Сергей Владимиров - Пожинатель горя
— Иногда я тоже совершаю добрые дела, — ответил я. — Без какого-либо умысла.
— Вы… вы… — Покусанные губы девочки мелко-мелко тряслись. — Зачем же вы заботились обо мне, помогали, утешали, играли в благородного? Чтобы привязать к себе, соблазнить? Попользоваться, а потом опять вышвырнуть на улицу? Я не верю, что вы такой. Если бы все люди были такими, незачем было бы жить. Но какой же вы на самом деле, что думаете обо мне? И… Вам совсем неинтересно, что произошло в моей душе, какие чувства я стала испытывать к вам?
В груди у меня засаднило, стало трудно дышать. Мне не хотелось выслушивать никаких признаний, я не хотел, чтобы кто-либо посягал на мою отстраненность, потому что это требовало ответной реакции. А я отвык. И был не готов. Совсем еще девочка, вдруг понравившаяся тридцатипятилетнему мужику. И от этого не убежать. И себя не переубедить и не обмануть.
— Я уже не маленький ребенок и не нуждаюсь, чтобы меня гладили по головке и пели колыбельные, — продолжала Настя. — Я прекрасно знаю, что требуется мужчинам от женщин. Я могу быть благодарной. У меня нет денег, но есть тело, вы можете получить его за свою доброту. Поверьте, вы нисколько не унизите меня, если захотите переспать. Мне будет приятно заняться этим с человеком, который стал для меня так много значить. Что же вы молчите? Так ничего и не поняли? Или вам так часто объясняются в любви?
— Но я не люблю тебя, — сказал я деревянным голосом. — И совсем не пригоден для того, чтобы спать с детьми.
— Хватит! — в истерике закричала Настя. — Я не хочу вас больше видеть! Я ухожу от вас сама!
Она побежала, скользя по грязи, не разбирая дороги, вязла в редких черных сугробах. Упала, вывозилась, расплакалась беспомощно, жалостливо. Я помог ей подняться, отер платком ее мокрое от слез и грязи лицо.
— Я люблю вас, люблю, — повторяла она, плача навзрыд. — Мне ничего от вас не надо, только не прогоняйте меня, мне некуда идти, позвольте я просто буду жить рядом, убирать, стирать, готовить… Иначе… иначе я сойду с ума… покончу с собой…
Как оказалось, могильщики уже давно наблюдали за нами, красномордые, похмелившиеся, один из них заметил с похабной ухмылкой:
— Не теряйся, паря. Когда такой лакомый кусочек да на шею…
Я обезумел, рванулся к ним, не заметил, как пистолет из наплечной кобуры сам скакнул мне в ладонь.
— А ну повтори, гнида!
Мертвенно-белые, могильщики попятились назад.
— Оставьте их. — Приблизившаяся девочка прикоснулась к моей руке.
И я моментально остыл, убрал оружие.
По дорожке, взявшись за руки, уходили двое. Для посторонних — взрослый и молоденькая. Брат и сестра. Отец и дочь. Или…
Говорят, мой дом — моя крепость. Когда-то эта однокомнатная квартирка в старом двухэтажном доме была моим верным надежным пристанищем. Редко останавливались здесь женщины, в основном я добирался сюда один с бутылкой водки и банкой рыбных консервов. Валялся на диване, тупо пялился в телевизор, выпивал и закусывал. После напряженного дня расследования тут мне было покойно и хорошо. Я отключался от чужих бед и мерзких людей, которые эти беды приносили. Потом все рухнуло. Кому-то я сильно насолил, кому-то перешел дорожку. Меня предупредили, пригрозили и решили попросту зажарить живьем в моей крепости, швырнув в окно бутыль с «коктейлем Молотова». Сильно обгорев, я все же выбрался на улицу, два месяца провалялся в больнице. Поджигателей милиция не нашла, несмотря на сведения, которые я предоставил. С ними расправился кто-то другой. Фотографии трех моих несостоявшихся убийц вскоре показали в криминальной хронике, милиция обращалась к гражданам с просьбой помочь в опознании и установлении личностей. У всех троих на снимках были неестественно вытаращенные глаза и перекошенные лица. Так выглядят мертвецы. Облегчения от того, что я отмщен, я не испытал и в милицию не позвонил.
И вот я возвращаюсь на родное пепелище, вытряхиваю из почтового ящика ворох счетов и платежек за квартиру, в которой жить нельзя, натыкаюсь на длинный узкий конверт весь в марках и штемпелях. Надорвав, бегло прочитываю письмо из вражьей Америки. Мать сухо, как чужая чужому, сообщает мне, что у отца рак и ему осталось не больше месяца. Приехать проститься не предлагает, да и с чего бы, мы не виделись около тридцати лет. Я не помню их лиц. Родители, военные переводчики, предав интересы державы, сбежали за границу бороться за демократию, оставив меня на попечение тетки. Письмо провалялось в ящике два месяца. Получается, отца уже нет в живых. Ничто во мне не шевельнулось. В далекой Швеции у меня есть сын. Если ему когда и сообщат, что его отец скончался, он отнесется к этому так же безразлично. И все же я больше не чувствую себя одиноким и никому не нужным.
— Здесь я раньше жил, — сказал я Насте. — Я и тетка, которая меня воспитала. Подожди, скоро я заработаю денег, и мы отремонтируем эту квартиру. А пока могу предложить лишь ванную, она даже не пострадала.
Из пакета я достал махровое полотенце, мочалку, шампунь и мыло, которые купил, когда мы направлялись сюда. Пока она плескалась в ванной, я стоял по другую сторону двери и думал о том, что физиология — далеко не все, на что я остался способен. Я вспоминал ее слова, сказанные по дороге с кладбища.
— Подождите еще четыре года, — попросила Настя.
— И что тогда?
— Мне исполнится восемнадцать.
Действо одиннадцатое. Галкин в сомнениях пребывает и…
Когда позавчера мы расставались с подполковником Вершининым, то договорились о нашей дальнейшей связи. Он оставил два телефонных номера, служебный и домашний, однако предупредил, что обсуждать по ним дела не следует, могут быть посторонние уши. «Тебя прослушивают?» — спросил я тогда. «Всякое может быть, — ответил на это он. — Особенно в нашем с тобой деле». В нашем с тобой… Эта брошенная мимолетом фраза не отпускала меня в течение всех последующих суток, а разговор с Ремизовым еще больше усилил подозрения в отношении рубоповца. Вновь и вновь я анализировал сложившуюся ситуацию. Вершинин со товарищи хотят подмять «Миллениум» под себя, борец с организованной преступностью не гнушается организованным рэкетом и убийствами. Руками психопата Клоуна перемочили охрану, показали бессилие милицейской крыши, предложили свои услуги. Но тут наткнулись на своенравного, несговорчивого, жадного Виктора Евгеньевича. Не привыкать, устранили, посчитав, что иметь дела напрямую с мягкой, далекой от волчьих законов российского бизнеса хозяйкой проще. Муж что, он далеко, в Москве, занят животрепещущими государственными делами, а у них здесь наверняка уже готова кандидатура нового управляющего, какого-нибудь безликого полковника спецслужб в отставке. Какие же суммы реально крутятся в «Миллениуме»? Ведь уже пролилась кровь, и возникает ощущение, что это только начало, и вполне возможно, торговый дом всего лишь ширмочка для отмывания грязных деньжат от продажи наркотиков и оружия.
Я, кажется, догадывался, зачем нужен Вершинину. Я казачок, засланный в тыл врага. Я выслушиваю откровения руководства «Миллениума», притупляю его бдительность второстепенными, не имеющими отношения к главному действию вопросами, улавливаю настроения и первым узнаю планы. А позже простодушно выкладываю бравому хитроумному подполковнику. Но чтобы наше сотрудничество не выглядело односторонним, он тоже может выложить передо мной результаты оперативных разработок, обычную дезу, красиво приготовленное вранье. И случай, который нас свел на квартире Николиных, может оказаться обычной, но профессиональной инсценировкой.
Не перегибаешь ли ты палку с фантазиями, Галкин?
Я позвонил Вершинину на работу, и он, сразу узнав меня, не вступая в дискуссии, сказал, что сейчас выйдет.
Мы бродили по парку. Черные от влаги ветви с набухшими, готовыми полопаться почками сплелись у нас над головой, а яркое весеннее солнце посылало сквозь эту голую узорчатую паутину пронзительные стрелы. На открытых участках снег тлел, как папиросная бумага, к пущей радости детворы, журчала талая вода, мальчишки бросали в ручьи щепки, возводя запруды.
— Я, конечно, в курсе, что вчера убили Ланенского и тело обнаружил ты, — говорил Вершинин. — И наверняка это как-то связано с налетом. Ты крутишься среди всей этой шушеры, тебе даже деньги платят, чего-нибудь прояснил?
Подтвердилось. Я требуюсь подполковнику в качестве лишней пары глаз и ушей. И ему глубоко наплевать, что я должен оберегать интересы клиентов, а не, напротив, копать им яму.
— Я думаю, что за тем и за другим стоит Владислав Ланенский, — уже в который раз озвучил я свою версию. Друзина ее решительно опровергала. Как отреагирует Вершинин?
Он и бровью не повел, оставаясь спокойным и собранным.
— Почему?
— Он игрок, и, следовательно, сколько бы ни зарабатывал, постоянно нуждается в деньгах. Кроме того, он завел шашни с любовницей отца, а такая любовь тоже требует приличных затрат. Владислав с сообщниками грабанули «Миллениум», но здесь их ждала неудача: в сейфе оказалось недостаточно денег. И тогда менеджер пошел на следующее преступление. Смерть Ланенского-старшего ему только на руку. Он автоматически становится управляющим, так как раньше был заместителем генерального директора, как единственный и прямой наследник, отныне может распоряжаться состоянием своего отца, а заодно трахать его телку. О родственных чувствах я не говорю, на мой взгляд, Владик — конченый подонок.
