12 тайн - Роберт Голд
Мадлен, которая в этот момент сдувает воображаемую пыль со своих эффектно наманикюренных ногтей, явно ошарашена. Несколько секунд она испытующе смотрит на меня. Я спокойно выдерживаю ее взгляд. Тогда, взяв себя в руки, Мадлен нажимает на столе кнопку переговорного устройства:
– Отмените мою двухчасовую встречу.
Не отпуская кнопку, делает паузу, опять смотрит на меня и добавляет:
– И трехчасовую тоже.
Затем она подходит к холодильнику и достает банку колы.
– Хочешь?
– Диетическую, если можно.
Кажется, она скептически хмыкает, когда идет с ней ко мне.
Выдвинув стул, Мадлен садится напротив, открывает свою банку и, наполняя стакан, переспрашивает:
– Так Лангдон умерла?
Я киваю:
– Убита.
Мадлен водит пальцем по накачанным ботоксом губам и молчит.
– Полиция считает, что ее новая личность была раскрыта, – продолжаю я. – Когда она вышла на свободу, суд вынес несколько запретов, чтобы помешать прессе назвать ее новое имя.
– Не против нас.
Мадлен придвигается ближе к столу и делает глоток.
– Лангдон убили точно так же, как были убиты Ник и Саймон, – говорю я.
И вижу ужас в ее глазах.
– Вы тогда уже были местной журналисткой, так что, думаю, я могу не напоминать вам детали.
Мадлен сжимает стакан.
– Бен, мне было семнадцать. Когда убили твоего брата и Саймона Вокса, я была школьницей.
Живя в Ричмонде, Мадлен знала, насколько гнетущее впечатление произвело это убийство на всю нашу округу. Меньше чем через год после суда она начала работать в местной газете, но быстро поняла, что ее мечте стать фоторепортером не суждено сбыться. Зато у нее обнаружился прекрасный нюх на классные истории.
– Вы писали об этом случае чаще любого другого журналиста.
– Да, он положил начало моей карьере, и я никогда этого не скрывала.
Мадлен, тогда еще новичок, написала о том, как сказалась трагедия на гимназии Хадли и ее учениках. Заметка понравилась редактору и пришлась по вкусу читателям. Тогда она написала продолжение, на этот раз об отце Саймона – Питере, который к тому времени сделался едва ли не бродягой. Эту ее историю прочитала вся страна.
– Он поднял вас на национальный уровень, – говорю я.
– Я писала только то, что могло помочь городу. И твоей семье.
– А заодно и вам…
– Я – журналист, Бен, так же, как и ты. Я не собиралась посвящать свою жизнь убийствам в Хадли…
– Но если эти убийства дают толчок карьере и превращают вас в одну из самых влиятельных медиаперсон двадцать первого века, то можно и посвятить им какое-то время.
– Не пойму, чего ты от меня добиваешься. Хочешь провести расследование – прекрасно. Даю тебе семь дней. Рассказ о нем должен появиться на сайте к десятой годовщине смерти твоей мамы. Доволен?
Я молчу.
– Бен?
Я поднимаю глаза на сидящую напротив меня Мадлен.
– В доме Абигейл Лангдон, которая перед тем, как ее убили, жила под именем Дэми Портер, нашли два написанных мамой письма.
Мадлен встает и, подойдя к своему столу, машинально проводит рукой по клавиатуре. Я пристально смотрю на начальницу.
– Полицию очень интересует и то, как мама узнала, под каким именем жила Лангдон, и то, как маме удалось с ней связаться.
Мадлен поворачивается к окну.
– Пойдем пройдемся, – говорит она тихо.
У лотков рынка Боро, как обычно, толкутся праздные туристы и деловитые офисные клерки.
Мы молча пробираемся через толпу. Проходя мимо прилавка с сыром, я беру на пробу кусочек с голубой плесенью.
– Ты вообще когда-нибудь бываешь сыт? – спрашивает Мадлен.
– Я не обедал, – поясняю я.
Мы сворачиваем с оживленной площади и идем вверх к «Золотой лани»[6], где садимся на лавочку возле причала, лицом к Темзе.
– В первый же день вы научили меня тому, – говорю я, – что у каждого хорошего журналиста есть свои источники, а у лучших – еще и свои тайны. И никто не раскрыл больше тайн, чем вы. Расскажите мне, что случилось, когда девочек освободили.
– Не забывай, что в то время я еще только прокладывала путь к успеху. Я работала десять лет и была готова возглавить общенациональную газету.
Мадлен начинает торопиться.
– Еще одна по-настоящему крутая история – и мне бы уже не смогли отказать.
– Вы бы стали самым молодым редактором общенациональной газеты.
– И к тому же редактором-женщиной, Бен. Десять лет назад это еще было ужасно сложно.
– Ясно. Просто расскажите, что произошло.
– Я довольно быстро выяснила, что после освобождения у Лангдон возникли проблемы. Она оказалась замешана в скандале с наркотиками в Глазго, и ей грозило разоблачение новой личности. Как ни странно, в этой истории она была невинным свидетелем, но ее все же потребовалось срочно переселить. Пришлось привлечь нескольких местных полицейских, а это – верный путь к утечке информации. В общем, очень скоро я уже знала, где она живет.
– Бесценные сведения, но, понятное дело, не для печати. Это должно было вас бесить, – говорю я. – И вы решили воспользоваться ими иначе.
– Вовсе нет, – быстро возражает Мадлен. – Ничего подобного. Я лишь написала несколько статей в первые недели после освобождения девочек – и все. Рассказала, какой сильной была твоя мама, с каким достоинством она держалась. Благодаря этим публикациям ей многие стали сочувствовать.
– А потом?
– Больше ничего не было.
– До тех пор, пока?..
Мадлен кашляет и потирает шею.
– Я случайно оказалась в Сент-Марнеме. Твоя мама как раз выходила от врача, а я входила.
– Чистое совпадение, – говорю я. – Да тогда каждый журналист мечтал об интервью с мамой!
– Я сделала вид, что не сразу ее узнала, а потом представилась. Она поблагодарила меня за статьи, но добавила, что на деле все было иначе. Ты должен знать, Бен: ты был для нее всем. Поверь мне.
Я смотрю не на нее, а на реку.
– Что было потом?
– Мы сели на лавочку у пруда. Она расспрашивала меня о девочках. Мол, считаю ли я, что мог быть замешан кто-то еще? Нет ли в Хадли людей, которые знают больше, чем говорят?
– Дайте угадаю: вы были готовы поддержать любую теорию заговора, которая могла прийти ей в голову. Если бы вам удалось завоевать ее доверие, она могла бы согласиться дать вам интервью, в котором всем отказывала, а вы бы тогда сразу стали редактором.
– Нет, Бен, все было не так!
Но как бы искренне Мадлен ни протестовала, я, повернувшись к ней, замечаю в ее глазах признание.
– Мне нечем гордиться, – сдается она.
Минуту мы сидим молча, а потом она продолжает:
– Мы договорились о встрече. Просто побеседовать, не под запись.
– И она снова спросила вас о девочках?
– Да.
