверх, к «резинке», где ждал их Ельцов, тем более, что внутри правого бедра начал образовываться желвак – зародыш будущей судороги. Пименов чувствовал, как затвердевает и наливается болью мышца. Он развернулся, и плавно работая ластами, поплыл вверх, к Изотовой.
Путь обратно показался ему бесконечным. Когда они прошли термоклин, стало легче, но обожженные холодом конечности начали отходить, и тысячи иголок кололи ступни ладони и лицо. Сводило правую ногу. Он не видел лица Изотовой, но догадывался, что Ленке тоже несладко. Для работы внизу нужны толстые, «сухие» костюмы, шерстяное белье, перчатки. Работать – это не спуститься на пару минут. Сколько там весил сейф – 200 фунтов ? Это если грубо – килограмм 90. В одиночку не поднять, тем более, что не на грунте он лежит, в каюте… Авантюра, от начала до конца! Зря он на это согласился!
Они всплыли на поверхность в двадцати метрах от «надувнушки».
Первым делом Пименов огляделся. Раздувшийся при нормальном давлении до размеров баскетбольного мяча сигнальный буй плавал в полусотне метров, показывая красные бока поднявшемуся над каменной грядой солнцу. Потом посмотрел на Ленку, выплюнувшую загубник – губы у нее были синие-синие. И дрожали. И глаза за стеклом маски смотрели испуганно. Правда не настолько испуганно, как ожидалось – сам Губатый еще пятнадцать минут назад был на грани паники, так взволновала его подводная находка.
– Ну, что? – спросил одноглазый Ельцов, помогая жене подняться в лодку.
Пименов молча сбросил с плеч скубу, расстегнул жилет-компенсатор и помог Ленке избавиться от баллонов.
– Можете хоть что-то сказать?! Или так и будем играть в молчанку? Что это за шар? Вы что-то нашли?
– Да… – ответил Губатый и сам удивился тому, как прозвучал его голос: тихий, со скрежетом, словно в горле была крышка от консервной банки. – Нашли.
Он закашлялся.
Лицо у Ельцова стало глупым. Раньше человека с таким выражением лица называли «впавшим в изумление». Он сел мимо банки, больно ударился спиной о румпель и совершенно некстати захихикал.
– Не может быть! – сказал он шепотом, потирая поясницу. – Не может быть!
И заорал:
– Не может быть!
– Да тише ты, – просипел Губатый. – Чего орешь? Ничего пока не понятно. Лежит внизу судно, дифферент на нос. Все, кроме кормы – в провале. Ни названия, ничего не видно! Как ты? – обратился он к Изотовой.
– Бывало хуже, – выговорила Ленка с трудом. – Но редко… Что ж ты не сказал, что там так холодно? А, Пима? Как в Ладоге… Или на Белом… Тут, блин, тропики, или где?
Губатый пожал плечами.
– Тут субтропики… Заводи, Олег. Надо перезаправить баллоны.
Ельцов, словно не слыша приказа, смотрел на Пименова круглым глазом, напоминая видом подмаргивающую сову.
«Нет, – подумал Губатый, – он не «впал в изумление». Впадать в изумление, наверное, надо с более подобающим изысканному словесному обороту выражением лица. О таких, как Кузя мы в детстве говорили – его что, пыльным мешком по голове треснули?»
– Олег! Заводи мотор! – вторично попросил Пименов. – Времени у нас нет хлопать ушами. Поехали, фото покажешь, пока компрессор качает! Давай, давай…
– Не может быть! – опять сказал Ельцов. – Это же фантастика, Пима! Так же не бывает! Ты же сам говорил, что мы ищем иголку в стоге сена…
Изотова хмыкнула и тоже сняла жилет-компенсатор.
– Случается так, что на эту самую иголку с размаха садишься голой задницей. Ты погоди радоваться, может еще и нечему! Давай к «Тайне», Олег! Не спи в оглоблях!
На борту судна Пименов первым делом завел генератор, – мотор бодро застучал, – запустил компрессор и поставил баллоны на зарядку.
– Фото покажи, – попросил он Ельцова.
Это были копии с фотографий висевших в питерской квартире племянницы Викентия Павловича Чердынцева. Копии с фотографий «Ноты», сделанных во время стоянок и заходов в порты.
Ленка, содрав с себя костюм и мокрую футболку, мелькнула голыми загорелыми грудями, символическими трусиками и крепкими ягодицами, и тут же шмыгнула в каюту, откуда появилась замотанная в огромное махровое полотенце с эмблемой Питерского «Зенита».
– Я чай поставлю, – заявила она, щелкая пьезоэлементом газовой конфорки. – Пима, как ты думаешь, это «Нота»?
Корабль на фото был сравнительно новым. Паровой двухмачтовый пакетбот, такие начали строить в конце 19 века. Небольшое судно, но очень ходкое, устойчивое. В нем не было изящества брига или каравеллы, но чувствовалась сила и стойкость, необходимая для дальних походов. Хорошее судно, универсальное. В кадр «Нота» попадала, как обычно, в одно ракурсе – на заднем плане, в профиль. А на дне Пименов видел обломки с кормы, и узнать пакетбот в такой позиции было так же сложно, как узнать малознакомую даму по голому седалищу, не видя всего остального. Но в целом… Вполне может быть, вполне… Или не быть…
– Ну? – Ельцова трясло от нетерпения так, как Губатого на дне от холода. – Что скажешь?
– Или да, или нет… – Пименов потрогал шрам на боку. Шрам был выпуклый, гладкий. Сам бок все еще холодный, но судороги и покалывания прошли, как и не было их! Оба костюма, и его и Ленкин, сушились на юте «Тайны», разложенные на горячей от солнца дощатой палубе. Пыхтел компрессор, нагнетая воздух в баллоны. Едва слышно свистела газовая горелка. А вот Ельцов дышал громко, как астматик – с присвистом, задыхаясь от волнения.
