Фредерик Дар - От этого не умирают
В ряду около ринга, с краю сидела Кати. Она посмотрела на меня каким-то необыкновенным взглядом, и мне захотелось плакать. Я с трудом воспринимал крики, одобрительные возгласы… Разве это еще существует? Нет, это уже принадлежит прошлому. Далекому, пообтрепавшемуся в моей памяти прошлому.
Я поднялся по ступенькам, подталкиваемый сзади Бодони.
Бросили жребий. Бодо зашнуровал мне перчатки под пристальным взглядом одного из секундантов Петручи.
Затем состоялся обычный церемониал: последние наставления и… кожаное рукопожатие!
— Готов?
Бодо сказал рефери «да». Раздался гонг. В зале наступила полнейшая тишина. Она помогла мне. Я встал в стойку.
Я видел, как Петручи, подобно бульдозеру, неумолимо надвигается на меня всей своей тушей.
С этой минуты я остался один. В тюрьме было бы не столь ужасно. А здесь мне никто не мог помочь… Никто… Напротив меня — наносящая удары машина, которая жаждет титула и сделает все, что надо, чтобы его заполучить.
Бодо не дал мне последних наставлений. Бедный старик, он хотел лишь одного: поскорей увидеть мое избиение.
Кожаные шары плясали у меня перед глазами. Я почувствовал удары в руки, в плечи… Сильнейшая серия. Я шатался… Я распадался на части… Еще несколько секунд, и я свалюсь… Мне этого не избежать. Тишина стояла такая, что мне казалось, будто я в пустом зале. Время от времени слышалось пощелкивание — при соприкосновении перчаток с моей кожей. И больше ничего. Я не защищался… Я отчаянно удерживал закрытую стойку, смутно соображая: «Если хоть один из этих ударов придется в лицо, Боб, тебе больше не подняться!»
Петручи обладал ужасающей силой. Каждый его удар — словно лошадь лягнула!
Несмотря на свою стойку, я знал, что подставлюсь. Иначе быть не могло. В тот или иной момент мне придется опустить задеревенелые руки. И я даже не успею понять, как все произойдет. Мне было страшно… Однако я боялся не удара, нет… Его внезапности.
Я следил за Петручи, мобилизовав до предела все свои чувства. Следил глазами, кожей, да-да, каждая моя пора подстерегала роковой удар.
Мне казалось, этот раунд длится целую вечность. «Почему не звучит гонг? — думал я. — По чьей-то забывчивости? Не опускай руки, Боб! Не опускай руки…»
Я отчаянно старался, но мои руки наливались свинцом… Я чувствовал, что они перестают мне подчиняться… Я еще не сделал ни одной попытки нанести удар. В толпе послышался шепот, затем неодобрительные крики. Я резко отступил, чтобы избежать бокового удара. Спиной наткнулся на канаты, которые отбросили меня вперед. Потеряв равновесие, я пытался удержаться на ногах… И удар, которого я так опасался, настиг меня в челюсть. Он не причинил мне боли, о нет — уж слишком он был силен, чтоб я мог его «почувствовать», он меня буквально усыпил. Спустилась густая тьма, шевелящаяся, словно лес. Я упал…
Еще раз подняв и резко опустив руку, рефери заорал, чтобы перекрыть шум в зале:
— …Out!![6]
И развел руки в стороны, показывая, что поединок закончен.
Когда я пришел в себя, я находился в своем углу. Наверное меня дотащил сюда Бодо с помощью Стефани. Меня заставили вдохнуть какую-то дрянь с резким запахом. Я очнулся… Почувствовал себя в норме — будто с глаз у меня сняли черную повязку…
Я увидел в противоположном углу своего противника. Он сидел и с любопытством смотрел на меня. На ринге, кроме рефери и секундантов, никого больше не было. Я не совсем понимал, что происходит.
— Бой не закончен? — спросил я, вздохнув.
Бодо массировал мне сердце.
Нет, подлец, не закончен. Тебя спас гонг на счете «пять». Твои мучения будут продолжаться. И не надейся, что я выброшу полотенце… Мне хочется, чтоб он растерзал тебя на куски…
Я повернулся туда, где сидела Кати. Странно, но она на меня не смотрела, она не отрывала глаз от какой-то точки внизу, у подножия ринга. Я проследил за ее взглядом. Там на табурете сидел Фове и с интересом меня разглядывал. Вместе с ним был какой-то тип в плаще. Не тот худой с крючковатым носом, которого я видел раньше, а другой, поплотнее и лысый, как бильярдный шар…
Фове улыбнулся мне, весьма меня тем самым озадачив.
— Полицейские… — шепнул я Бодо.
— Не обращай внимания, до конца матча они тебя не тронут… Комиссар дал мне взглядом понять…
В голове не стихала боль… Бодо просто вытолкнул меня вперед — он был силен, несмотря на маленький рост, — и я едва успел встать в стойку. А Петручи уже со всей яростью наступал. Таково одно из неписаных правил в боксе: обрушиться на оглушенного противника, которого спас гонг, и приложить все силы, чтобы покончить с ним прежде, чем он придет в себя.
— Прикончи его! — кричал зал.
А где же мои прежние болельщики? Разумеется, в другом клане! И они орут, страстно желая моего конца…
Петручи словно с цепи сорвался. А я стоял как вкопанный, закрывая перчатками лицо. Итальянец начал все сначала…
Никогда не знаешь, как поведет себя публика. В то время как спектакль становился трагическим, она отреагировала неожиданным образом: умолкла. Снова, как в первом раунде, наступила тишина, которую нарушал лишь звук ударов по моим перчаткам.
И в этот момент совсем близко я услышал голос Кати. Еще ни разу во время поединков она не проронила ни слова… Она слишком боялась, чтоб кричать.
В этот крик она вложила все силы, всю свою душу:
— Думай о нем, Боб!
Я содрогнулся всем телом. Целиком отдавшись страху, я забыл о нем, о НЕМ!
А ведь он был здесь… Да, он находился рядом со мной, на ринге… Он не понимал, почему этот старый волк, его учитель, позволяет избивать себя как ребенка… «Почему, Боб?»
Некий голос во мне — может, мой собственный, — отозвался:
— Не волнуйся, малыш…
Наверное, я пытался заговорить, потому что у меня выпала капа. Рефери быстро ее подобрал и бросил в мой угол.
Проведя стремительную атаку, мне удалось заставить Петручи отступить. Я слегка пританцовывал на месте. Кровь вновь потекла по моим жилам, взгляд прояснился… Наконец я увидел моего соперника таким, каким он был: его хамскую морду с узеньким лбом, вьющиеся блестящие волосы, так же безукоризненно причесанные, как перед началом матча.
А он уже предпринимал новую попытку, отважный в своей злости, неутомимый, страшный! Он не сомневался, что моя песенка спета. Он понял, как со мной надо: прижать к канатам, обрабатывать, пока я не буду вынужден опустить перчатки, и тогда нанести мне последний точный удар…
Я сделал молниеносный финт! Согнулся пополам… Перчатки Петручи просвистели у меня над головой. Прямо передо мной была его печень, его волосатый живот… Я стиснул зубы и нанес страшнейший за всю свою карьеру прямой удар… Мастерский, мощнейший прямой, словно удар тараном. Петручи испустил стон и упал.
Народ обезумел от восторга. Я отскочил в свой угол, не замечая Бодони. Рефери считал… Фотовспышки образовали вокруг ринга ослепительную гирлянду.
Я видел, как поднимается и опускается рука рефери, но не слышал его голоса… Попробовал считать движения руки. Но в то же время продолжал смотреть на корчащегося от боли Петручи, который пытался встать, снова падал и снова пытался.
Мне не удавалось следить за счетом… Но вот рефери скрестил руки. На ринг хлынула толпа. Непрестанно щёлкали фотоаппараты, продолжая снимать меня и итальянца, которого уносили в его угол.
Появился судья-информатор, поднял руки.
— Чемпионом Европы в среднем весе объявляется Боб Тражо!
От грома аплодисментов во Дворце задрожали стекла.
Я отвернулся и в последний раз протянул Бодо руки.
Он дал знак Стефани расшнуровать мне перчатки.
— Боб, — прошептал Бодо, — Боб… Ты подонок, но каким же ты был боксером!
Я пожал руку пришедшему в себя Петручи, потом его не скрывавшему своей подавленности менеджеру. Я пожимал другие руки… Множество… лес рук, которые тянулись ко мне, подобно чудовищным цветам, созданным воображением писателя-фантаста.
Внизу у ступенек ждал Фове. Когда в сопровождении полицейских мы под восторженные возгласы толпы двинулись в раздевалку, он шел позади нас.
В раздевалке Монтескью сразу схватился за флакон с примочкой.
— Поздравляю, Боб, это самый лучший бой за всю твою карьеру. Но как ты выждал нужный момент! Правда, это тебе чуть было дорого не обошлось… Давай ложись!
Я покачал головой.
— Нет, старина, спасибо. Там, куда я отправляюсь, твои услуги мне больше не понадобятся…
Бодо и Стефани стояли, прислонившись к перегородке. Фове с помощником расположились по обе стороны массажного стола, где я сидел, болтая ногами.
— Вы великолепно провели свой последний бой, — вздохнул комиссар. — Теперь одевайтесь.
Я подчинился.
