Спешащие во тьму. Урд и другие безлюдья - Адам Нэвилл
– Чтобы пойти с остальными, мы должны уподобиться зверям. Быстро. Сделай это быстро, – сказала она и откинула голову назад, будто уже пребывая в экстазе или в припадке.
Несмотря на испытываемое отвращение, пенис у Джейсона стал набухать, разматываясь, словно бесчувственный питон, движимый лишь обонянием и инстинктом.
Девушка предлагала себя, но ему или чему-то другому, он не понимал. Видя, как нетерпеливо она ждет появления того, что извивалось, корчилось и билось о металлические двери террариума, Джейсон захныкал, как ребенок. Электра стонала, то ли от страха, то ли от возбуждения, то ли от того и другого.
Склоны холма взорвались гвалтом звериных визгов, мычания и рева, будто вольеры снова заполнились обитателями, предвкушавшими запоздалую кормежку. Деревья, окружающие усыпанную листвой площадку для пикника, пришли в движение, как древние воины, потрясающие оружием перед битвой. Жар невидимого солнца еще сильнее ударил в непокрытую голову Джейсона, заставив мысли вскипеть от паники и ужаса.
– Ну, давай же. Впусти его в свое сердце. В свое сердце, – сказала Электра, откидываясь на стол для пикника и раздвигая ноги.
Джейсон бросился к устью тропы, предположительно уводящей вниз с вершины холма.
Из-за закрытого ставнями окошка заброшенного ресторана, через которое раньше торговали мороженым, раздался пронзительный голос, принадлежащий гораздо более старой женщине:
– Возляг же с маленьким черным агнцем!
Джейсон попытался посмотреть в том направлении, но потерял равновесие и упал, поранив колени и руки. Боль отрезвила его, заставив подняться на ноги.
Двойные двери террариума были выбиты изнутри. Их нижние края жутко заскрипели по асфальту. Горячий смрад гнилого мяса и хитина окутал вершину, подобно ядовитому газу.
Две болезненно худые женщины в запыленных черных одеяниях появились из проема и, пошатываясь, зашагали по тротуару. При этом они били себя по головам, словно пытаясь избавиться от сокрытых в них ужасов.
Электра приподняла лобок еще выше, словно жаждая проникновения.
Две изможденные призрачные женщины упали на колени и заплакали. Между ними метнулась толстая черная фигура.
Выскочив из террариума на дневной свет, она развернулась подобно жуткому языку. Туловище толщиной с канализационную трубу тяжело шлепнулось на грязную землю. Голова существа, обмотанная грязными болтающимися, красными по краям бинтами ударилась об асфальт рядом с Электрой. Черная кожа была такой же бугорчатой, как у мертвого левиафана, найденного на пляже во время отлива.
Джейсон бросился прочь.
Позади него или где-то в горячих облаках, низко висящих над землей, заскрежетал огромный турникет. Прикусив язык, Джейсон скинул с себя ботинки.
На полпути к подножию холма он перелез через стену зловонного загона, некогда предназначавшегося для бурых медведей, и, убежав в самый его конец, забился вглубь открытой клетки. Ее обитатель, наполовину погребенный под опавшими листьями, казалось, был напуган еще сильнее, чем сам Джейсон.
Дни наших жизней
Тиканье на втором этаже стало гораздо громче. Вскоре я услышал, как наверху расхаживает Луи. Доски пола стонали, когда она неуклюже перемещалась там, где все тонуло во мраке из-за штор, не открывавшихся уже неделю. Наверное, она появилась у нас в спальне и, шатаясь, проковыляла в коридор, по которому двигалась, перебирая по стенам тощими руками. Я не видел Луи шесть дней, но легко представлял себе ее вид и настроение. Жилистая шея, пронзительные серые глаза, рот с уже загнутыми книзу уголками и губы, дрожащие от невзгод, возродившихся в тот самый миг, когда она вернулась. Но еще мне было интересно, накрашены ли у нее глаза и ногти. У нее красивые ресницы. Я подошел к подножию лестницы и посмотрел вверх.
Даже на неосвещенных стенах лестничного пролета сновала длинная, колючая тень ее кривляющейся фигуры. Самой Луи видно не было, зато воздух метался так же неистово, как и сама тень. И я знал, что она уже бьет себя ладонями по щекам, а затем вскидывает руки вверх над взъерошенной седой головой. Как и ожидалось, пробудилась она уже в ярости.
Раздалось бормотание, слишком тихое, чтобы я мог расслышать все, что она говорит. Но голос был резкий, слова вылетали со свистом, почти как плевки. Так что я мог лишь предположить, что проснулась она с мыслями обо мне. «Я тебе говорила… сколько раз!.. А ты не слушал… Бога ради… да что с тобой такое?.. зачем нужно было быть таким упрямым?.. постоянно… тебе говорила… снова и снова…»
Я надеялся, что она проснется в лучшем настроении. Прибирался в доме больше двух дней, тщательно, но так, чтобы успеть к следующему ее появлению. Даже стены и потолки помыл, всю мебель передвинул. Протирал, подметал и пылесосил. Не приносил в дом никакой еды, кроме буханок дешевого белого хлеба, яиц, простых галет и всяких ингредиентов для выпечки, которыми так и не воспользовался. Отпарил и отмыл все кипятком, убрал все развлечения, кроме телевизора, который ее забавлял, и маленького керамического радио на кухне, ведь то с 1983 года не принимало ничего кроме «Радио Два». Наконец, стер со снятого нами дома внешние признаки радости, равно как и все, что ее не интересовало, и то, что осталось от меня самого и о чем я постепенно забывал.
Последнюю стопку книг, представлявших для меня интерес – все красочное и порожденное воображением, позволившее мне пережить этот огромный отрезок времени, то, что жгло грудь и внутренности, как если бы тело прижималось к горячей батарее, – вчера я, наконец, убрал с полки и сдал в благотворительные лавки на побережье. Теперь оставались лишь древние рисунки для вышивок, пособия по садоводству, редкие энциклопедии по выпечке, религиозные памфлеты, старые социалистические воззвания, полностью устаревшие версии имперской истории и подобное неудобоваримое чтиво. Выцветшие корешки, плотная бумага, пахнущая непроветренными комнатами. Покрытые лепрозными пятнами, вызывающие мигрень напоминания. О чем? О ее времени? Хоть Луи никогда и не смотрела на них, я вполне уверен, что эти книги не имели ко мне никакого отношения.
Удалившись от лестницы, я подошел к окну в гостиной. Впервые за неделю распахнул шторы. Без какого-либо интереса посмотрел на искусственный ирис в зеленой стеклянной вазе, чтобы отвлечь внимание от небольшого квадратного садика. С того момента, как раздалось тиканье, появились и другие, и мне не хотелось смотреть на них. Одного взгляда во двор было достаточно, чтобы убедиться в присутствии основательно прогнившей коричневатой змеи. Той, что все еще извивалась, поблескивая своим бледным брюшком, на лужайке под бельевой веревкой. Две деревянные птицы со свирепыми глазами клевали ее. В стоящем рядом со мной
