Рауль Мир-Хайдаров - Ранняя печаль
Закончив осмотр, она взяла его под руку и вдруг, опять же неожиданно, выпалила: -- Так и быть, свожу тебя к бобличихинскому дому, может, и сама хозяйка случайно попадется на улице, -- они рано не ложатся. Пусть позавидуют, увидев меня с тобой.
-- Чему же завидовать? -- спросил недоуменно Рушан.
-- А тому, что мы с тобой такие молодые и элегантные, а Эммочка, мой дорогой, уже перебралась в 58-й размер, и даже белье шьет себе на заказ в ателье. Разумеется, не в Париже... -- и они оба от души расхохотались.
Да, огня его школьная подруга еще не утратила...
Они добрались до самого кирпичного завода, прошли мимо дома Эммы: во дворе у нее стояла кромешная тьма, только на веревках слабый ветер шелестел пересохшим бельем. И в это время от проходящего невдалеке состава чуть задрожали стекла в близлежащих домах -- накатывается порой такая звуковая волна со станции, -- и Валя не преминула съехидничать еще раз в адрес своей бывшей одноклассницы:
-- Это наша дорогая Эммочка вздохнула во сне и перевернулась на бок...
Дошли и до дома Лымарей, где теперь уже жили другие люди, а Гена со своими родителями переехал в Актюбинск, работал в каком-то автохозяйстве. И вновь вспоминали тот Новый год со свечами, с Дюком Эллингтоном, Элвисом Пресли и ныне совсем забытым Джонни Холлидеем, с гаданием в полночь, в чем, надо сказать, зеленоглазая Солохо была мастерица и нагадала всем дальние дороги, напрасные хлопоты и раннюю печаль...
Они шли пустынной улицей сонного поселка, высокое звездное небо струило свой призрачный свет на угомонившийся к ночи Мартук, не брехали даже собаки -- ни безнадзорные, ни те, что бегали на цепи за каждой высокой оградой, --хозяйкой всему вокруг была тишина. И, может, от этой магии ночной немоты природы и всего живого вокруг Валя вдруг сказала, почему-то шепотом, но с привычным озорством в голосе:
-- Я думаю, пришло время отметить нашу встречу... - и, взяв его крепче под руку, заставила прибавить шагу.
По лужам в районе Советской, Рушан понял, что дождь прошел полосой, и, видимо, лил тут чуть дольше и мощнее, чем на Татарке, оттого у некоторых палисадников, мимо которых они проходили, вдруг по-весеннему остро пахло отцветшей сиренью. Случается и такое в природе, когда иной куст вдруг только к лету запоздало вспыхнет гроздьями и заставляет проходящих мимо людей мучиться сомнениями: то ли это явь, то ли причудился запах сирени в конце июня.
Подойдя к калитке и несколько театрально распахнув ее, Валя сначала нырнула в палисадник и вернулась оттуда с гитарой, где красовался на деке кокетливый красный бант.
На улице Советской, так сложилось, жили крепкие хозяева, тут строились на "немецкий манер" -- с претензией на архитектурные излишества. А отец Вали, шофер, двужильный мужик, работал в местном дорожно-строительном управлении, имел доступ к кирпичу и к цементу, оттого на его подворье и чувствовался размах. Кроме основного дома с железной крышей и высоким крыльцом, в просторном дворе имелась и летняя кухня -- под черепичной крышей, окрашенной в ярко-зеленый цвет, с открытой ветрам просторной верандой.
В этот летний домик Валя и привела Рушана. Открытая веранда, выдержанная в голубых тонах, была обращена к огороду, что имелся в каждом дворе. Но огороды на Советской отличались тем, что вплотную подступали к глубокому оврагу, давно превратившемуся в одичалый сад, и некоторые хозяева засадили склоны оврага деревьями. Имели там свой сад и Домаровы...
На веранде у стены стоял низкий журнальный столик с двумя глубокими креслами, видимо, специально вынесенными из дома. Столик, на манер обеденного, покрывала кипенно-белая крахмальная скатерть, отчего ветки мелкой чайной розы из домашнего сада в хрустальной вазе казались особенно яркими. Стол был со вкусом сервирован, кроме минеральной воды стояла еще и бутылка хорошего коньяка.
Усадив гостя, Валя отставила гитару в сторону и, сказав, что у нее все готово, принесла тарелки с зеленью, закусками, фруктами. Управлялась она с какой-то легкостью, изяществом, и Рушан подумал, что она, наверное, неплохая хозяйка, а это в наше время большая редкость. Заставив стол, она еще раз внимательно его оглядела, словно генерал предстоящее поле сражения, и... выключила свет. Потом в конце веранды, у холодильника, вспыхнула спичка, и она вернулась к столу с низким трехрожковым шандалом со свечами. Подойдя к Рушану, спросила тем же громким театральным шепотом:
-- Испугался? -- и, склонившись, поцеловала его, обдав запахом незнакомых духов.
И потек по накатанному руслу вечер воспоминаний... Спасительное в такие минуты "а помнишь?" -- летало, словно пинг-понговый шарик, от кресла к креслу.
В иные моменты Рашид узнавал прежнюю Валю -- восторженную, легковерную, ту, за которой закрепилось прозвище Балерина. Но чаще в тени коптящих и жарко оплывающих свечей ему виделась незнакомая властная женщина, искусно пытавшаяся выведать о Рушане побольше: и о прожитых годах, и о его планах. Но он тоже, не менее искусно, уходил от прямых вопросов, а отвечал по-восточному витиевато, длинно, и получалось вроде о нем и не о нем. А ей хотелось знать именно о нем...
В конце концов, она, видимо, не привыкшая к словесным марафонам, не выдержала, сама разлила коньяк и сказала как бы в шутку, в которой, однако, сквозил и плохо скрываемый упрек:
-- Я тут исповедуюсь, как на духу, обнажаюсь почище, чем в стриптизе, а он отделывается общими фразами! Это Восток вытравил в тебе всю искренность? А я ведь знаю кое-что о тебе... Представь, я даже была в доме той девушки, которую ты боготворил. И мне хотелось бы по-женски понять, почему у тебя не сложились отношения с Томочкой Давыдычевой, ведь ты ее очень любил. Ну, со мной все ясно: я сама не знала, чего хочу, кого хочу, а если честно, вас, мартукских, я и в грош не ставила, ведь за мной тут бегал не ты один. Какая я была самоуверенная, глупая, из вас-то вышел толк, кого ни возьми -- почти все состоялись, я имею в виду ребят, конечно. Да и девчонки...
-- Откуда ты знаешь Тамару? И как ты могла попасть к ним в дом? --глухо выдавил из себя Рушан, не скрывая волнения.
-- Наконец-то ожил, заинтересовался! - насмешливо воскликнула Валя и подвинула ему рюмку.
Рушан машинально поднял бокал, все еще не веря ее словам. Когда выпили, она спросила:
-- Скажи честно, ты подумал, что я блефую? Зря, ведь имя твоей пассии ни для кого не было тайной. Одновременно с тобой в городе училось немало мартукских девчат -- и в кооперативном, и в культпросветучилище, в медучилище и мединституте, и -- запоздало сделаю тебе комплимент -- они гордились тобой, говорили, что ты в своем роде знаменитость, чемпион по боксу, знаешься с самыми видными ребятами в городе.
Однажды Валя Белозерова и Тома Ярошенко даже изображали в парке, как ты появлялся по вечерам на Бродвее, когда учился на четвертом курсе. Весь наутюженный, надраенный, с набриолиненной прической, с четким высоким пробором... Начиная от сорок пятой школы, где часто бывал, и до самого парка, где гремел джаз, не уставал раскланиваться направо и налево -- был своим человеком на Бродвее. "А мы, -- рассказывала Белозериха, -- стоя где-нибудь в укромном уголке на улице Карла Либкнехта, с гордостью говорили своим подружкам: "Этот парень -- наш земляк, из Мартука." Но нам мало кто верил..."
-- Да, мне показалось, что ты решила сблефовать, это так типично для женщин. Красота соседствует с коварством, как говорят у нас на Востоке, --ответил Рушан шутя, вовсе не желая ее обидеть: знал, как она порою бывает неуравновешенна, а вечер портить ему не хотелось.
-- Вот тут твоя мужская проницательность тебя подвела. Так и быть, расскажу, как я попала в дом твоей Томочки, иначе ты будешь мучиться этой тайной всю жизнь, по глазам вижу...
-- Пожалуйста, если тебе не трудно...
Валя вдруг встала, достала из-за вазы для цветов пачку сигарет и, молча разведя руками, мол, не обессудь, закурила.
-- Помнишь, первые два курса ты почти каждую субботу приезжал домой, приходил в школу на вечера или на танцы в клуб, и мы постоянно виделись с тобой. Я думаю, что тогда еще нравилась тебе, и стоило мне ответить взаимностью, наверное, ты забыл бы про девочку из железнодорожного поселка. Но я кокетничала со всеми подряд напропалую и сама не знала, чего я хочу. А точнее, я ждала. Самого-самого, прекрасного принца, от которого все будут без ума, а он -- только от меня.
На третьем курсе тебя уже мало соблазнял даже бесплатный билет на поезд, и ты все реже и реже бывал дома. Друзья твои говорили, что у тебя то соревнования, то сборы, то какие-то проекты с массой чертежей, но я-то чувствовала: что-то иное держит тебя в городе. И вскоре совершенно случайно -- чего только в жизни не бывает! -- узнала, почему ты перестал приезжать.
У нас, как у многих мартучан, в Актюбинске есть родня, правда, очень дальняя. Так вот, на день рождения отца, а также по случаю окончания строительства нового дома на месте старого, который ты хорошо помнишь, созвали гостей. И, представь себе, из города приезжает с родителями моя троюродная сестра Светка Костылева. Ну, конечно, мы, ровесницы, разговорились о том о сем, и о мальчиках тоже. Вот она и говорит: "Знаешь, к нам в школу на вечера приходит один парень -- он уже студент, говорят, из вашего Мартука. Такой симпатичный, черноглазый, Рушаном зовут. Он уже знаменитость -- чемпион по боксу, ездил на соревнования даже в Москву... Ты не знаешь его?"
